Мужчина и женщина были уже совсем близко. Очевидно, им не приходило в голову, что их могут задержать именно у городских ворот; они вздрогнули и с испугом переглянулись, когда римский воин протянул копье и остановил их, преграждая дорогу.
– Почему мешаешь ты нам идти в поле? – спросил мужчина.
– Вы можете спокойно идти, куда вам надо, – ответил воин, – но прежде я должен посмотреть, что твоя спутница прячет под плащом.
– Зачем тебе смотреть? – возразил мужчина. – Она несет хлеб и вино, чтобы мы могли весь день проработать в поле.
– Может быть, ты говоришь и правду, – сказал римлянин, – но почему же она не хочет показать мне то, что держит под плащом?
– Не она, а я этого не хочу, – ответил мужчина. – И я даю тебе добрый совет: пропусти нас.
Мужчина в гневе замахнулся палкой, но женщина поспешно положила ему на плечо свою руку и сказала:
– Не вступай с ним в ссору. Я знаю, что надо сделать. Я покажу ему, что несу под плащом, и уверена, что он пропустит нас, не причинив ни малейшего зла.
И с ясной, полной доверчивости улыбкой женщина подошла к воину и приподняла край своего плаща.
В то же мгновение легионер отскочил назад и закрыл глаза, ослепленный сильным ярким светом. То, что женщина несла под плащом, так ослепительно сверкало белизной, что первые мгновения воин не мог ничего различить, пока немного освоился с этим чудесным сиянием.
– Я думал, что ты несла ребенка, – сказал он.
– Ты видишь сам, что я несу, – спокойно сказала женщина.
Наконец мог различить римский легионер, что свет и сияние исходили от снопа ослепительно-белых, прекрасных лилий, таких, какие росли в поле за городскими воротами. Но они были гораздо ярче и крупнее, а белизна их была так ослепительна, что глаза едва могли выносить их сияние.
Воин засунул руку в середину снопа. Он никак не мог отказаться от мысли, что женщина несла ребенка, он сам различал его очертания под плащом еще издали, но пальцы воина нащупали лишь мягкие, нежные лепестки цветов.
Бессильная злоба и гнев клокотали в груди воина; он с радостью задержал бы и мужчину и женщину, но с досадой видел, что не было никаких причин и оснований их задерживать.
Женщина видела колебания и досаду воина и спросила:
– Теперь ты пропустишь нас?
Воин молча опустил копье, которым он все время заграждал ворота, и отошел в сторону.
Женщина снова закуталась в плащ, с нежной улыбкой взглянула на то, что несла под ним, улыбнулась воину и сказала:
– Я знала, что ты не сможешь причинить ни малейшего зла моей ноше, как только увидишь!
Тотчас незнакомцы снова пустились в путь и стали быстро удаляться, а воин стоял на своем месте и смотрел им вслед до тех пор, пока они не скрылись из виду. И опять совершенно ясно различал он под плащом женщины очертания не снопа лилий, а ребенка.
В недоумении размышлял воин над тем, что видел, пока далекие крики с улицы не привлекли его внимания. К нему бежал начальник римских легионеров Вольтигий с несколькими воинами.
– Держи! Держи их! – издали кричали они. – Запри перед ними ворота! Не пропускай их!
Когда бегущие приблизились к воину, стоявшему на страже у ворот, они рассказали, что напали на след спасенного во время вчерашнего празднества мальчика. Они разыскали дом его родных и хотели там схватить их всех, но оказалось, что уже поздно: его родные только что покинули дом и скрылись, вероятно, спасаясь бегством. Соседи видели, как они вышли из дому; их нетрудно узнать: мужчина – высокий бодрый старик, с окладистой седой бородой, в руке у него большой посох; женщина – стройная, высокого роста, в длинном темном плаще, под которым она и несет ребенка.
В то самое время, как Вольтигий все это передавал воину, в воротах появился бедуин на прекрасном коне. В один миг, не произнося ни слова, легионер бросился к нему, сбросил всадника на землю, и, пока тот не успел даже опомниться, воин был уже на коне и мчался по дороге.
Прошло два дня. Римский легионер скитался по бесплодной горной пустыне, которая протянулась у южных границ Иудеи. Он все еще преследовал беглецов, но тщетно, и был вне себя от гнева и досады, что нет конца его утомительным поискам.
– Можно подумать, что эти люди обладают способностью скрываться под землей, – негодовал он. – Сколько раз в эти два дня я видел их, и мне казалось, что я их настигаю, что стоит мне лишь протянуть копье, чтобы сразить младенца, – и все это вдруг оказывалось каким-то чудесным, непостижимым обманом зрения или игрой воображения! Мне начинает казаться, что я никогда их не найду.
Он чувствовал себя бессильным, как тот, кто борется с могущественной силой и никогда не сможет одолеть ее, потому что сам признает ее превосходство.
– Уж не боги ли покровительствуют этим людям и укрывают их от меня? – спрашивал себя легионер. – Есть что-то сверхъестественное, непостижимое в этом бегстве! Напрасный труд их искать! Лучше вернуться назад, пока я не погиб в этой ужасной пустыне от голода и жажды!
