Таким человеком стал наш агент Гейне, он же Александр Демьянов, происходивший из древнего казачьего рода основателя кубанского казачества (по указу императрицы Екатерины II) Антона Головатого. Отец Демьянова был офицером царской армии, умер от ран в 1915 году. Младший брат его отца, Борис Демьянов, был руководителем контрразведывательной службы в группировке белой армии на Северном Кавказе, в Анапе и был захвачен ГПУ, этапирован на север, но умер по дороге в Москву от тифа.
Мать Демьянова была широко известна в дворянских кругах Петербурга до войны. Она окончила Бестужевские курсы в Смольном и как красивая интересная молодая женщина, владевшая свободно французским и немецким языками, была принята в ряде домов петроградской знати. Во время Гражданской войны, когда она с малолетним сыном оказалась в Анапе, ей неоднократно предлагали уехать во Францию. Но она осталась. Однако к ней с большой симпатией продолжал относиться один из видных руководителей военной организации кавалерийский генерал Улагай.
Детство Александра Демьянова было более чем жестоко. Ребенком он пережил ужасы Гражданской войны, видел собственными глазами чудовищные эксцессы как белого, так и красного террора на Северном Кавказе. Александр Демьянов в 20-е годы уехал с матерью в Ленинград, где и работал электромонтажником. Его происхождение, а также вспыльчивый характер, неприятие любой несправедливости помешали ему закончить институт. В 1929 году он был арестован ГПУ по доносу своего друга Терновского по обвинению в хранении оружия и антисоветских настроениях. Поскольку пистолет был подброшен Александру Терновским и сам он произвел впечатление искреннего молодого человека, ярого сторонника укрепления российской государственности, его дело не было рассмотрено в обычном административном порядке. Потенциальные зарубежные связи Демьянова решено было использовать в случае необходимости. Дело было прекращено на условиях добровольного сотрудничества Демьянова с ГПУ в целях, как ему было сказано, предотвращения возможных террористических действий и шпионажа в СССР со стороны известных его семье деятелей белой эмиграции.
Сотрудничество Александра с нами, конечно, было вынужденным шагом с его стороны. Однако после переезда в Москву ему повезло. Он находился на связи у сотрудников ОГПУ — НКВД Ильина и Маклярского, которые, будучи исключительно порядочными людьми, в те трагические тридцатые годы нацеливали его не на доносительство, а на объективное и честное освещение реальных настроений и позиции людей в кругах научно-технической интеллигенции в Москве, поддерживавших контакты с зарубежной интеллигенцией и деятелями русской эмиграции. Для этого у Александра были большие возможности. Он работал в Главкинопрокате в качестве инженера, был вхож в круг крупнейших актеров. Дело было в том, что, проживая в Брюсовском переулке, он жил в одной квартире с видным артистом МХАТа Марковым, дружил с сыновьями известнейших во всем мире деятелей русского театра и актеров Москвина и Качалова.
Являясь широко эрудированным человеком, отличаясь хорошими манерами, он до конца своей жизни поддерживал хорошие отношения с популярными и талантливыми актерами России Ростиславом Пляттом, Астанговым, Масальским, поэтом Васильевым и в молодости с композитором Тихоном Хренниковым. Это была молодая и интересная компания веселых друзей, в которой Александр выделялся своим увлечением конным спортом. Он держал свою лошадь в Манеже, часто бывал на бегах. Словом, это был человек довольно широко известный в Москве. Его легко было установить и проверить по установочным данным любой иностранной спецслужбе, к нему тянулись и им стали интересоваться лидеры боевых организаций русской эмиграции в Париже и Белграде.
Возможно, уже в это время, поскольку нами был установлен определенный интерес немцев к Александру в литерной разработке абвера в Берлине, ему было дано кодовое имя “Макс”. Может быть, это было и не так. К сожалению, даже после войны нам не удалось добраться до материалов дела Макса в немецких архивах. Однако интерес немецкой разведки к Александру был точно зафиксирован нашей контрразведкой.
К началу войны Александр имел за плечами уже большой опыт участия в агентурных мероприятиях. Хотел бы подчеркнуть, что наша контрразведка использовала его в реальных делах, в борьбе против настоящих противников. Александр по праву гордился тем, что по его материалам и сообщениям, несмотря на все кровавые жернова репрессий в 30-е годы, не был репрессирован ни один инакомыслящий. Ему повезло, что и Ильин, и Маклярский нацелили и использовали его в мероприятиях по противодействию усилиям наших настоящих, но не мифических противников.
С началом войны Александр был призван в кавалерию, но находился в течение первого месяца в Москве. В июле 1941 года начальник Секретно-политического управления Горлинский и я вышли с предложением об активном использовании Александра в операции против немецкой разведки на основе внедрения его в мифическую антисоветскую группу, возглавить которую должен был предводитель нижегородского дворянства князь Глебов. Это предложение было утверждено Л. П. Берией. К тому времени подполковник Маклярский был переподчинен мне со всей курируемой им агентурой, активно включился в разработку операции, условно названной “Монастырь”. Это многотомное дело до сих пор хранится в архивах Российского министерства безопасности и, несмотря на “утверждающие” резолюции Берии, Меркулова, Кобулова и других расстрелянных руководителей НКВД — МГБ, по-прежнему является учебным пособием для слушателей спецшкол русской разведывательной и контрразведывательной служб.
