На самом же деле Раниеро был глубоко задет уходом Франчески, но он был уверен в ее любви к нему и ни минуты не сомневался, что Франческа добровольно вернется к нему.
«Не успеет наступить вечер, как она снова будет со мною», – думал Раниеро.
Но ни в тот день, ни на следующий Франческа не вернулась.
Два дня не выходил Раниеро из дому и напряженно ждал жену. На третий день, к ночи, Раниеро выследил двух разбойников, которые последнее время причинили немало убытков флорентийцам – грабили купцов, воровали в домах, – схватил обоих и представил на суд.
Снова стал Раниеро напряженно ждать Франческу. Он знал, что она услышит о его подвиге, о котором только и говорили в городе, и надеялся, что совершенное им доброе дело вернет ему Франческу.
Но она не возвращалась.
Раниеро с удовольствием обратился бы в суд, чтобы принудить Франческу в силу закона вернуться к нему даже против воли; но Раниеро был связан обещанием и не смел нарушить его, чтобы не заслужить всеобщего презрения.
Однако ему казалось невыносимым оставаться в том же городе, где жила отвергшая его женщина, и Раниеро покинул Флоренцию.
Он поступил добровольцем в солдаты, и вскоре сам стал во главе военного отряда. Он постоянно участвовал в войнах и побывал на службе у многих властителей.
Он приобрел громкую военную славу и уважение; как и предполагал Раниеро, везде, кроме мирной Флоренции, ценили его мужество и силу. Один из королей, на службе у которого был Раниеро, посвятил его в рыцари и причислил к сильнейшим мужам в своей стране.
Покидая Флоренцию, Раниеро дал торжественную клятву перед изображением Святой Девы присылать к ногам ее лучшие и драгоценнейшие вещи, которые удастся ему захватить в жестоких боях, как добычу. Перед изображением Богоматери в соборе Флоренции постоянно лежали драгоценности, которые присылал из чужих стран Раниеро в исполнение своего обещания.
Таким образом, Раниеро знал, что слава о всех его подвигах доходила до Флоренции и о них узнавала Франческа. С удивлением думал Раниеро о том, почему Франческа, несмотря на все его подвиги, все еще не выражала желания вернуться к нему.
В это время началась проповедь о том, что необходимо освободить Гроб Господень от владычества турок. Был объявлен крестовый поход. Раниеро поступил крестоносцем и отправился со многими рыцарями в далекие восточные страны. Он надеялся на богатую добычу, мечтал стать могущественным властелином, покрыть свое имя еще более громкими, великими подвигами.
«Тогда, – думал Раниеро, – Франческа непременно снова вернется ко мне».
В ту ночь, когда накануне был взят после огромных усилий город Иерусалим, великое ликование царило в лагере крестоносцев. Почти в каждом шатре шло пирование, вино лилось рекой, слышалось веселье, смех, шум и восторг.
Раниеро пировал в своем шатре с несколькими рыцарями и товарищами по оружию. У него было шумнее и веселее, чем у всех других; слуги едва успевали наполнять вином кубки и чаши.
Раниеро имел право радоваться и ликовать больше других: он праздновал великую честь, которой удостоился в этот день. Нынче утром, во время последнего штурма Иерусалима, Раниеро рядом с Готфридом Бульонским первый взобрался на стену осажденного города. Когда полководцы узнали об этом, после взятия города все войска отдали Раниеро почетную честь, преклонились перед его храбростью и мужеством.
Когда Иерусалим оказался во власти крестоносцев, утихли битвы, перестала литься кровь, крестоносцы босые, в покаянных одеждах, с незажженными восковыми свечами длинной вереницей потянулись к храму, где был Гроб Господень. Готфрид Бульонский предупредил Раниеро, что он первый должен зажечь свою свечу от неугасимого святого огня у Гроба Господня, и Раниеро понял, что этим Готфрид хочет оказать Раниеро новый почет, новый знак уважения, отличить перед прочими рыцарями. Великую радость ощутил Раниеро, думая о том, какой великой славой покрыл себя, как высоко награжден за свои подвиги.
В самый разгар веселья в палатку Раниеро вошел странствующий шут; он ходил по всему лагерю и забавными шутками и проделками способствовал общему веселью. Шут попросил позволения у Раниеро рассказать что-то весьма интересное, и Раниеро охотно согласился выслушать его рассказ, потому что ранее слышал про этого шута, что он забавен и отличается находчивостью и остроумием.
– Однажды Господь и апостол Петр целый день смотрели на землю с вершин рая, – начал рассказчик. – Им так много пришлось увидеть событий и людей, они были так поглощены наблюдениями, что не могли за весь день перекинуться хоть одним словом. Господь наблюдал молча и сосредоточенно, ни радость, ни печаль не отражались на лице Господа. Зато апостол не мог сдерживать своих чувств; он то хлопал от радости в ладоши, то улыбался и ликовал, то, наоборот, плакал и вздыхал, а иногда даже отворачивался, чтобы не видеть того, что происходило на земле. Лишь под вечер, когда наступили сумерки, Господь оторвал взор Свой от земли и спросил: «Нынче ты, верно, доволен тем, что видел на земле?» Но апостол возразил Господу: «Я не знаю, о чем Ты говоришь?» – «Я думал, что ты будешь доволен и счастлив тем, что случилось нынче на земле», – кротко заметил Господь. «Правда, я не раз говорил, – начал апостол, – что хотел бы видеть Иерусалим свободным от неверных; но теперь я вижу, что лучше было ничего не менять».
