— Я очень виноват перед вами, товарищ генерал. Я очень виноват перед людьми, которых считал врагами народа и вредителями. Мне нечем оправдаться, и я прекрасно осознаю, что наша встреча, этот наш разговор рано или поздно должны были состояться. Вы имеете полное право вновь направить мое дело в военный трибунал, и там решат, отправить меня досиживать оставшиеся пятнадцать лет или приговорить к высшей мере наказания. — Кротов болезненно откашлялся, затем продолжил: — На моей совести много грехов, я это уже давно и ясно осознал. Возможно, расстрел был бы самым простым решением. Вряд ли я выдержу те пятнадцать лет, которые мне скостили по амнистии. Мне нечем доказать вам, что я не сдавался в плен и не служил фашистам. Все, что произошло, — это расплата за мою подлость по отношению к честным людям, расстрелянным или пострадавшим по моей вине. Видимо, мне суждено умереть с клеймом предателя и изменника Родины, да и просто сволочи. Поступайте, как посчитаете нужным. Я подчинюсь любому вашему решению и безоговорочно подпишу все бумаги о моих преступлениях.
Кротов скрючился в очередном приступе кашля. Потом обреченно прислонился к стене.
— А теперь, Иван Порфирьевич, — впервые назвав Кротова по имени и отчеству, заговорил генерал, — послушай меня. Я знаю, что в самом начале войны при твоем непосредственном участии своевременно был эвакуирован весь секретный архив и матчасть школы. Работа была развернута на новом месте дислокации. Ты, замначальника школы, комендант, командир приданного вам истребительного батальона и еще восемь офицеров были представлены к боевым наградам. Потом ты по собственной инициативе подал рапорт и был направлен в разведподразделение, в составе которого успел принять участие в двух боевых операциях за линией фронта. В ходе второй операции ты получил ранение, а за ее успешное выполнение был представлен к боевой награде. Потом третья операция. Ты снова был ранен, да еще и контужен, поэтому тебя подобрали немцы. За вашей группой активно охотились — это подтвердили немецкие архивы. Тебя и второго раненого офицера не добили только потому, что немцы знали о вашей принадлежности к советской разведгруппе. Второй офицер умер у них в госпитале, а ты выжил и был направлен в концлагерь. Ты трижды пытался бежать, тебя не раз бросали в карцер. Мне прекрасно известно о деятельности подпольных комитетов, в которые ты входил во всех лагерях пребывания, и я не сомневаюсь в том, что ты отказался от сотрудничества с гитлеровцами. Мы нашли практически все, что можно было собрать. Так что, Иван Порфирьевич, независимо от того, что я никогда не смогу простить тебе всю довоенную мерзость, я однозначно могу констатировать — в военное время ты не был предателем Родины и не был нацистским пособником. У меня есть все необходимые документы для доказательства этого факта.
Кротов с непонятным, почти детским чувством удивления слушал слова человека, который несколько минут назад был готов раздавить его. Руки в защелкнутых наручниках перестали дрожать, он весь превратился в слух.
— Практически все, кто был с тобой в лагерях, и германских, и наших, готовы поручиться за тебя.
Генерал сделал знак, и один из его помощников освободил руки Кротова. Тот задумчиво потирал запястья и непонимающе смотрел на хозяина кабинета.
— Жена ушла от тебя не после войны, но ты этого не знал. Еще в сорок первом она столкнулась с женой одного из тех, кого ты отправил на расстрел. Она оформила развод, отправила сына в детдом для детей офицерского состава и ушла на фронт. Была военврачом, к концу войны стала начальником госпиталя. Сегодня она доктор наук, профессор, заместитель директора одного из медицинских научных центров в Москве. Сын взял фамилию матери и доблестно служит после окончания военного училища. Вот так, Иван, иногда складываются обстоятельства. А наша встреча обусловлена тем, что мне было поручено изучить в числе многих и твое дело после твоих писем в инстанции.
Кротов ловил каждое слово. Обуревавших его чувств — гнева, страха, отчаяния — словно бы и не было. Теперь разговор выглядел так, будто встретились два фронтовика и вспоминают пережитое. Ну, почти так. Кротов перестал замечать сотрудников в штатском, а вместо грозного генерала видел молодого начальника специального отдела в пошитом за границей шикарном костюме и щегольском галстуке, перехваченном золотой заколкой, из нагрудного кармана пиджака элегантно выглядывает платочек.
— Саша. — прошептал, а скорее простонал Кротов и тут же опомнился. — Простите, Александр Генрихович. — Но эмоции захлестывали. — Я. мне. — Он не договорил, чудовищный стыд душили все его существо, и плечи по-детски подрагивали от безудержного беззвучного плача.
Взяв себя в руки, Кротов продолжил:
— Я. я не мог ожидать от вас такого, особенно после того, что сделал по отношению к вам. Как же мне дальше жить, товарищ генерал? — Он поднял еще не просохшие глаза на генерала.
Тот молча взял со стола толстую кожаную папку, открыл ее и вытащил плотный лист сероватого цвета.
— Здесь те, кого репрессировали по твоим доносам. — Он протянул лист Кротову.