После тщательной подготовки в декабре 1941 года Александр, он же для нас Гейне, перешел линию фронта в качестве “эмиссара антисоветской пронемецкой организации ‘Престол’”. Хотя операция по внедрению была тщательно спланирована, его судьба висела на волоске. Пересекая линию фронта, Александр прошел через минное поле и чудом уцелел, не коснувшись мин.
Он шел в тыл к немцам, будучи уверенным в себе. Первоначально мы планировали использовать его осенью 1941 года в Москве на тот случай. если гитлеровцы ворвутся в город. К этому времени мы привлекли к сотрудничеству всю семью Александра, его жену и отца жены, известного в Москве врача Березанского. Его практика в Москве была популярна. Он был одним из консультантов Лечебно-санитарного управления Кремля. Жена же Александра также была аккредитована в московских творческих кинематографических и актерских кругах, поддерживала дружеские отношения с крупнейшим режиссером советского кино Михаилом Роммом.
Было условлено, что квартира отца жены Гейне станет конспиративной квартирой организации “Престол”.
Первоначально немецкая фронтовая группа абвера отнеслась к Александру с большим недоверием. Его допрашивали в грубой форме, лишали сна, даже имитировали расстрел, призывая дать откровенные показания о сотрудничестве с ГПУ. Однако после подключения к его допросам офицеров абвера из группы “Валли” в Смоленске недоверие стало постепенно рассеиваться.
После получения ответов на посланные в Берлин запросы абверовцы стали готовить Александра к заброске в тыл Красной армии. Конкретные задачи перед ним были поставлены спустя два месяца. Он должен был осесть в Москве, создать на базе своей организации агентурную сеть с целью проникновения в штабы и учреждения Красной армии. Перед ним были также поставлены задачи по организации диверсии на железнодорожном транспорте. Александр, он же Гейне, довольно быстро освоился в роли резидента немецкой нелегальной разведки в Москве. Для него нами были приобретены фиктивные и полезные знакомства и так называемые источники информации из среды пожилых офицеров, ранее служивших в царской армии.
Через квартиру отца жены Гейне к нему попадали направленные абвером в Москву люди — всего более пятидесяти человек. Под мою ответственность с предупреждением, “что голову с меня снимут, если в Москве осуществится террористический или диверсионный акт”, которое было высказано Л. П. Берией, агенты и диверсанты абвера временно оставались на свободе, под нашим наблюдением. Однако на квартире Гейне, когда их удавалось усыпить, мы заменяли имевшиеся у них гранаты, пистолеты, яды, взрывные устройства с дистанционным управлением на холостые заряды.
Части немецких агентов, офицерам абвера, выходцам из Прибалтики, которые приезжали в Москву с инспекцией, мы разрешали вернуться за линию фронта. Опасные же диверсанты и террористы были нами арестованы. Все радисты, направленные немцами в Москву через Гейне, были нами перевербованы. В 1942–1943 гг. Александр дважды переходил линию фронта. Его престиж в глазах руководства абвера значительно повысился.
Как установлено теперь, самые высокие оценки его работы были высказаны руководством абвера, когда после проверок немецкая разведка стала консультироваться об использовании Макса с лидерами военных белогвардейских организаций. сотрудничавших с ними в годы войны. И Туркул, и Улагай. другие генералы и офицеры белой армии хотели, так сказать, примазаться к этому успеху немецкой разведки.
Белогвардейцы в своих рапортах абверу и гестапо приписывали себе главенствующую роль в том, что удалось найти Макса в Москве и использовать его связи и доверительные отношения с пожилыми соратниками маршала Шапошникова, начальника русского Генштаба и советника Сталина в годы войны.
Американцы, обнаружив в архивах немцев эти документы после войны, сделали ложный вывод о том, что Макс (его другой псевдоним в немецких архивах — Каудер) был подставлен немецкой разведке русской зарубежной эмиграцией в качестве ее находки в результате длительной предвоенной работы в Советском Союзе. В действительности же Макса приобрели сами немцы. Русская эмиграция за рубежом и наша агентура среди нее не имели к Гейне, или Максу, никакого отношения. Немцы лишь использовали возможности русской эмиграции для проверки Макса. Когда же они убедились, что он не был задействован в операциях белой эмиграции против СССР до войны, их доверие к Максу еще более возросло. И Канарис, и Шелленберг, и Гелен справедливо полагали, что НКВД держал в постоянном поле зрения до войны все основные центры русской эмиграции. Макс, или Каудер, для них был, так сказать, новой находкой, которая не была связана с довоенными линиями работы белых в Советской России, подвергавшимися со стороны немецкой разведки большому сомнению.