– Император хотел устроить Фаустине спокойную жизнь, – продолжал незнакомец. – Однако, несмотря на все его заботы и милости, она теперь тоже покинула его.
При этих словах старуха вся вздрогнула, но молодая женщина ласково положила свою руку ей на плечо и сказала, обращаясь к незнакомцу:
– Я все же не могу поверить, что старой Фаустине так легко и беззаботно жилось при дворе императора и она была вполне счастлива. Я уверена, что она любила Тиверия, как своего родного сына. Я могу себе представить, как она была горда Тиверием во времена его молодости, когда он правил справедливо и счастливо, и какое огорчение и печаль доставлял ей император, когда с годами становился жестоким, подозрительным, несправедливым тираном. Она, конечно, каждый день предупреждала и предостерегала его, умоляла опомниться. Каково ей было видеть всю бесплодность своих стараний и просьб. Наконец ей стало невмоготу видеть, как Тиверий опускался все ниже и ниже…
Незнакомец с удивлением и вниманием слушал слова молодой женщины; он даже слегка нагнулся вперед, чтобы заглянуть ей в глаза, но она не поднимала взора и говорила тихо и кротко.
– Ты, может быть, права, говоря так о Фаустине, – сказал он, когда она замолчала. – Вряд ли Фаустина была счастлива при дворе. Но удивительно то, что она покинула Тиверия в глубокой старости, тогда как всю свою жизнь терпела его нрав.
– Что ты сказал? – воскликнул виноградарь. – Неужели старая Фаустина покинула императора?
– Она ушла из Капреи, – ответил незнакомец, – никого не предупредив ни одним словом. Она ушла такой же бедной, как пришла когда-то с Сабинских гор; она не взяла с собой ничего из своих царских одежд и драгоценностей.
– И император даже не знает, куда она скрылась? – спросила молодая женщина своим нежным голосом.
– Нет. Никто, наверное, не знает, по какой дороге ушла старая Фаустина. Думают, что она ушла в свои родные горы.
– Знает ли император, почему она ушла? – снова спросила молодая женщина.
– Нет, император не знает причину ее ухода. Он не хочет верить, что она ушла, потому что оскорбилась сказанными им в минуту раздражения словами, – что и она служит ему, как другие, ради денег и почестей. Она ведь знает, что он никогда не сомневался в ее искренности и бескорыстии. Тиверий все надеялся, что она добровольно вернется к нему, потому что никто не знает лучше ее, что теперь император совершенно одинок и не имеет ни одного искреннего друга.
– Я не знаю Фаустины, – возразила молодая женщина, – но мне кажется, что я могу сказать тебе истинную причину ее ухода. Фаустина родилась и выросла в этих горах, среди людей со строгими, богобоязненными нравами и обычаями, и ее всегда тянуло к этой скромной, тихой жизни. Но, несомненно, если бы император не оскорбил ее, не обидел, она никогда не покинула бы его. Жестокие необдуманные слова императора заставили ее подумать о себе, о том, что ей уже остается недолго жить, что пора ей позаботиться о себе. Будь я на ее месте, я поступила бы, как она, – ушла в свои родные горы. Я сказала бы себе, что довольно послужила своему господину, посвятив ему свою долгую жизнь. Я захотела бы провести остаток дней вдали от роскоши и царского почета, захотела бы последние годы жизни провести в тишине и покое, дать душе своей насладиться миром и тишиной, мыслями о справедливости и милосердии прежде, чем душа покинет тело и улетит в далекий путь.
Незнакомец внимательно слушал молодую женщину, но взгляд его оставался печальным и суровым:
– Ты забываешь лишь о том, что теперь преследования и казни станут более частыми и жестокими. Теперь нет никого, кто сумел бы успокоить подозрительность Тиверия, отклонить его гнев, оправдать несправедливо оговоренного и осужденного. Подумай только о том, – мрачно глядя в глаза молодой женщины, закончил незнакомец, – что теперь нет на свете ни одного человека, которого бы император не ненавидел, никого, кому бы он доверял, кого бы не презирал!
При этих полных горечи словах незнакомца старуха быстро поднялась как бы навстречу к нему, но молодая женщина спокойно взглянула ему в глаза и сказала твердо:
– Тиверий знает, что Фаустина тотчас вернется к нему, как только он этого пожелает. Но она должна быть уверена в том, что старым глазам ее не придется больше видеть при дворе императора пороки и несправедливость.
При этих словах все четверо вдруг поднялись; муж и жена встали так, как будто хотели защитить старуху.
Незнакомец не произнес больше ни слова; он пристально, долго смотрел на старуху. Взгляд его как будто спрашивал: «Это твое последнее слово?»
Губы старухи дрожали, она была так потрясена, что не могла вымолвить ни слова.
Тогда снова заговорила жена виноградаря.
– Если император действительно любит свою старую служанку, – сказала она, – пусть он даст ей возможность провести остаток дней в тишине и покое.
Незнакомец еще колебался; но вдруг лицо его просветлело и стало приветливым.
