Пока его не было, второй сопровождающий задумчиво посмотрел на меня и, чуть поглаживая подбородок, изрек:
— Как с пересадкой-то будет?
— Прорвемся. Если что, переночую и вылечу утренним рейсом, — пожав плечами, ответил я.
Наконец объявили посадку, самолет взлетел и взял курс на Мадрид. Полет предстоял долгий, и я поудобнее устроился в салоне первого класса. Половину эконома занимала наша сборная, летевшая на международные соревнования. Рослые и крепкие ребята в одинаковых костюмах, излучая уверенность и молодой задор, то и дело шутили со стюардессами, да и сами перебрасывались шутками, а их тренеры, сидя со мной в одном салоне, деловито обсуждали предстоящие соревнования и возможные тактические комбинации. Остальные пассажиры читали, ели, пили или спали, каждый по-своему коротая часы полета.
Аэробус плавно вышел из виража, и шасси мягко коснулись бетонной полосы мадридского аэропорта. В терминал пассажиры прошли, почти не останавливаясь. Полусонные пограничники быстро нашлепали визы в паспорта и мгновенно испарились, закрыв свои кабинки. Багаж долго не появлялся, и пассажиры, проклиная нерасторопность испанских служащих, слонялись по пустому терминалу.
Я сразу обратил внимание на высокого, слегка сутулого мужчину, к которому бросились руководители сборной, наперебой задавая бесконечные вопросы. Мужчина неспешно и как-то по-домашнему стал объяснять, что все готово, что, несмотря на долгую задержку, автобусы ждут спортсменов, что в гостинице уже заказан ужин, а утром состоится тренировка. На транспортерной ленте появились первые чемоданы, и все бросились за своим багажом.
Теперь настало мое время. Я подошел к мужчине, представился и передал привет от общего знакомого. Тот вежливо поздоровался и настороженно окинул меня взглядом. Пришлось достать одну из специально заготовленных для такого случая бумаг. Изучив, он молча вернул мне ее и произнес:
— Пожалуйста, подождите меня, я отправлю делегации и вернусь. У вас есть багаж?
Я молча показал на стоявшие у моих ног кейс и сумку-чемодан с ярлыком VIP-зала.
— Подождите, пожалуйста, — мягко улыбнувшись, повторил он и повел спортсменов к автобусам, стоявшим у входа в терминал.
В зале остались лишь таможенники, спящая за стойкой сотрудница авиакомпании «Иберия» и несколько праздношатающихся испанцев, которые ждали неизвестно чего или кого.
Вскоре мужчина снова возник в дверях терминала. Приблизившись ко мне, он забрал мои авиабилеты и разбудил сотрудницу авиакомпании. Разговор был недолгим, женщина опустила голову на сложенные руки и снова задремала, а мой новый знакомый вернулся ко мне:
— Все улажено. Полетите на острова любым завтрашним рейсом, сейчас уже поздно. В город ехать не рекомендую: не успеете разместиться в отеле, как уже нужно будет возвращаться обратно, а с их расторопностью запросто опоздаете.
Он улыбнулся и кивнул в сторону двух молодых испанцев, которые с подчеркнуто отсутствующим видом курили в дальнем углу зала, изредка поглядывая на нас. Я отметил про себя, что парни удивительно похожи друг на друга: у обоих оливкового цвета глаза и тонкие черные усики над верхней губой.
— Давайте поужинаем, Юрий Константинович, — предложил я, чем вызвал его удивление.
— Давайте, — кивнул он. Его улыбка была располагающей.
Мы, не торопясь, прошли в ночное кафе, я накинулся на еду, а Юрий Константинович пил сок и незаметно поглядывал по сторонам. Ужин прошел в молчании, мы присматривались друг к другу.
Наконец он спросил:
— У вас открытая дата в билетах. Когда планируете возвращаться?
— Все зависит от погоды и загара. Если надоест купаться и жариться на песке, то вернусь уже на следующей неделе, а если не надоест, то визы хватит практически на год.
Внимательные глаза изучающе сканировали мое лицо. Он сделал несколько маленьких глотков.
— Сок здесь на удивление хороший. Я оставлю вам свой телефон. На всякий случай.
Я молча кивнул.
Ужин закончился, мы поднялись и, прощаясь, пожали друг другу руки. Он посмотрел на меня каким-то домашним взглядом, отчего на душе стало немного спокойнее.
Слегка сутулясь, Юрий Константинович медленно удалился. Двое оливковоглазых сверлили взглядами его спину. Мне оставалось только взять багаж, перебраться по переходу в терминал внутренних испанских линий, найти в углу скамейку и, разместив багаж за спиной, погрузиться в чуткое забытье.
Знаменитый московский многогранник на Пехотной всегда был окружен неким ореолом таинственности и слыл образцом системной субординации. Последнее приобретает особую важность в те моменты, когда ведомство официально прощается со своими навсегда выбывшими из списков личного состава сотрудниками. Я имею в виду траурную церемонию.
