Тогда она решила оставить дом Раньеро, вернуться к своему отцу и жить у него, чтобы избежать наступления дня, когда она возненавидит Раньеро так же сильно, как еще и теперь она его любила.
Джакопо дель Уберти сидел за своей работой, а вокруг него работали все его подмастерья, когда он увидел входившую Франческу. Он сказал, что наконец случилось то, чего он давно ждал, и с радостью принял ее. Он тотчас велел своим людям бросить работу, вооружиться и запереть дом.
Затем Джакопо отправился к Раньеро. Он застал его в мастерской.
– Дочь моя сегодня вернулась ко мне и просила позволения остаться под моим кровом, – сказал он зятю, – и я надеюсь, что теперь ты, согласно данному мне обещанию, не станешь принуждать ее вернуться к тебе.
Раньеро, по-видимому, отнесся к случившемуся не особенно серьезно и равнодушно ответил:
– Если бы даже я и не дал тебе обещания, поверь, я не старался бы вернуть женщину, которая не желает быть моей.
Он знал, как сильно Франческа любит его, и подумал про себя: «Еще не наступит вечер, как она снова будет у меня!»
Но она не появлялась ни в этот, ни на следующий день.
На третий день Раньеро вышел из дому и отправился в погоню за двумя разбойниками, которые давно уже беспокоили флорентийских купцов. Ему удалось с ними справиться и привести обоих связанными во Флоренцию.
Несколько дней он сидел спокойно, ожидая, когда весть об его геройском подвиге облетит весь город. Но того, что он ожидал, не случилось, и этот подвиг не вернул к нему Франчески. Раньеро с радостью потребовал бы, чтобы ее вернули на основании закона, но ему казалось, что он не может этого сделать вследствие данного им обещания. Жить же в одном городе с женщиной, которая его бросила, казалось ему невозможным.
И он оставил Флоренцию.
Сначала он стал солдатом, а затем, очень скоро, сделался предводителем отряда добровольцев. Он постоянно воевал и служил многим государям.
Он заслужил почетную известность как военачальник, как всегда и предсказывал. Император посвятил его в рыцари, и он считался в ряду вельмож.
Покидая Флоренцию, он дал обет перед образом Мадонны в соборе – присылать в дар Святой Деве все самое лучшее и самое прекрасное, что достанется ему на войне. И у подножия статуи Святой Мадонны всегда можно было видеть драгоценные приношения Раньеро.
Раньеро знал таким образом, что все его геройские подвиги известны в его родном городе. Он удивлялся, почему Франческа дель Уберти не возвращается к нему, раз она знает обо всех его успехах.
В это время раздалась проповедь, призывавшая к Крестовому походу для освобождения Гроба Господня, и Раньеро, взяв крест, отправился на Восток. Он надеялся завоевать там замки и подчинить себе целые области; в глубине же души он верил в то, что Франческа не устоит перед его подвигами на Востоке, снова полюбит и вернется к нему.
В ночь после взятия Иерусалима в лагере крестоносцев, у стен города, происходило большое торжество. Почти в каждой палатке шла попойка, и смех и шум слышны были далеко кругом.
Раньеро ди Раньери сидел с несколькими из своих боевых товарищей за пирушкой, и здесь творилось, кажется, что-то еще более дикое, чем у других. Слуги едва успевали наполнять кубки, как они уже были снова пусты. Но Раньеро действительно больше других имел право праздновать победу: в этот день на его долю выпала небывалая честь. Утром, при взятии города приступом, Раньеро рядом с Готфридом Бульонским первым вступил на стены города, а вечером его чествовали за храбрость перед всем войском.
Когда кончились грабежи и убийства и крестоносцы в власяницах с незажженными свечами вошли в храм Гроба Господня, Готфрид объявил, что Раньеро разрешается первому зажечь свою свечу от священного пламени, горящего у Гроба Господня. Раньеро казалось, что Готфрид хочет этим выделить его как храбрейшего во всем войске. И он очень радовался такой награде за свои подвиги.
Уже наступила ночь. Раньеро и его гости были в самом лучшем настроении духа, когда к его палатке подошел шут, бродивший по лагерю в сопровождении двух комедиантов и забавлявший всех своими шутками. Шут попросил разрешения рассказать им одну забавную историю.
Раньеро согласился выслушать его рассказ.
– Однажды, – начал шут, – Спаситель и святой Петр целый день сидели на самой высокой башне райского града и глядели оттуда на землю. Перед их взорами проходило столько событий, что они едва находили время перекинуться словом. Спаситель был все время спокоен, но святой Петр то хлопал в ладоши от восторга, то с отвращением отворачивался, то улыбался и радовался, то плакал навзрыд. И когда день стал клониться к концу и вечерние сумерки начали надвигаться на рай, Спаситель обернулся к святому Петру и сказал, что теперь он должен радоваться и быть вполне доволен.
«Чем мне быть особенно довольным?» – резко ответил святой Петр.
«Я думал, – мягко сказал Спаситель, – ты будешь доволен тем, что видел сегодня».
Но святого Петра не смягчили слова Спасителя.
«Правда, я иногда сетовал на то, – сказал он, – что Иерусалим находится во власти неверных, но после того, что произошло сегодня, я думаю, что лучше было бы, если бы все оставалось по-прежнему».
Раньеро понял теперь, что шут говорил о том, что произошло за этот день. И он и другие рыцари стали с большим вниманием прислушиваться к рассказу.