– Друзья мои, – сказал он, – что бы ни говорили о Тиверии, у него есть одна способность, которую он развил в себе больше, чем другие люди: уменье покоряться и смиряться, отказываться от своих желаний. Мне остается еще сказать вам только одно: если вдруг случится, что старая Фаустина забредет в вашу хижину, окажите ей гостеприимство и позаботьтесь о ней! Благодарность императора будет глубока по отношению к тому, кто окажет ей помощь.
С этими словами незнакомец закутался в свой плащ и стал удаляться по той же тропинке, по которой пришел.
После этого случая ни виноградарь, ни его жена никогда не говорили со старухой об императоре. Между собой они удивлялись, как хватило у нее сил в ее преклонном возрасте бросить богатство и роскошь, к которым она привыкла за долгие годы.
– Может быть, она вскоре опять вернется к Тиверию? – спрашивали они друг друга. – Она искренно любит его до сих пор, это очевидно. Она покинула его только для того, чтобы заставить опомниться, перестать творить злые дела.
– Такой старый человек, как в настоящее время Тиверий, – говорил муж, – не может начать новую жизнь. Неужели ты думаешь, что он может забыть свое величайшее презрение к людям? Кто бы мог научить его их любить, а не ненавидеть? Пока он не научится этому, он не может исцелиться от своей жестокости и подозрительности.
– Ты знаешь, кто бы мог совершить это чудо, – отвечала жена. – Я часто думала, что было бы, если бы встретились они двое. Но пути Божии нам неведомы.
Старуха, казалось, совершенно не жалела о былой жизни; когда же у молодых супругов родился ребенок, она так была довольна, с такой любовью и заботливостью ухаживала за ним, что, казалось, совершенно забыла свои былые невзгоды и огорчения.
Через каждые полгода старуха закутывалась в свой темный ветхий плащ и спускалась по тропинке, ведущей в Рим. Но в городе она не виделась ни с кем, а прямо проходила в Форум и останавливалась у небольшого храма, построенного с одной из сторон прекрасно разукрашенной площади.
Храм этот состоял лишь из необычайно большого жертвенника, устроенного под открытым небом посреди двора, выложенного мраморными плитами. Над жертвенником возвышалась величественная статуя Фортуны, богини счастья, у ног которой стояло мраморное изваяние императора Тиверия. Вокруг двора шли различные постройки – жилища жрецов, сараи для дров, стойла для жертвенных животных.
Странствование старой Фаустины всегда оканчивалось у этого храма, куда приходили те, кто желал помолиться о счастье Тиверия. Когда Фаустина видела, что жертвенник увенчан гирляндами цветов, что жертвенный огонь ярко пылает, что толпы молящихся стремятся сюда, чтобы помолиться за императора, когда Фаустина слышала, что жрецы не переставая поют гимны в честь Тиверия у жертвенника Фортуны, умоляя богиню о благоденствии императора, старуха поворачивала назад и снова уходила в горы.
Так узнавала она, никого не расспрашивая, что Тиверий жив и что у него все благополучно.
Когда старуха в третий раз предприняла свое путешествие, ее поразила большая неожиданность. Когда она подошла к маленькому храму, она нашла его заброшенным и пустым. Огонь не пылал в жертвеннике перед изображением Фортуны, не было ни одного молящегося, два-три высохших венка висели еще по краям жертвенника, – и это было все, что осталось от прежнего его великолепия и красоты. Ни один жрец не заглядывал в храм, и изображение императора было повреждено и забросано грязью.
В ужасе Фаустина обратилась к первому встречному.
– Что это значит? – спросила она. – Разве Тиверий умер? У нас новый правитель?
– Нет, – отвечал тот, – Тиверий еще царствует, но мы перестали за него молиться. Все равно наши молитвы нисколько не помогают, они бесполезны императору и не могут умилостивить богов.
– Друг мой, – сказала Фаустина, – я живу в глуши Сабинских гор, куда не доходят никакие вести. Не будешь ли ты так добр, что расскажешь мне, какое несчастье постигло императора.
– Самое ужасное несчастье, какое существует на свете, – ответил римлянин. – Его поразил недуг, о котором до сих пор еще не слышали в Италии, но который, как говорят, обычен у народов Востока. С тех пор, как эта страшная болезнь поразила императора, его нельзя узнать: лицо его страшно изменилось, голос стал похож на рычание дикого зверя, пальцы и суставы с каждым днем разрушаются. Против этой болезни не помогают никакие средства. Полагают, что он умрет через неделю или две, а если останется жив, его все равно лишат престола, потому что такой больной, изуродованный человек не может управлять страной и народом. Ты понимаешь, что участь его, во всяком случае, решена. Поэтому нет надобности докучать богам молитвами о его благоденствии. Да и не стоит, – с усмешкой добавил он, – Тиверий теперь бессилен и не страшен никому; нельзя от него ждать и милостей. К чему же мы будем утруждать себя молитвами?
Он поклонился и ушел, а старуха долго еще стояла на одном месте, как в столбняке.
Первый раз за всю жизнь она почувствовала, что силы и мужество покидают ее, и сразу сгорбилась и постарела под тяжестью лет. Она стояла, не находя сил идти, голова ее тряслась, руки и ноги дрожали. Она едва могла двигаться шаг за шагом, с трудом волоча ноги и простирая вперед руки, как слепая, ища и не видя поддержки.