Но страх быть судимым и наказанным пугал и удерживал воина. Он совершил двойное преступление: два раза именно он пропустил женщину с ребенком, не сумел задержать ее. Не могло быть сомнений, что ни Вольтигий, ни Ирод не простят ему такой вины и подвергнут суровой и жестокой каре.
– Царь Ирод знает, что один из вифлеемских мальчиков избег смерти, и потому не может быть спокоен за свою власть, – рассуждал воин. – Вероятно, Ирод захочет утолить и сорвать свой гнев на мне, виновнике его теперешнего беспокойства, и велит распять меня на кресте, чтобы насладиться видом моих страданий.
Был чрезвычайно жаркий полдень. Воин невыносимо страдал, блуждая под палящими лучами солнца по раскаленной каменистой пустыне, где не пролетал ни малейший ветерок и знойный воздух замер кругом на бесконечное пространство. И всадник, и лошадь были так измучены, что силы их слабели с каждой минутой и были близки к полному истощению. Некуда было даже укрыться, найти хоть небольшую тень.
Несколько часов тому назад воин совершенно потерял все следы беглецов, и настроение его было мрачнее и безотраднее, чем когда-либо.
– Я должен прекратить свою погоню, – говорил себе воин. – Мне кажется, что она бессмысленна и не нужна, потому что эти люди все равно не минуют смерти. Кто может перейти пешком, без проводника и запасов пищи и воды эту страшную пустыню в такой зной? Они, наверное, давно уж мертвы.
В то время, как воин так рассуждал, он вдруг заметил недалеко от дороги пещеру в скале, куда вел сводчатый вход. Тотчас воин направил свою лошадь к пещере.
«Отдохну немного под каменными прохладными сводами пещеры, – решил легионер. – Мне тогда легче будет продолжать погоню со свежими силами».
Воин подъехал к входу в пещеру и хотел уже войти в нее, как вдруг остановился в немом изумлении: по обеим сторонам входа пышно цвели две прекрасные белые лилии. Оба растения были стройны и крепки, и даже не гнулись, хотя были отягчены множеством белоснежных цветов; нежный медовый аромат разливался вокруг, и множество пчел жужжало над душистыми головками лилий.
Это зрелище было так необычно, так удивительно в дикой, выжженной солнцем пустыне, что воин совершил совсем несвойственный его натуре поступок – сорвал большой белый душистый цветок и взял его с собой в пещеру.
В пещере, глубокой и темной, царил полумрак, но, приглядевшись, воин увидел, что трое путников уже расположились под сводами скалы. Мужчина, женщина и ребенок лежали на земле один возле другого и крепко спали.
Никогда сердце легионера не билось так сильно и часто, как в это мгновение. Перед ним были как раз те беглецы, которых он так мучительно искал! Они были объяты глубоким сном, даже не позаботились оградить себя, бодрствовать по очереди, быть на страже. Они были сейчас в полной его власти! Воин стремительно выхватил меч из ножен и нагнулся к младенцу.
Тщательно наметил воин удар – как раз в сердце ребенка, чтобы сразу сразить мальчика насмерть. Он еще медлил, ему захотелось разглядеть лицо своей жертвы.
Воин нагнулся к спящему младенцу, и тут радость его перешла все границы: он узнал в нем того мальчика, который часто приходил за ворота Вифлеема и играл с лилиями и пчелами.
– Конечно, это именно он, – со злой радостью говорил себе римлянин. – И удивительно, как я сам раньше не догадался, что именно этот странный ребенок должен быть ненавистным для меня царем мира и любви! Недаром я всегда его ненавидел!
Воин быстро схватился за меч. Ему пришла в голову новая мысль:
«Если я принесу Ироду голову этого ребенка, – думал он, – царь должен щедро наградить меня. Может быть, он даже сделает меня начальником легионеров, вместо Вольтигия, или начальником своей личной стражи?»
Он все ближе и ближе опускал меч, острие уже почти касалось тела ребенка:
«На этот раз никто не встанет между мной и им! – злорадно подумал воин. – Я доведу до конца свое дело».
Но воин все еще держал в руке лилию, которую сорвал при входе в пещеру, и едва он так подумал, вдруг вылетела маленькая пчелка из чашечки цветка и стала жужжа кружиться вокруг головы воина.
И тотчас вспомнил воин совершенно отчетливо, как помогал мальчик пчелам перелетать с цветов в улей, и именно пчела помогла мальчику спастись из дворца Ирода, скрыться с кровавого пира.
Эти мысли удивили римского легионера; он остановился и тихо прислушивался к жужжанию пчелы. Она покружилась и улетела, но в то же мгновение его поразил необыкновенно сильный аромат лилии, которую он все еще держал в руке; никогда ему не приходилось ощущать такой сильный, приятный и нежный запах.
И тотчас снова отчетливо вспомнилось воину, что именно лилиям помогал мальчик укрыться от ливня, и лилии укрыли ребенка, когда мать проносила его через городские ворота; цветы помогли мальчику спастись.
Все большее волнение и удивление овладевало воином, новые и новые необычные мысли наполняли его голову.
«Пчелы и лилии не забыли добрых дел, которые он им оказал, – размышлял воин, опустив меч, и в нерешительности не знал, что делать, – пчелы и лилии добром отплатили ему за помощь…»