Александра Ивановна чуть зарделась и молча кивнула.
— Благодарю вас, товарищ генерал.
Генерал встал, еще раз внимательно посмотрел в глаза сидевшей перед ним женщины и вышел из комнаты. Буквально сразу вбежал лейтенант с подносом, убрал стаканы и через минуту принес свежезаваренный ароматный чай и тонкие дольки лимона на блюдечке.
Дверь открылась, и она увидела его. Все было точно так же, как много лет назад, когда она ждала его дома, а он, завершив работу, приезжал за ней и увозил поужинать в ресторан. Вошел, перекинул плащ через спинку стула, сверху положил шелковый шарф. Безупречный английский костюм, строгий галстук с бриллиантовой заколкой. платочек в нагрудном кармане пиджака и… новенькая пятиконечная золотая звезда на левой стороне пиджака. А еще — тонкий аромат французского одеколона и дорогого трубочного табака.
Александра Ивановна поднялась навстречу. Берхард мягко взял ее ладонь в свои руки и нежно поцеловал. Она не удержалась и провела рукой по его седым волосам.
Потом они пили чай и тихо беседовали. Как и много лет назад, он не отпускал ее руку. Александра Ивановна с удивлением и удовольствием слушала его чистую русскую речь с характерным для Москвы «аканьем»; легкий почти музыкальный акцент, приобретенный за долгие годы проживания на чужбине, лишь угадывался.
Ей было бесконечно приятно и в то же время ужасно неудобно, снова нахлынула гамма противоречивых чувств. Но одно было правильным при всех несостыковках, мучивших ее, — он был свой! Наш! Она не ошиблась тогда в своих интуитивных ощущениях.
Время потеряло свою осязаемость. Они были вместе, и в этом было короткое счастье, так редко выпадающее людям их профессии.
Дверь открылась, в комнату вошел генерал и обратился к Берхарду:
— Пора, вас уже ждут. Извините, Александра Ивановна, надо прощаться. Документы уже давно привезли. Простите, но продлить вашу встречу я не вправе. Наши товарищи отвезут вас, Александра Ивановна, куда вы скажете, машина в вашем полном распоряжении. Всего вам доброго. — Он улыбнулся и прикрыл за собой дверь.
Они одновременно встали и оказались совсем рядом. Александра Ивановна смотрела на Берхарда снизу вверх, стараясь запомнить каждую черточку.
— Ты… — выдохнула она. — Какое счастье, что ты жив…
Не в силах сдержать чувства, она прильнула к его груди.
Берхард нежно перебирал ее волосы, чуть прижав к себе.
— Сашенька, я бесконечно счастлив, что смог увидеть тебя через тридцать лет, потому что ты все, что у меня есть в этой жизни.
Она замерла, впервые услышав от него свое имя, потом приподнялась на носках и потянулась к нему.
Когда их долгий поцелуй закончился, она все еще стояла, закрыв глаза, как в далекой молодости, а когда открыла, Берхарда в комнате уже не было.
Подписав привезенные документы, Александра Ивановна попросила отвезти ее домой. Сидя за праздничным столом, она смотрела на располневшего Колю, который дослужился до генеральского звания, смотрела на фотографию погибшего в конце сорок четвертого здоровяка Семена (Берхард его тогда так мастерски обезоружил!), вспоминала ушедших из жизни товарищей, которые были причастны к той операции… Если бы они знали, что Берхард свой, наш! К глазам подступили слезы, и, чтобы скрыть их, она ненадолго утыкалась в плечо мужа или сына, между которыми сидела. Никому не была понятна истинная причина этих слез в день великого праздника Победы и великой человеческой памяти. Хотя без слез в такой праздник трудно обойтись.
Жизнь каждому нарезает свою меру. Через несколько лет Александре Ивановне диагностировали тяжелое заболевание, с которым она мужественно боролась, но прощание с улетевшим олимпийским мишкой оказалось и прощанием с ней. За три дня до ее ухода в военный госпиталь приехала группа чем-то неуловимо похожих друг на друга пожилых профессоров. Осмотрев пациентку, они закрылись в кабинете начальника госпиталя. Но один из них остался с ней в палате, и они тихо беседовали о чем-то более двух часов.
Да, у Анхен и Берхарда были в жизни еще эти два часа. Он в последний раз поцеловал исхудавшую, почти прозрачную руку и навсегда оставил нежность своего взгляда той, которую любил.
Он прожил еще десятилетие, и прожил активно — передавая свой бесценный опыт и многогранные знания молодым, тем, кому предстояла такая же сложная, полная неизвестности работа на невидимых фронтах никогда не прекращающейся тайной войны.
Три присяги.7506 год от С. М. (1997 год от Р. Х.)
Теплая ладошка уютно устроилась в широкой отцовской ладони, словно доверяя ей все столь важные для маленького человека секреты. Самая обычная прогулка — как всегда, по центру родного города, посидели в кафе, шутили, смеялись над милыми историями из школьной жизни девчушки.
— Папуля, а на Красную площадь мы в этот раз пойдем?
Отец посмотрел на небольшую очередь у турникета и, весело подмигнув, покачал головой:
— Ни за что!
Оба фыркнули — понятно, что это шутка, — и дружно ступили на брусчатку.