Небольшие группки людей концентрировались около ворот или в небольшом дворике перед залом прощания. По этой концентрации, по перешептыванию, по громким, совсем не характерным для процедуры похорон возгласам можно было безошибочно определить, кто с кем знаком, сколько лет люди не виделись и где им довелось вместе служить. Незнакомые люди здоровались сдержанно и, внимательно вглядываясь в лица друг друга, старались понять, что связывает визави с тем, кого вот-вот привезут в траурный зал.
Вытянутые колени штанов сотрудников среднего звена резко контрастировали со стрелками безукоризненно выглаженных брюк начальствующего состава. По взглядам, приветствиям и ритуальным особенностям рукопожатий несложно было догадаться о месте каждого из них на служебно-карьерной лестнице. И только ближайшие родственники покойного оставались не охваченными этой невидимой системой координат. Им-то что до субординации?
Перебрасывались отрывочными фразами, вспоминая усопшего, подходили к родственникам и старались хоть как-то смягчить горечь потери. Процедура, свидетелем которой мне приходилось быть не единожды, всегда производила на меня впечатление некоего формализованного действа, выработанного много десятилетий назад в недрах закрытого сообщества и разыгрываемого в соответствии с протоколом прощания с умершими или погибшими сотрудниками.
То и дело у ограды парковались машины разного уровня престижности. Приехавшие, сняв целлофан с траурных букетов, скапливались перед крыльцом, присоединяясь к скорбной толпе. Все присутствующие старались, однако, не выходить за рамки своего микросообщества.
Двери зала прощания все еще были закрыты. Темы разговоров постепенно теряли связь с причиной, заставившей приехать сюда. Обсуждались служебные перестановки, перспективы карьерного роста, пенсионные дела, говорили о личных неурядицах, вспоминали какие-то далекие события. Жизнь есть жизнь, и пока человек дышит, он продолжает жить своими интересами и проблемами. Остановить это броуновское движение невозможно. Только смерть это движение останавливает, а может, просто переводит в другую плоскость. Мы же не знаем, что там — за чертой.
Наконец гроб вкатили в зал и установили на постамент. Обнажив головы, присутствующие удивленно всматривались в лицо усопшего. Смерть никого не красит, но тяжелая и мучительная болезнь практически до неузнаваемости изменила облик Юрия Константиновича. Он стал похож на мумию, обтянутую пожелтевшей кожей. Многие опускали взгляды в пол.
Пол был приятно прохладным. В пекле юга и при дефиците питьевой воды это было спасением, но спасением чреватым. Прохлада пола увеличивала шансы свалиться с тяжелейшей простудой. Я нехотя надел шлепанцы и продолжил мерить свое бунгало шагами. Все складывалось великолепно и одновременно до ужаса отвратительно.
Неожиданный и быстрый успех моего предприятия породил массу проблем. По ночам меня мучили кошмары, основательно забытые со времен раннего детства. Внутри все клокотало. Опресненная вода в душе не снимала напряжения, а заплывы в море скорее напоминали погружение в теплый бульон первобытного океана.
Облегчение, и то лишь на короткое время, приносило давнишнее изобретение советских морпехов: ликер «Малибу», крепкий семидесятишестиградусный ямайский ром и холодное кокосовое молоко с добавлением мелко колотого льда из дистиллированной и прокипяченной воды. Но злоупотреблять лекарством в угоду потенциальной ангине совсем не хотелось. Накопленная энергия не могла найти выход, и я метался целыми днями по комнатам глинобитного домика с традиционной испанской вентиляцией, которая позволяла обходиться без кондиционера, но не могла спасти от вынужденного, приводящего в исступление ожидания.
Все возможные связи были потеряны, оставалось еще несколько дней, которые необходимо было просто пережить, чтобы потом спокойно выбираться из всей этой жаркой августовской кутерьмы. Надо было принимать решение.
Наконец мысли выстроились в более или менее стройную шеренгу и, будучи расставленными по местам, позволили создать целостную картину происходящего.
Да, необходимо рискнуть и позвонить, выстроив хотя и тонкую, но все-таки реальную линию подстраховки. Телефон никак не хотел соединяться с континентом, выдавая нечленораздельное бульканье и электрический треск за подобие активности. Только через полчаса неудачных попыток удалось дозвониться по нужному номеру, но искомый абонент отсутствовал, и пришлось оставить свой номер для обратной связи. Трубка массивного, почти антикварного аппарата с грохотом опустилась на белый корпус.
Стрелки часов ползли по циферблату с неимоверной медлительностью, а солнце делало все возможное, чтобы пробраться внутрь помещения и нагреть его вместе со всем, что в нем находится, до предельно высокой температуры. Я пошел в спальню, открыл внутренние ставни, создавая конвекционный поток, спасающий от невыносимого зноя, упал на постель и забылся тем тревожным, поверхностным сном, который так необходим, когда возникает потребность убить время.
Звонок подбросил меня на кровати, и я потянулся к телефону. В трубке несколько раз что-то громко треснуло, как будто кто-то ломал на куски мембрану. Я слегка отвел ее в сторону, но тут же прижал к уху, услышав уже знакомый, с мягкими обертонами голос.