– Что я вижу? – спросила она. – Это не мое лицо.
– Это и есть твое лицо, – сказал всадник.
– Но разве голос мой не скрипуч, разве не звучит он, как телега, с трудом взбирающаяся на гору?
– Нет, он звенит, как самые нежные струны арфы, – ответил ей путник.
Она повернулась и указала на дорогу.
– Знаешь ли ты того человека, который сейчас скроется за двумя дубами? – спросила она всадника.
– Это и есть тот, о ком ты только что спрашивала, – пророк из Назарета, – ответил он ей.
Пораженная, закрыла она лицо руками, и глаза ее наполнились слезами.
– О, ты святой, о, ты носитель Божьей силы! – воскликнула она. – Ты исцелил меня!
А всадник посадил ее на седло и привез в город, стоявший на обрыве горы, и пошел с ней к старейшинам и священникам и рассказал им про свою встречу с ней. Они подробно расспросили его обо всем, но когда услыхали, что девушка родилась в пустыне от больных родителей, то не поверили, что она исцелена.
– Возвращайся туда, откуда ты пришла, – сказали они ей. – Если ты была больна, то должна остаться больной весь свой век. Ты не смеешь приходить сюда в город, чтобы не заразить нас всех своей болезнью.
Она же сказала им:
– Я знаю, что я здорова, потому что пророк из Назарета возложил свою руку мне на чело.
При этих словах девушки все они закричали:
– Кто он такой, что может нечистых делать чистыми? Все это одно ослепление, исходящее от злых духов. Возвращайся обратно к твоим родным, иначе ты погубишь всех нас!
Они не захотели считать ее исцеленной и не позволили ей оставаться в городе. Они объявили, что всякий, кто окажет ей гостеприимство, будет считаться зараженным.
Когда священники изрекли такой приговор, девушка обратилась к человеку, встретившему ее в поле, и сказала:
– Куда мне теперь идти? Неужели мне придется вернуться снова в пустыню, к больным?
Но он посадил ее к себе на седло и ответил:
– Конечно, ты не должна возвращаться к больным в их пещеры, лучше уедем с тобой отсюда за море, в иную страну, где нет законов для чистых и нечистых. – И они оба…
Но тут раб поднялся и прервал его.
– Тебе незачем дальше рассказывать, – сказал он. – Лучше пойдем, проводи меня немного, так как ты знаешь, конечно, дорогу в город, чтобы мне еще сегодня отправиться обратно, не дожидаясь утра. Император и Фаустина должны узнать тотчас, не теряя времени, все, что ты рассказал мне.
Когда виноградарь проводил раба и, указав ему дорогу, вернулся в хижину, его жена еще не спала.
– Я не могу уснуть, – сказала она, – я все думаю о том, как встретятся они оба: один, который любит всех людей, и другой, который их ненавидит. Кажется, эта встреча должна перевернуть весь мир.
Старая женщина словно помолодела от надежды, что, быть может, удастся спасти Тиберия. Без труда перенесла она далекое морское плавание до Яффы, а дорогу до Иерусалима она совершала не в носилках, а верхом. Казалось, она переносит трудное путешествие так же легко, как и благородные римляне, солдаты и рабы, которые составляли ее свиту.
Это путешествие от Яффы до Иерусалима наполнило сердце старухи радостью и светлой надеждой. Была весна, и Саронская долина, по которой они ехали в первый день пути, представляла собою сверкающий ковер цветов. И на второй день путешествия, когда они уже вступили в Иудейские горы, цветы не покидали их. Все разнообразные холмы, между которыми вилась дорога, были покрыты плодовыми деревьями, стоявшими в полном цвету. Когда путешественники уставали глядеть на бледно-розовые цветы персиковых и абрикосовых деревьев, глаз их мог отдохнуть, любуясь молодыми побегами винограда, пробивавшимися сквозь темно-коричневые лозы. Они так быстро росли, что, казалось, можно было чуть ли не глазом видеть их рост.
Но не только цветы и весенняя зелень делали это путешествие очаровательным. Более всего привлекали внимание разнообразные толпы народа, попадавшиеся в это утро по пути в Иерусалим. Со всех дорог и тропинок, с одиноких вершин и из самых отдаленных уголков долины шли странники. Выйдя на большую дорогу в Иерусалим, отдельные путники соединялись в большие толпы и отсюда шли радостно все вместе. Вокруг одного старика, ехавшего на верблюде, шли его сыновья и дочери, зятья и невестки, и все его внуки. Это была такая огромная семья, что она составляла целый маленький отряд. Одну старушку, которая была слишком слаба, чтобы идти пешком, сыновья посадили на плечи; гордая своими детьми, она подвигалась так сквозь почтительно расступавшуюся толпу.
Это было действительно такое утро, которое могло наполнить радостью даже самое удрученное сердце. Небо, правда, было не совсем ясно, а покрыто легкими серовато-белыми облаками, но никому из путников не приходило в голову огорчаться этим, так как таким образом смягчался палящий резкий блеск солнца. Под этим затуманенным небом благоухание цветущих деревьев и молодой листвы уносилось не так быстро, как обыкновенно, в пространство, а как бы ложилось кругом по пути следования. И этот дивный день, своим бледным светом и неподвижным воздухом несколько напоминавший мирный покой ночи, казалось, создавал какое-то особенное настроение, так что все шли вперед радостно и торжественно, напевая вполголоса древние гимны или играя на своеобразных старинных инструментах, звучавших как жужжание мух или стрекотание кузнечика.