Около двух десятков фамилий с дополнительными данными о членах семей. Большинство фамилий были зачеркнуты толстым красным карандашом.
— Все они расстреляны, Иван, — сказал генерал. — Красным вычеркнуты те, у кого не осталось ближайших родственников. Ты и сам знаешь, что семьям пришлось нелегко. Все они пережили позор как члены семьи «врагов народа», многие незаслуженно отсидели в лагерях и тюрьмах. Из всего списка только шесть семей уцелели. Так что настало время искупить свою подлость. А сделать это можно, помогая тем, кто остался в живых. Добиваться полной реабилитации, сделать так, чтобы дети оболганных получили возможность достойно жить. Этим ты и будешь заниматься! Тебя приведут в порядок, и завтра в десять мы снова встретимся. Тебе многое и многих придется вспомнить, восстановить в памяти множество фактов. Это может стать маленьким шансом для тебя обрести хотя бы тень человеческого достоинства, ведь не сломался же ты в плену. А чтобы ты малодушно не накинул на себя петлю или не выпрыгнул из окна, в ближайшее время придется тебе пожить в соответствующем помещении нашего ведомства. До десяти часов утра тебе будет чем заняться и над чем поразмыслить.
Кротов боялся дышать.
— Есть еще кое-что для тебя сегодня. — Генерал подошел к окну и кивнул кому-то. — Иди сюда, Иван Порфирьевич.
Кротов подошел и близоруко прищурился. Бумага в его руках задрожала, и он чуть не смял ее. Там, внизу, у черных машин он увидел. Он увидел женщину, еще не потерявшую былой красоты, в элегантном плаще и модной кокетливой шляпке. Рядом с ней стоял молодой высокий капитан. Женщина подняла голову, посмотрела на Кротова умными карими глазами и махнула рукой. Кротов вздрогнул как от удара током и приник к оконному стеклу, глотая накатившие слезы.
Сашенька. Два эпизода судьбы
— Вас ждут, — прозвучало в приемной.
Девушка встала, привычным жестом поправила безупречно сидящую гимнастерку и шагнула к большой двери, которую уже предупредительно открыл секретарь.
Кабинет начальника управления был обставлен красивой массивной мебелью, на стенах — официальные портреты вождей. Сиденья кресел с резными ножками обтягивала толстая кожа, столы, как и положено, затянуты зеленым сукном. В дубовых шкафах по стенам хранились плотно завязанные папки, а в них — бумаги с государственными секретами. Высокий потолок украшала бронзовая люстра, чей свет был немного тускловат, но его недостаток компенсировала настольная лампа на мраморной ножке.
Плотно прикрыв за собой дверь, девушка вытянулась по стойке смирно и уже готова была начать рапорт, но хозяин кабинета жестом остановил ее и молча указал на место за столом, где уже сидели начальники отделов.
— Товарищ Николаева, вам предстоит очередное ответственное задание за линией фронта. На этот раз мы отправим вас под фамилией ваших родственников по отцу — Николайнен. Биография ваша будет откорректирована, легенду мы подготовили, а от вас требуется подтянуть кое-какие научные дисциплины — они вам пригодятся.
Девушка понимающе кивнула, затем скосила глаза на своего начальника отдела, которого в управлении побаивались. Перехватив ее взгляд, тот в ответ мягко улыбнулся, словно хотел подбодрить.
— Вам предстоит внедриться в очень серьезную организацию нацистской Германии, — продолжил генерал. — Еще раз подчеркну, чтобы вжиться в роль, которую вам предстоит сыграть, придется подналечь на науку. Нам, товарищ Николаева, крайне важно знать все, что происходит в этом закрытом ведомстве. Оно занимается научными разработками, но курируется лично рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером и начальником СД Рейнхардом Гейдрихом. Вопросы есть?
— Никак нет!
— Отлично. Прорабатывайте вопрос и жду на доклад вместе с вашим начальником через пять суток.
Времени до отправки оставалось не так много, и Сашенька Николаева сразу после совещания углубилась в работу.
Лето 1941 года было крайне тревожным. Танковые колонны вермахта рвались вперед. Большие группы советских войск попадали в «котлы», Москва была в опасности, хотя все надеялись — ее не отдадут.
Карта на стене у начальника отдела пестрела разноцветными флажками и карандашными отметками. После очередной сводки он, мрачнея, делал пометки в толстом рабочем блокноте, а потом наносил на карту новые стрелочки и линии.
Подготовка к заданию шла, однако, своим чередом, а несколько рабочих проверок и консультаций с начальником управления придали уверенности. Казалось бы, все готово, но осторожный генерал, посоветовавшись с «высшей инстанцией», отложил начало операции, чтобы еще раз перепроверить все запланированные ходы.
Столица стала неузнаваемой — ощетинилась противотанковыми ежами и зенитными пушками, в небе парили аэростаты, по улицам ходили патрули. Сашенька практически не покидала территории специального объекта, где проводилась подготовка. Лишь изредка ее отпускали домой за какими-то необходимыми вещами, книгами или документами. Конечно же, не одну, а на служебной машине с несколькими сопровождающими, которые не оставляли девушку ни на минуту. Когда она возвращалась, подготовка продолжалась в том же интенсивном режиме.