Разбойников было человек двенадцать, все они выглядели жалкими, изнуренными, лошади их были слабыми клячами. Раниеро не стоило бы никакого труда умчаться от них на своем кровном прекрасном коне, но рыцарь подумал, что при этом неминуемо погаснет свеча, а ему не хотелось нарушать торжественной клятвы, данной нынче ночью.
Раниеро решил вступить с разбойниками в сделку. Он сказал им, что без всякого сопротивления отдаст им все, что они пожелают, с условием, что они не тронут его свечи и не загасят пламени.
Разбойники ожидали жестокой борьбы, и с величайшей радостью согласились исполнить условие Раниеро.
Они начали грабить его, сняли с него доспехи, отняли деньги, оружие, взяли коня и оставили лишь плащ, свечу и пучки с запасными свечами. Они честно исполнили договор и не загасили свечу.
Один из разбойников вскочил на коня Раниеро. Почувствовав, как прекрасен и силен был конь, что-то вроде сострадания зашевелилось в разбойнике к ограбленному рыцарю.
– Знаешь, мы не так уж жестоки, как ты думаешь, – сказал разбойник рыцарю, – ты добрый христианин, и мы окажем тебе уважение. Возьми моего коня и поезжай дальше на нем.
Это была старая, старая лошадь, изнуренная, жалкая на вид, едва передвигавшая ноги.
Разбойники скрылись, и Раниеро снова остался один. Он подошел к несчастной лошади и подумал: «Какую силу имеет надо мной это священное пламя? Ради него я теперь должен продолжать путь, как жалкий нищий».
У Раниеро мелькнула мысль, что благоразумнее всего было бы вернуться назад и отказаться от мысли совершить задуманный им неслыханный подвиг. Но едва Раниеро так подумал, им овладело такое пламенное желание непременно довести начатое трудное дело до конца, что он тотчас решил ехать дальше.
Дорога по-прежнему вилась между голыми скалами, неприветливая, одинокая.
Проехав немного далее, Раниеро встретил молодого пастуха, пасшего овец. Овцы ползали по обнаженным холмам, и Раниеро казалось, что они едят землю.
У пастуха еще недавно было более многочисленное стадо; оно потаяло, когда проходили крестоносцы. Поэтому издали завидя одинокого рыцаря-крестоносца, пастух подбежал к нему с явным желанием причинить какой-нибудь вред.
Пастух ударил посохом по свече, которую держал Раниеро. Рыцарь выше поднял свечу, стараясь охранить ее от ударов, то прижимал ее ближе, то опускал, и пастуху не удалось ее загасить. С изумлением увидел пастух, что Раниеро и не думал защищаться, уклоняться от ударов; он даже не обратил внимания на то, что во время борьбы загорелся плащ, – рыцарь был весь поглощен одной мыслью, одним желанием – охранить священное пламя свечи.
Пастух устыдился своей жестокости; он молча долго шел за Раниеро, снова двинувшимся в путь, и в том месте, где дорога была слишком узка и проходила над пропастью, пастух взял лошадь за повод и провел ее.
Раниеро усмехнулся, подумав: «Этот человек, вероятно, принял меня за благочестивого паломника, исполняющего данный им священный обет!»
Под вечер Раниеро стал встречать на пути людей. Слух о взятии крестоносцами Иерусалима быстро долетел до самого моря, и люди толпами тотчас устремились к священному городу. Тут были и пилигримы, долгие месяцы ожидавшие в прибрежных городах возможности двинуться на поклонение святыням Иерусалима, и войска, спешившие на помощь крестоносцам, но больше всего было купцов и всевозможных торговцев, которые везли освобожденному городу съестные припасы и другие необходимые вещи.
Люди с удивлением смотрели на рыцаря, едущего задом наперед, с зажженной свечой в руках.
– Это безумный! – слышалось в толпе.
Среди встречных было много итальянцев; и Раниеро понял, что его принимают за безумного.
Не помня себя, Раниеро соскочил с лошади и с поднятыми кулаками бросился на обидчиков. Народ в ужасе разбегался перед ним, и вскоре рыцарь снова остался один на дороге.
Тут только он пришел в себя и вспомнил о свече.
«Они были правы, называя меня безумным, – с горечью подумал он, – как мог я забыть о свече?»
Он с грустью оглядывался по сторонам, нигде не находя свечи. Наконец, Раниеро увидел ее в придорожной канаве, куда она упала во время схватки. Раниеро бросился к ней. Свеча погасла, но возле нее тлела сухая трава, зажженная священным огнем. Раниеро с радостью подумал, что счастье ему благоприятствует, и тотчас снова зажег свечу тем же огнем.
«Было бы печально, если бы из-за моего безрассудства погибло начатое мною трудное дело», – подумал Раниеро, сел на коня и поехал дальше.
Поздно вечером прибыл Раниеро в город Рамле и направился к постоялому двору, где обычно караваны останавливались на ночь. Дом был невелик, и путникам приходилось ночевать вместе с животными на большом крытом навесом дворе, где были устроены отдельные небольшие стойла.
Постоялый двор был полон народу, но хозяин, человек благочестивый, освободил место для Раниеро и его лошади и накормил и рыцаря, и животное.
Видя, какой хороший прием оказывает ему хозяин, Раниеро подумал: «Я начинаю думать, что ограбившие меня разбойники оказали мне большую услугу. Мне было бы гораздо труднее путешествовать в образе рыцаря, чем теперь, когда меня принимают за безумного».