– Сказав это, – продолжал шут, поглядывая на рыцарей, – святой Петр перегнулся через перила башни и указал Спасителю на город, расположенный на огромной скале, одиноко поднимавшейся из горной лощины: «Взгляни на эти груды трупов, на кровь, льющуюся по улицам, на несчастных нагих пленников, рыдающих среди холодного мрака ночи, на дымящиеся всюду пожарища!..»
Но Спаситель, казалось, не хотел ничего отвечать, и святой Петр продолжал сокрушаться. Он говорил, что, конечно, город этот не раз заслуживал его гнева, но он никогда не желал ему такого несчастья, какое теперь обрушилось на него. Тут наконец Спаситель прервал молчание и попытался возразить.
«Ты все же не можешь отрицать, святой Петр, что христианские рыцари рисковали своей жизнью с удивительной отвагой», – сказал он.
Это место в рассказе шута вызвало шумное одобрение, но он поспешил продолжать.
– Нет, не прерывайте меня, – просил он, – теперь я не знаю, на чем остановился… Да, я, кажется, хотел сказать, что святой Петр вытер слезы, выступившие у него на глазах и мешавшие ему смотреть.
«Никогда бы я не мог подумать, – сказал святой Петр, – что они окажутся такими дикими зверями. Целый день они только убивали и грабили! Я не понимаю, как мог Ты предать себя на распятие, чтобы приобрести потом таких последователей».
Рыцари милостиво приняли эту шутку. Они начали громко и весело смеяться.
– А что, шут, святой Петр действительно уже так на нас гневается? – спросил один из них.
– Не мешай, – прервал другой. – Дай послушать, не принял ли нас Спаситель под свою защиту?
– Нет, Спаситель долго молчал, – сказал шут. – Он давным-давно знал, что когда святой Петр дал волю гневу – бесполезно возражать ему. Слуга Господа продолжал горячиться и сказал, что Спаситель может не говорить о том, что рыцари в конце концов опомнились, где они, в какой город они пришли, и пошли босыми, в одежде кающихся в храм.
«Впрочем, их покаяния хватило ненадолго; о нем не стоит и говорить, – добавил святой Петр и, перегнувшись через ограду, указал Спасителю на Иерусалим и на раскинувшийся у стен города лагерь христиан. – Видишь, как Твои рыцари празднуют победу?» – спросил он.
И Спаситель увидел, что всюду в лагере победа празднуется кутежом; рыцари и воины сидели и любовались сирийскими танцовщицами. Кругом ходили полные чаши, бросали жребий, деля военную добычу…
– И слушали шутов, рассказывающих глупые истории! – перебил Раньеро. – Не было ли и это большим грехом? – спросил он с насмешкой.
Шут засмеялся и кивнул в сторону Раньеро, как бы желая сказать: «Погоди, дай срок, я уж доберусь до тебя. Я тебе отплачу!»
– Нет, не перебивайте меня! – попросил он снова. – Бедный шут так легко забывает, что хочет сказать… Да, действительно святой Петр самым суровым тоном спросил Спасителя, неужели он думает, что эта толпа делает Ему большую честь. На это Спаситель, разумеется, должен был ответить, что Он этого не думает. Они были разбойниками и убийцами, прежде чем покинули родину, – разбойниками и убийцами остались и поныне.
«И Ты лучше бы сделал, если бы не дал этому осуществиться. Ничего путного из этого не выйдет».
– Ну, ну, шут! – пригрозил Раньеро.
Но шут, по-видимому, решил испытать, как далеко может он зайти, пока кто-нибудь не вскочит и не вышвырнет его вон. И как ни в чем не бывало он продолжал:
– Спаситель лишь молча опустил голову, как бы сознавая, что Его постигла справедливая кара. Но в то же мгновение Он вдруг наклонился и стал к чему-то присматриваться еще внимательнее, чем прежде. Тогда и святой Петр стал туда же смотреть.
«На что Ты смотришь?» – спросил он.
Шут сопровождал свой рассказ очень живой мимикой. Все рыцари, казалось, собственными глазами видели Спасителя и святого Петра.
Рассказ шута захватил их, они ждали объяснения и спрашивали себя, что же увидел Спаситель.
– Спаситель ответил, – продолжал шут, – что там нет ничего особенного. Однако он продолжал туда глядеть. Святой Петр следил глазами за взором Спасителя и наконец убедился, что Спаситель смотрит в большую палатку, перед которой высились воткнутые на длинных шестах две сарацинские головы. Внутри же была навалена масса великолепных ковров, золотой посуды и драгоценного оружия, награбленного в священном городе. В этой палатке происходило то же, что и во всем лагере. Здесь сидела кучка рыцарей и осушала кубки и чаши. Единственная разница, пожалуй, заключалась в том, что здесь еще больше шумели и пили, чем в других местах. Святой Петр никак не мог понять, почему Спаситель, глядя на эту попойку, был так доволен и радость светилась в Его очах. Ему казалось, что едва ли он когда-нибудь видел за одним столом столько суровых и страшных лиц, как здесь. А хозяин пира, сидевший на почетном месте за столом, был ужаснее всех. Это был человек лет тридцати пяти, очень высокий и толстый, с красным лицом, обезображенным рубцами и шрамами, с тяжелыми кулаками и громким, резким голосом.