Раниеро и друзья его поняли, что шут говорит о сегодняшнем дне. Они еще с большим вниманием и интересом стали слушать рассказчика. Тот бросил украдкой быстрый пытливый взгляд на рыцарей и продолжал:
– Святой Петр снова взглянул на землю и указал Господу город, одиноко возвышавшийся на скале посредине глубокой ложбины. «Видишь ли Ты груды трупов, – спросил Петр Господа, – потоки дымящейся крови, наводняющей улицы, видишь ли несчастных обнаженных пленников, дрожащих и стонущих от ночной стужи, видишь ли пожары, пожирающие ненасытным пламенем окраины города?» Господь ничего не ответил апостолу, и Петр продолжал сокрушаться: «Я часто негодовал на этот грешный город, – говорил он, – но никогда не желал ему зла и несчастья, которые его нынче постигли». Наконец Господь сказал: «Он понес заслуженную кару, он сам искал своей гибели, несчастный, неразумный город! Ты же, Петр, должен радоваться той отваге и мужеству, с какими храбрые крестоносцы шли в бой во Имя Меня».
Тут рыцари вместе с Раниеро подняли громкий шум одобрения, но рассказчик тотчас заметил:
– Не перебивайте меня, а то я теряю нить. Итак, – продолжал он, – апостол опять взглянул на землю и украдкой смахнул слезы, мешавшие ему смотреть. «Они храбро сражались, – сказал апостол, – но я никогда не думал, что последователи Твоего учения могут быть жестоки, как звери. Ведь они целый день убивали и казнили. Мне больно думать, что Ты страдал ради таких людей»…
Рыцарям пришлись по душе слова шута.
– Неужели апостол Петр так гневается на нас? – шутливо спросил один из них.
– Не мешай, – перебил его другой. – Интересно услышать, не стал ли нас защищать Господь?
– Нет, – спокойно продолжал шут, – Господь ничего не сказал апостолу: Он хорошо знал, что когда Петр впадал в такое безотрадное настроение, ему не надо возражать. Апостол с досадой и раздражением жаловался Господу. Как могли рыцари-крестоносцы забыть, куда они пришли, забыть, что нынче они в покаянных одеждах ходили ко Гробу Господню, и теперь предаются разнузданному веселью и пированию. «Они немного времени потратили на поклонение Святыне, – говорил Петр, – зато будут пировать и веселиться всю ночь. Взгляни, как Твои рыцари празднуют победу! Нигде не слышно ни молитв, ни священных песнопений, зато по всему лагерю гремит музыка, слышится смех, льется вино, рабы не успевают наполнять кубки, уличные танцовщицы пленяют своим искусством»…
– Шуты рассказывают свои повествования, – перебил Раниеро. – Может быть, и это грех?
Шут засмеялся и бросил на Раниеро взгляд, которым будто говорил: «Подожди, придет и твоя очередь!»
– Не перебивайте меня, прошу вас, – снова попросил шут, – я забываю, на чем остановился. Да! Апостол Петр спросил Господа, неужели Ему приятны подвиги таких людей? На это Господь ответил, что, конечно, нет. «Все они на родине были разбойниками и убийцами, – продолжал апостол Петр, – они ими остались и тут. Было бы лучше, если бы Ты не допустил их совершать насилие и разбой во Имя Твое. Из такого разбоя не может произойти ничего доброго»…
– Однако, – заметил Раниеро предостерегающим голосом, – будь, шут, осторожен!
Но шут, казалось, находил особую заслугу и удовольствие в том, что затрагивал и издевался над присутствовавшими, как будто нарочно стараясь вывести их из себя, и бесстрашно продолжал свой рассказ:
– Господь грустно опустил голову, потому что Он разделял взгляд святого Петра. Вдруг Господь стал еще пристальнее и внимательнее всматриваться в темную даль. Святой Петр тотчас взглянул по тому же направлению. «Что Ты увидел, что приковывает Твой взор?» – спросил апостол Господа.
Шут рассказывал так увлекательно, так живо изображал на лице различные настроения, что рыцари с напряженным вниманием ловили каждое слово и теперь с любопытством хотели поскорее узнать, что увидел Господь на земле.
– Господь ответил апостолу: «Ничего особенного, не стоит смотреть…» Но апостол заметил напряжение взгляда Господа и увидел, что Господь смотрел на большую палатку в лагере крестоносцев, у входа в которую на высоких копьях красовались две отрубленные сарацинские головы. Внутри шатра были дорогие ковры, золотая утварь, драгоценное оружие и заморские ткани – богатая добыча, награбленная в святом городе. В этой палатке шло такое же пирование, как и во всех других, с той лишь разницей, что веселье и ликование тут было еще умнее, еще разнузданнее. Апостол Петр не мог понять, почему взор Господа был полон умиления и радости, когда Господь смотрел в этот шатер. Лица пировавших рыцарей были так суровы и беспощадны, какие редко встречал апостол, хозяин, занимавший почетное место за столом, казался суровее всех. Это был человек лет тридцати пяти, высокого роста, плотный, с красным, покрытым бесчисленными шрамами и рубцами лицом, с громадными кулаками и оглушительным голосом…