И, подвигаясь вперед вместе со всеми этими людьми, старая Фаустина заражалась их бодростью и их радостью. Она то и дело подгоняла своего коня и, обращаясь к молодому римлянину, ехавшему рядом с ней, сказала:
– Сегодня ночью я видела во сне Тиберия, и он просил меня не задерживаться в пути, а достигнуть Иерусалима непременно сегодня. Мне кажется, боги хотели этим сном внушить мне, что надо приехать в Иерусалим в такое прекрасное утро, как сегодня.
В это время они достигли вершины гребня длинного горного хребта, и Фаустина невольно придержала коня. Перед ней лежала большая глубокая котловина, окруженная живописными холмами, а из темной, тенистой глубины ее выступали могучие скалы, приютившие на своей вершине Иерусалим.
И тесный горный городок, своими стенами и башнями венчавший, словно драгоценной короной, плоскую вершину скалы, в этот день, казалось, бесконечно разросся. Все окрестные холмы, поднимавшиеся в долине, покрылись цветными палатками и оживились людским говором.
Фаустина видела, что все население страны направляется в Иерусалим, чтобы праздновать какой-то великий праздник. Жители более отдаленных местностей прибыли заранее и разбили уже свои палатки. А живущие вблизи Иерусалима еще только подходили. Со всех сторон спускались они теперь с холмов непрерывным смешанным потоком белых тканей, песен, праздничного сверкающего веселья.
Долго смотрела старуха на надвигающиеся толпы и на длинные ряды палаток. Затем она обратилась к ехавшему рядом молодому римлянину:
– Должно быть, Сульпиций, весь народ пришел в Иерусалим?
– Это так и есть, – ответил римлянин, которого Тиберий назначил сопровождать Фаустину, потому что он несколько лет жил в Иудее. – Они празднуют теперь большой весенний праздник, и в это время все, и стар и млад, направляются в Иерусалим.
Фаустина на мгновение задумалась.
– Я рада, – сказала она, – что мы прибудем в город именно в день народного праздника. Это служит важным предзнаменованием, что боги покровительствуют нашей поездке. Не думаешь ли ты, что и тот, кого мы ищем, пророк из Назарета, тоже придет в Иерусалим, чтобы принять участие в празднестве?
– Ты права, Фаустина, – ответил римлянин, – он, вероятно, в Иерусалиме. Это действительно милость богов. Как ты ни крепка и ни сильна, ты можешь все же считать себя счастливой, что тебе не придется совершить в поисках пророка далекое и утомительное путешествие в Галилею.
Затем он подъехал к проходившим мимо путникам и спросил, не знают ли они, не в Иерусалиме ли пророк из Назарета?
– Мы видели его там каждый год в это время, – ответил один из них. – Наверно, он и в этом году пришел туда, потому что он богобоязненный и праведный человек.
Какая-то женщина протянула руку и указала на холм, лежавший на восток от города.
– Видишь ты, – сказала она, – горный склон, поросший масличными деревьями? Там обыкновенно галилеяне раскидывают свои палатки, и там ты можешь получить самые верные сведения о том, кого ищешь.
Они продолжали путь и спустились по извилистой тропинке в глубину долины, затем начали подниматься на гору Сион, чтобы, достигнув вершины ее, войти в Иерусалим.
Круто поднимавшаяся дорога была здесь ограждена низкими стенами, на которых стояло и лежало бесконечное множество нищих и калек, просивших у путешественников милостыню.
Во время этого медленного подъема одна иудейка подошла к Фаустине.
– Смотри, – указала она ей на одного нищего, сидевшего на стене, – это галилеянин. Я припоминаю, что видела его среди учеников пророка. Он может сказать тебе, где тот, кого ты ищешь.
Фаустина с Сульпицием подъехали к указанному человеку. Это был бедный старик с длинной седой бородой. Лицо его загорело от знойного яркого солнца, и руки его были в мозолях от работы. Он не просил милостыни, а напротив, казалось, до того был погружен в свои печальные думы, что даже не взглянул на подъехавших всадников.
Он не слышал заговорившего с ним Сульпиция, и тот должен был несколько раз повторить свой вопрос.
– Друг мой, мне сказали, что ты – галилеянин. Прошу тебя, скажи мне: где могу я найти пророка из Назарета?
Галилеянин весь вздрогнул и посмотрел как обезумевший. Когда он наконец понял, чего хотят от него, он пришел одновременно в гнев и в ужас.
– О чем ты говоришь? – набросился он на римлянина. – Почему ты меня спрашиваешь об этом человеке? Я ничего не знаю о нем, я не галилеянин.
Тут иудейка вмешалась в разговор.
– Ведь я же сама видела тебя с ним, – сказала она. – Не бойся и скажи этой знатной римлянке, которая дружна с императором, где ей скорее найти пророка.