– Я провела всю свою молодость на этих пустынных горах, – сказала она. – Я еще не забыла искусства, как выгнать дикого волка из его логовища.
И она казалась еще такой сильной и крепкой, что виноградарь нисколько не усомнился в том, что она, несмотря на свои годы, обладает достаточной силой, чтобы справиться с хищным лесным зверем.
Виноградарь повторил свое приглашение, и старуха вошла в хижину. Она присела к столу, за которым ели эти бедные люди, и без колебания разделила с ними скромную трапезу. Но, несмотря на то, что она казалась вполне довольной и удовлетворенной куском простого хлеба, размоченным в молоке, и мужу и жене все время казалось, что она привыкла к совершенно иной пище.
«Откуда могла появиться такая странная путешественница? – спрашивали они себя, глядя на гостью. – Она, вероятно, гораздо чаще едала фазанов на серебряных блюдах, чем пила молоко из глиняных чашек».
Иногда старуха поднимала голову и осматривалась кругом, как будто стараясь припомнить, какой была хижина раньше. За долгие годы убогая хижина мало изменилась: все те же глиняные стены, земляной пол; старуха даже показала своим хозяевам сохранившиеся еще со времени ее детства на одной из стен незатейливые изображения собак и оленей: это отец ее забавлял рисунками своих малых детей. А на высокой полке, под самым потолком, старуха нашла черепки глиняного кувшина, в котором она девочкой носила молоко.
Но муж и жена, несмотря на слова старухи, продолжали думать про нее, как и раньше.
«Может быть, она действительно родилась и провела детство в этой хижине, – думали они, – но потом в ее жизни случилось что-то совсем другое, и она занималась всю жизнь не тем, что доила коз и приготовляла сыр».
Они замечали также, что старуха часто уносилась мыслями куда-то далеко и так углублялась в них, что не замечала своего долгого молчания, а когда приходила в себя, тяжко вздыхала и становилась еще печальнее.
Наконец она встала из-за стола, ласково поблагодарила за гостеприимство и направилась к двери.
Но когда старуха подошла к порогу, она показалась виноградарю такой одинокой, жалкой и беспомощной, что он снова окликнул ее.
– Мне кажется, – сказал он, – что ты шла сюда не с тем, чтобы так скоро снова уйти. Если ты действительно так бедна и одинока, как кажешься, ты, наверное, хотела прожить в этой хижине весь остаток твоих дней. Ты уходишь потому, что мы с женой живем здесь?..
Старуха не стала отрицать, что он верно угадал.
– Эта хижина так долго была необитаема, что ты имел полное право завладеть ею, однако, – ответила старуха, – она принадлежит тебе столько же, сколько и мне. Я не имею никаких оснований считать ее своей и гнать тебя.
– Но эта хижина принадлежала твоим родителям, – возразил виноградарь. – Ты имеешь на нее гораздо больше прав, чем я. К тому же ты стара, а мы молоды. По справедливости, ты должна оставаться тут, а мы уйдем и поищем себе другое жилье.
Когда старуха услышала эти слова, она была глубоко поражена. Она отступила от порога, подошла к виноградарю и стала внимательно вглядываться в его лицо, как будто не могла понять смысла его слов.
Но тут вступила в разговор молодая жена.
– Если бы я могла высказать свое мнение, я сказала бы, – начала она, – что надо спросить эту старую женщину: не хочет ли она смотреть на нас, как на своих детей, позволить нам остаться у нее и заботиться о ней. Какая польза была бы ей от того, что мы возвратили бы ей эту хижину, а сами ушли? Ей одинокой было бы страшно в этой горной пустыне. И как добывала бы себе пропитание? Мы поступили бы с ней в этом случае так, как будто обрекали на голодную смерть!
Старуха в изумлении смотрела на мужа и жену и слушала их слова:
– Почему вы так говорите? Кто научил вас таким мыслям? Ведь я вам совершенно чужая! Почему оказываете вы мне такое милосердие?
Тогда ответила ей жена:
– Потому, что мы сами встретили в жизни Великое Милосердие!
Так случилось, что старая незнакомая женщина поселилась в хижине виноградаря; она вскоре искренне привязалась и полюбила молодых супругов. Но все-таки она не говорила им, откуда пришла и кто она была, и муж и жена поняли, что она не хотела, чтобы они расспрашивали о ее прошлой жизни.
Однажды вечером, после дневных работ, они все трое сидели на широкой скалистой площадке перед хижиной за вечерней едой и любовались розовым отблеском зари, игравшим на вершинах острых скал; в это время они заметили старого человека, который медленно поднимался по горной тропинке.
Это был хорошо сложенный, высокий, крепкий старик, видом своим напоминавший борца. Лицо его было сурово и мрачно; широкий лоб низко навис над глубокими впадинами глаз, а губы сложились в горькую, презрительную усмешку. Он шел легко и быстро. Одет он был просто и даже бедно, и виноградарь подумал, глядя на него: «Этот человек, наверное, бывший легионер; он, как видно, только что окончил свою службу и теперь возвращается на родину».
