— Всю жизнь, — привычно отозвалась она.
— Значит, ты научилась ждать. — Не приглашая, Тэрц направился в обветшалую хижину, но на пороге обернулся: — Ты недостойна ехать к кому-нибудь, кроме меня, — решив сразу расставить все точки и запятые, Тэрц добавил: — Я не дам тебе бензина.
Прежде чем уйти, Ли подбежала и обняла его сзади. Это было выше его сил. Тэрц повернулся и ухватился за Ли с такой силой, словно пытался втиснуть ее в свое измученное ожиданием тело.
— Я не смогу остаться здесь даже до заката, — прошептала Ли.
— Закат — слишком веский аргумент, чтобы не уходить?
— Да, — все это время ей удавалось не заплакать, — еще несколько минут, и я не смогу пересилить себя.
Сколько раз можно поцеловать за две минуты ту, что ждешь чрез вечность сибирских зим? Каждая секунда усиливала привкус стойкой памяти о девушке-горце, который до конца жизни сохранится в любом движении, переживании, мысли Тэрца.
— Путник, твой путь завершен, — шептал ей на ухо горец как заклинание.
Легкое движение руки Ли заставило объятия распасться.
— Но Раф?! Палитоксин! — крикнул Тэрц вслед. Как последний довод. Как заклинание. Все еще не веря, что она уйдет.
— Я знаю, чем его заменить. Прошло 2512 дней, как я вырвалась отсюда. Думаешь, вес моей любви к тебе меньше тридцати килограммов отравы? Несчастный материалист, — Ли горько усмехнулась.
Наблюдая, как гибкая фигурка уплывает (огонь свечи) вдаль по заросшему сорняками шоссе, Тэрц гадал, сможет ли его сердце не остановиться до того, как Ли сделает очередную петлю по земле со все более неопределенной географией. Чтобы вернуться, ей нужно пройти пять-шесть тысяч километров. Тысячей больше, тысячей меньше — для России это не расстояние. Его сердце должно простучать как минимум пять — десять тысяч часов. Часы для России слишком легкая мера. Здесь все еще умеют расставаться и ждать.