— Добрый день. Как погода?
— Здравствуйте. Жара стоит невыносимая, но по прогнозу, может быть, через пару дней будет свежее. Если прогноз не оправдается, то такая жара простоит еще пару недель.
— Не обгорите на солнышке. До свидания.
В трубке раздались короткие гудки, но этот разговор, на первый взгляд ничего не значивший, вдохнул в меня силы. Я бросился в душ, и теплые струи опресненной воды показались мне чуть прохладнее обычного. В желудке запорхали бабочки, как перед выходом на поединок, а под ложечкой засосало от внезапно проснувшегося голода. Теперь можно работать дальше.
Прощальные речи были сдержанно-деловыми и предельно корректными. Выступавшие словно боялись сказать лишнее и в то же время старались отдать должное товарищу, навсегда покинувшему их ряды. Несколько венков в изголовье и пара десятков букетов закрыли подножие. Речи закончились, люди поочередно подходили к гробу, брались за край и безмолвно прощались с тем, кто уже не мог им ответить. Затем подходили к осиротевшим дочерям Юрия Константиновича, чтобы поддержать их, передать частицу того тепла, которое не досталось их отцу.
Траурные венки, словно почетный караул, выстроились у машины-катафалка. Курсанты медленно пронесли гроб мимо застывшей шеренги. Через несколько минут траурная процессия двинулась в сторону кладбища. Ехали колонной, медленно, словно нехотя, стараясь оттянуть момент окончательного прощания, давая возможность еще раз мысленно вернуться к своим воспоминаниям.
Вечно суетящаяся Барселона прощалась со мной неласково. Стояла все та же изнуряющая жара. Полуденная сиеста смела большинство людей с улиц, чтобы впустить их обратно только к заходу солнца, когда морской бриз разбавит пекло прохладным воздухом. Лишь после этого можно будет перевести дух, город наполнится шумом голосов, оживут бесчисленные уличные кафе, а в тенистых аллеях появятся парочки разных возрастов.
Тяжелые стальные ворота захлопнулись за моей спиной, и я остался один на один с обжигающим августовским солнцем. Мне надо было пережить этот день под палящими лучами солнца, слоняясь по городу и таская за собой прилипчивых сопровождающих.
Наконец я взял такси и поехал в аэропорт, зарегистрировал билет на последний рейс и, чтобы не таскать багаж, оставил его на стойке регистрации для отправки, а затем вернулся в город, чтобы пробыть там до вечера.
Небольшой самолет авиакомпании «Иберия» круто взмыл в небо, и только пассажиры успели справиться с предложенным им перекусом, как машина стала снижаться, маневрируя в воздушных коридорах.
Рейс был последним, терминал — почти пустым. К тому же суббота сказывалась на сотрудниках аэропорта. Все, кто мог, уже отправились на выходные отдыхать, а тем, кто дорабатывал смену, совсем не хотелось работать. Они словно отбывали ненавистную повинность, отмахиваясь от пассажиров, как от назойливых, надоевших мух.
Я сразу увидел знакомую фигуру: слегка сутулящийся человек неторопливо направлялся в мою сторону. Кейс был у меня в руках, а вот чемодана на багажной вертушке мы так и не дождались. Полицейский и таможенник с явным неудовольствием оформили бланк о пропаже багажа и были рады нашему уходу, обнадежив на прощание знаменитой испанской фразой:
— Маньяна, маньяна[22].
Машина не торопясь выехала на шоссе и спокойно покатила в сторону города. Небольшой четырехзвездочный отель «Айтана» встретил меня кондиционированным воздухом уютного маленького номера и хорошим ужином. Мы распрощались с Юрием Константиновичем в надежде, что багаж за ближайшие несколько дней или, если чудо произойдет, до моего отлета домой все-таки найдется. Воскресное безделье в Мадриде усугублялось тем, что все магазины были закрыты. Оставался только единственный работающий в городе супермаркет «Томбо» с веселым слоненком на шаре. Что же, придется отправиться туда и купить себе хотя бы пару рубашек на смену и белье.
Огромная порция холодного сорбе придала живости, а душ вернул радость жизни. А после обеда в отеле меня уже поджидали двое полицейских с моим опломбированным чемоданом. У стойки бара я заметил знакомую сутуловатую фигуру: мой куратор, примостившись на высоком стуле, исподволь наблюдал за всем происходящим. Полицейские внесли чемодан в номер и в присутствии старшего менеджера отеля потребовали вскрыть чемодан и проверить целостность вещей. Все было на месте, только разложено чуть-чуть не так, как я это сделал, покидая Барселону. После подписания протокола об отсутствии претензий все удалились, я спустился в бар и сел у стойки, опираясь на нее локтем.
— Отлет завтра утром, — сказал Юрий Константинович. — Билет уже у меня. Свои билеты перерегистрировать не надо. Такси закажите, пожалуйста, сами. Встретимся в аэропорту. — Последние слова он произнес на ходу.
— До завтра, — попрощался я и остался в баре.
Вечер пролетел незаметно, а утром я уже сидел в машине юркого таксиста, который с неимоверной прытью доставил меня к хорошо знакомому терминалу. Юрий Константинович уже был здесь.