Когда незнакомец поравнялся с сидевшими за трапезой, он остановился как будто в нерешительности и недоумении. Виноградарь знал, что немного выше его хижины тропинка кончается, и крикнул незнакомцу:
– Не заблудился ли ты, путник? Каким образом очутился ты у нашей хижины? Обычно никто не дает себе труда карабкаться по этим отвесным скалам – дорога идет иначе; сюда заходит лишь тот, кто имеет дело к кому-нибудь из нас, живущих в этой хижине.
Незнакомец подошел ближе и ответил:
– Ты прав, я действительно потерял дорогу и теперь не знаю, в какую сторону идти. Если ты разрешишь мне немного передохнуть и потом укажешь дорогу в какое-нибудь соседнее селенье, я буду тебе очень благодарен.
С этими словами он опустился на один из камней у дверей хижины. Молодая женщина предложила ему разделить с ними трапезу, но незнакомец с усмешкой отказался. Зато он охотно стал беседовать с ними, в то время как они ели, расспрашивал виноградаря об их житье и работах, и тот приветливо и откровенно рассказывал ему о своей жизни.
Наконец виноградарь в свою очередь обратился к пришельцу с вопросом.
– Ты видишь, как уединенно мы живем здесь в глуши, – сказал он. – Вот уже более года, как мы не видались ни с кем, кроме виноградарей и пастухов. Не можешь ли ты рассказать нам, что нового в Риме, по-прежнему ли правит император Тиверий?
Едва произнес виноградарь эти слова, как жена его заметила, что старуха бросила на него испуганный взгляд и рукой стала делать знаки, чтобы он был осторожен в своих словах и не говорил лишнего.
Но пришелец дружелюбно ответил хозяину:
– Я вижу, что ты принимаешь меня за легионера, и ты отчасти прав – я был им, но давно оставил службу. При Тиверии нам, людям войны, мало было работы. И, однако, ведь Тиверий был когда-то великим полководцем. Это было самым счастливым временем его жизни. Теперь же у него нет других мыслей, других забот, кроме желания оградить себя от заговоров, которых он страшно боится. Сейчас в Риме только и разговоров о том, что на прошлой неделе император велел схватить по самому ничтожному поводу сенатора Тита и казнил его.
– Несчастный император! Он сам не понимает, что он делает! – воскликнула молодая женщина. Она заломила в отчаянии руки, и на лице ее отразилась глубокая скорбь.
– Ты права, – заметил незнакомец, и лицо его приняло еще более жесткое выражение. – Тиверий отлично знает, что все кругом ненавидят его, и эта мысль и страх измены доводят его почти до безумия.
– Ты не так понял меня, – возразила женщина. – Я говорила совсем не о ненависти. За что ненавидеть его? Мы сожалеем лишь о том, что теперь Тиверий не такой славный правитель, каким был в первые годы своего царствования.
– Ты заблуждаешься, – снова заговорил незнакомец, – все именно ненавидят Тиверия. – Что может он возбудить кроме ненависти? Он жестокий, не знающий никаких границ тиран. И в Риме думают, что его правление будет становиться с каждым днем все тяжелее и безотраднее.
– Разве за это время случилось что-нибудь особенное, что дает основание так думать? – спросил виноградарь.
В это мгновение молодая женщина снова заметила, что старуха опять делает предостерегающие знаки виноградарю, но украдкой, так что тот не заметил этого.
Незнакомец по-прежнему дружелюбно ответил ему, но странная усмешка не сходила с его губ.
– Ты, вероятно, слышал, – сказал он, – что у Тиверия до последнего времени был друг, на которого он мог положиться и вполне довериться и который всегда говорил ему правду. Все, кто окружает императора и живет при его дворе, – искатели славы, почета и роскоши, низкие льстецы, готовые ради своих выгод потакать ему в самых злых делах. Но среди всех этих низкопоклонников и лжецов был человек, который никогда не боялся правильно оценивать поступки императора и говорил ему в глаза, если они были недостойны, жестоки или низки. Этим человеком, более мужественным и честным, чем сенаторы и полководцы, была старая кормилица Тиверия – Фаустина.
– Правда, я слышал о ней, – ответил виноградарь. – Мне говорили, что император высоко ценил ее и любил.
– Да, – продолжал незнакомец, – Тиверий умел ценить ее преданность и верность. Он уважал и почитал эту бедную крестьянку, пришедшую когда-то из скромной хижины на Сабинских высотах, как вторую мать. Пока он жил в Риме, она находилась там же, вблизи него, и жила на Палатинском холме. Ни одной знатной матроне в Риме не оказывали такого почтения и уважения, как ей. Ее носили по улицам в богатых носилках, а одежды ее были не хуже, чем у императриц. Когда император переселился в Капрею, он пожелал, чтобы она сопровождала его; Тиверий купил ей там большое поместье, с домом, полным драгоценных вещей и со множеством рабов.
– Да, действительно, ей жилось не худо, – заметил виноградарь.
Уже некоторое время только он поддерживал разговор с незнакомцем. Молодая женщина молча наблюдала, как изменилась вдруг старуха. С тех пор, как пришел незнакомец, она не проронила ни слова. Она не дотронулась до еды, лицо ее утратило прежнюю мягкость и приветливость; она сидела, выпрямившись и прислонясь к косяку двери; взгляд ее был суров и мрачен, как и весь облик, она сосредоточенно смотрела куда-то вдаль.