Сотрудники службы безопасности в нетипично опрятной — хоть сейчас на парад — милицейской форме сканировали посетителей цепкими рентгеновскими взглядами; всякое может быть, и их задача зорко следить за тем, чтобы никто не пронес чего-то такого, что потом может обернуться бедой и унести жизнь и здоровье десятков ни в чем не повинных людей.
Турникет выдал контрольный сигнал, и офицер, убедившись, что недозволенных предметов нет, мягко улыбнулся в ответ на открытую улыбку девочки.
— Проходите, пожалуйста, — проговорил он и, повернувшись к следующему посетителю, сосредоточился на своей работе.
Если смотреть издалека, брусчатка главной площади страны, чем-то похожа на покатую спину огромной черепахи. Отец усмехнулся этой мысли. Он с детства помнил, как замирало мальчишеское сердце, когда трое солдат Кремлевского полка, чеканя шаг, шли от Спасской башни к Мавзолею. Он здесь бывал не один раз, и все же были моменты особенные.
Ему семь лет. Их класс привезли на автобусе к зданию Исторического музея, построили попарно и вручили каждому по алой гвоздике. Серые, мышиного цвета пиджачки и брючки мальчиков контрастировали с коричневыми платьицами и белоснежными фартучками девчонок. Внезапно все притихли, и вот уже взволнованные ребятишки идут к середине площади, где выстраивались такие же колонны из других школ. Взрослые с торжественным видом что-то говорили первоклашкам, а те посматривали по сторонам, не до конца осознавая ответственность момента и святость места, куда их привели. И вот им на грудь прикололи юбилейные звездочки октябрят, отличающиеся от тех, которые родители могли купить в любом киоске. Мальчишки и девчонки, поглядывая друг на друга, чувствовали себя героями: еще бы, ведь им была оказана высокая честь быть принятыми в октябрята на Красной площади!
Через несколько лет на том же месте ему торжественно повязали пионерский галстук. Как раз в год ленинского юбилея.
Как давно и как недавно все это было.
Они медленно шли вдоль Исторического музея, и отец, поглядывая на дочь, думал о том, что выпадет на долю ее поколения. Приведет ли она сюда своих детей? Приведет, он не сомневался в этом.
Отец чуть замедлил шаг и бросил взгляд на боковое крыльцо. Да, именно здесь ранним утром остановился, миновав турникеты, идеально вымытый автобус с плотно зашторенными окнами. Площадь с самого утра была оцеплена. Те, кому было поручено следить за безопасностью, цепкими взглядами ощупывали прибывшую группу юношей, которые совсем недавно окончили школу.
Они привычно построились в колонну по двое. Сопровождавшие их офицеры проследовали к столам, которые уже были расставлены на площади на одинаковом расстоянии друг от друга. Прозвучала тихая команда, юноши промаршировали на отведенное им место и, перестроившись в одну шеренгу, замерли.
Не было никаких долгих и красивых речей, изобилующих цветистыми фразами. Все проходило четко, строго и сухо, и именно это придавало моменту неповторимую волнительность, которая будет вспоминаться и в глубокой старости. Каждый по очереди выходил, разворачивался лицом к строю и произносил присягу, заранее выученную наизусть. Те, кого подводило волнение, могли незаметно заглянуть в большую красную папку с текстом и, поймав нужную строку, продолжить четко произносить слова, которые навеки связывали с родной страной; этой стране они клялись служить в меру своих сил и возможностей, не жалея здоровья и самой жизни.
После принесения присяги ребята расписывались в ведомости и после соответствующего разрешения, печатая шаг, возвращались в строй. Потом все молча вернулись в автобус. Пыхнув голубоватым облачком, «пазик» развернулся и выехал за турникет под недоуменными взглядами сотрудников оцепления: зачем в такую рань привезли мальчишек, ведь церемония принятия присяги курсантами элитной академии была назначена на более позднее время? А было и правда рано. Город только начинал просыпаться. Одинокие поливальные машины на пустых улицах еще не вытеснил поток машин. К только-только открывшимся станциям метро спешили пока еще редкие пешеходы.
Отец улыбнулся своим воспоминаниям, и знакомый холодок волнения пробежал по его спине, словно ему предстояло повторить слова присяги на том же месте еще раз.
Отвечая на расспросы дочери, он рассказывал об истории Кремля, о том, что сначала Кремль был деревянный, затем с соблюдением военной хитрости возводились белокаменные стены, а под ними рылись секретные ходы к Москве-реке. В XV веке Кремль стал краснокирпичным. На башнях появились шатры, а всего башен стало двадцать. Он даже знал, сколько зубцов на стене — 1045.
Они медленно приблизились к входу в Мавзолей, прошли в открытые массивные двери и, повернув налево, стали спускаться вниз, стараясь держаться как можно ближе к стене.
Тишина небольшого траурного зала создавала атмосферу торжественности. На постаменте в центре возвышался стеклянный саркофаг, а в нем — тот, чьи идеи сыграли решающую роль в судьбах миллионов людей в двадцатом столетии. Лучи прожекторов выхватывали лицо, грудь и руки, все остальное тонуло во тьме. Каждая деталь была тщательно продумана и выверена, и создавалось впечатление, что посетители видят перед собой спокойно спящего человека.