Мы долго гуляли по терминалу в ожидании посадки, говорили о всякой всячине, деликатно обходя главную тему, которая стала причиной нашего знакомства. Покидая терминал, я оглянулся. Двое испанцев с зоркими глазами оливкового цвета неотрывно следили за нами. Один из них помахал мне и, прежде чем опустить руку, вдруг сжал ее в кулак с понятым кверху большим пальцем. Легкая ухмылка не сходила с губ под тонкими красивыми усами. Я постарался изобразить на лице подобие дружеской улыбки.
Мы вошли в трубу, соединяющую терминал с бортом самолета.
— Спасибо за подстраховку. Извините, что загрузил вас своими проблемами.
— Могло быть еще хуже?
Я молча кивнул. Он долго и пристально смотрел мне в глаза и, выдержав паузу, искренне и проникновенно произнес:
— Удачи вам. Вы еще молоды, и успех вы умеете завоевывать, а вот удача вам не помешает. С возрастом вы будете чувствовать это по-другому.
Юрий Константинович проводил меня до самолета и напоследок тепло пожал руку.
Машины остановились у белого куба крематория. И снова венки вдоль дороги, по которой двигалась процессия. И снова солдаты выстроились в почетном карауле. На уши давила гулкая кладбищенская тишина, которую трижды разорвали залпы прощального салюта. Гроб установили на специальном возвышении, дверцы крематория отворились, и гроб медленно поплыл в бесконечность.
Мы были знакомы более пятнадцати лет, и вот сейчас Юрий Константинович покидал нас, чтобы уже никогда не вернуться. Покидал тихо, молча и навсегда.
Жизнь устроена так, как она устроена. Мы приходим в этот мир, чтобы рано или поздно покинуть его. Это неизбежность, с которой каждому из нас жить. Сильный, красивый человек, покидая этот мир, оставлял каждого из нас со своими мыслями, переживаниями, страстями и эмоциями. Его фамилия странным образом соответствовала тому процессу, при котором мне в очередной раз довелось присутствовать. Он покидал нас, оставляя нам своих дочерей и внуков, оставляя память о себе, пробудив в нас чувство благодарности за умение тайно и незаметно делать то большое добро, которое могут оценить далеко не все и далеко не всегда. Он покидал нас, предоставив нас самим себе. Вопрос в том, сможем ли мы стать достойными самих себя.
Люди создают и разрушают общество, в котором живут. Одни вершат судьбы других тайно или явно. Больше, конечно, тайно — в этом и заключается сакраментальная сущность самой системы управления, ее невидимых рычагов и пружин, которые управляют сложными механизмами социума. Многое в ушедшем XX столетии будет еще очень долго будоражить умы и чувства людей, разделяя их на восхищенно-возвышенных приверженцев разных теорий и яростных ниспровергателей. Так будет всегда! Единое мнение возможно только перед лицом всепоглощающей вселенской катастрофы; во всех же остальных случаях мир столь же многообразен, сколь многообразны мнения каждого отдельно взятого человека.
Не стоит навязывать читателю какое-то определенное мнение. Лучше предоставить ему возможность самостоятельно разобраться в противоречиях той сложной и неоднозначной эпохи. Преданные своему Отечеству люди бескровно или кроваво, правильно или не очень старались отстоять ценности и принципы, в которые верили.
Оперативная мозаика. Рассказы разных лет
Тяжелый разговор
— Подними лицо и смотри мне прямо в глаза, комиссар! — Злой голос генерала гвоздил ссутулившегося человечка в потертом гражданском костюме.
— Я давно не комиссар и даже не член партии, — глухим голосом пробормотал человечек; поднять на собеседника глаза у него не было сил.
— Имей мужество отвечать за свои действия! Когда-то ты орал на меня, что я смею смотреть тебе в лицо и не опускаю глаза. Я — смел, а ты? Посмотри мне в глаза!
Переборов себя, человечек приподнял голову и снизу вверх посмотрел в лицо генерала.
— Тогда, в сорок первом, я был уверен в правоте своей позиции. Но я ошибался, я. я несправедливо отнесся к тебе тогда.
Договорить он не успел — мощная рука генерала схватила его за лацкан.
— Несправедливо отнесся?!
Человечек сжался, ожидая удара.
— Три, три доноса! Два запроса в парткомиссию ведомства и в ЦК! Я своими глазами видел все эти документы за твоей подписью, мразь! Ты обстоятельно и весьма грамотно все описал. Грамотно в том смысле, что все мои предложения и служебные рапорты ты перевернул так, будто я следую инструкциям с германской стороны. В доносе в ЦК ты напрямую обвинил меня в предательстве. А еще ты заставил одного из сотрудников оперативного отдела передать тебе копии секретных документов, подготовленных мной и моими подчиненными.
— Я. я просто выполнял приказы партийного руководства, — пытался оправдываться человечек.
— Какие приказы?! — снова загромыхал голос генерала. — Ты, сука, клепал доносы практически на всех руководящих сотрудников управления, каждого подозревал и каждого обвинял в двурушничестве и предательстве. По твоим доносам были расстреляны три офицера из моего подразделения, а мой заместитель лишь чудом избежал казни. Только бюрократическое крючкотворство и начало войны спасло его. Но до освобождения ему успели выбить почти все зубы и переломать ребра. Только в сорок втором он смог вернуться к оперативной работе, но последствия твоей «заботы» о нем останутся на всю жизнь. А как вернуть тех, кто по твоим писулькам был расстрелян? Как ты оправдаешься перед их семьями? Подними голову и смотри мне прямо в лицо, Кротов! — впервые назвал собеседника по фамилии генерал.