Раниеро поставил лошадь в стойло, а сам сел на кучу соломы и взял в руки свечу. Он решил не спать всю ночь, чтобы как-нибудь случайно не погасло пламя свечи.
Но Раниеро страшно утомился за день. Усталость взяла свое, и рыцарь крепко заснул, не будучи в силах бороться со сном, и проспал мертвым сном до самого утра.
Проснувшись, Раниеро с удивлением заметил, что свеча исчезла. Напрасно искал он ее в соломе, всюду кругом – ее нигде не было.
– Кто-нибудь подшутил надо мною, – решил Раниеро, – пока я спал, взял свечу и погасил ее.
Раниеро старался уверить себя, что рад такому концу. Теперь он свободен, не надо думать и заботиться о том, как бы не угасло священное пламя.
Но в глубине души Раниеро ощущал какую-то пустоту, какую-то тоску и печаль. Никогда еще ему не было так тяжело расстаться со своей мечтой, отказаться от исполнения намеченного желания.
Он вывел лошадь и начал ее седлать. Когда он был готов и собирался уже двинуться в обратный путь, вышел хозяин постоялого двора и подал Раниеро зажженную свечу. Он по-франкски сказал рыцарю:
– Вчера вечером, когда ты заснул, я взял из твоих рук эту свечу; возьми ее теперь…
– Ты был прав, что погасил ее, – ответил Раниеро, – я мог случайно произвести пожар.
– Я не гасил ее, – возразил хозяин, – я видел, что ты дорожишь этим огнем, и решил сохранить его. Твоя свеча горела всю ночь, ты сам можешь в этом легко убедиться: посмотри, как она уменьшилась!
Раниеро просиял от радости. Он горячо поблагодарил хозяина и, веселый и бодрый, двинулся дальше.
При выезде из Иерусалима Раниеро думал из Яффы переплыть в Италию на корабле. Но, когда разбойники ограбили его, у Раниеро совсем не осталось денег на путешествие морем; и он решил ехать окружным сухим путем.
Длинен и долог был его путь! Из Яффы он направился вдоль северного Сирийского берега, обогнул Малоазиатский полуостров и после долгих скитаний достиг Константинополя, откуда еще оставалась значительная часть пути до Флоренции.
Во все время странствования Раниеро питался скромными подаяниями благочестивых людей. Чаще всего с ним делились своей скромной пищей пилигримы, во множестве путешествовавшие к Святому Гробу Господню.
Раниеро все время путешествовал совсем один, и дни его были однообразны и долги. Не с кем было перекинуться словом, разделить тревожную мысль. Все желания и заботы Раниеро сводились к тому, чтобы оградить священное пламя, защитить, уберечь его; Раниеро ни днем, ни ночью не знал покоя. Внезапно мог пойти дождь, подняться ветер и загасить свечу. Надо было не переставая бодрствовать, предвидеть и предотвращать все опасности.
В то время, как совершал Раниеро свой одинокий тяжелый путь, о многом он размышлял, много дум передумал. Однажды ему пришла в голову мысль, что он уже раньше переживал нечто подобное, или слышал о ком-то, кто охранял что-то такое же нежное, способное угаснуть, как пламя свечи.
Раниеро не мог дать себе отчета, действительно ли то было наяву или ему вспоминался лишь неясный, смутный сон.
По мере того, как Раниеро совершал свой одинокий путь, эта мысль все чаще и чаще приходила ему в голову, он постоянно думал о ней и так привык к ней, что, казалось, уже давно посвятил ей многие годы.
Но окончательно вспомнить, где и как он слышал о чем-то подобном, Раниеро не мог, как ни напрягал память.
Однажды вечером Раниеро въезжал в незнакомый город. Сумерки уже сгущались, работы везде окончились, и женщины у дверей домов поджидали своих мужей. Одна из женщин, стройная, молодая, с глубокими задумчивыми глазами, напомнила Раниеро образ Франчески.
В тот же миг Раниеро стало ясно то, чего он никак не мог вспомнить и понять: жена его Франческа оберегала свою любовь, нежную, как пламя свечи, беспрестанно опасаясь, что Раниеро грубым, неосторожным поступком может загасить ее. Теперь только понял Раниеро, какие страдания должна была испытывать Франческа, беспрестанно дрожа за свою драгоценность, как сам Раниеро дрожит при мысли, что свеча может внезапно угаснуть.
Первый раз пришла Раниеро мысль, что Франческа ушла от него не от недостатка любви, а от избытка ее, из боязни потерять самое дорогое. И Раниеро понял теперь, что не военной славой и громкими подвигами он сможет вернуть Франческу.
Странствование Раниеро чрезвычайно затягивалось потому, что он не мог продолжать путь в дурную погоду.
Когда начинался дождь, или подымался сильный ветер, Раниеро оставался в караван-сарае, где обычно проводил ночи и выжидал, когда снова выглянет солнце и настанет тишина. Эти дни были особенно томительными, тянулись без конца.
Однажды, в то время, как Раниеро ехал по высокой горе, он увидел, что облака собираются в грозные тучи и буря близко. Раниеро был так высоко, где уже не было человеческого жилья, негде было искать убежища, спуститься же в долину он мог не успеть до грозы.