А воровская традиция — "встретимся у фонтана" — после исчезновения Самоты лишь укрепилась на долгие годы.
He гoвoрu оружию "прощай"
Ой орлысъ мы воевали,
Та больше, не будем!
Того шастья и той доли
Вовек не забудем!
Та вже сабли и кинжалы заржавели,
Мушкеты без курков;
Я ще серце козацкое
Не боится ворогов.
Много лет назад в Киеве мой приятель-коллекционер показал мне старинный кинжал. На лезвии, у самой рукоятки, едва просматривалась гравировка: "Не говори оружию "прощай"".
— Странное изречение, — удивился я. — Никогда не встречал такого…
— Гравировку и сам кинжал сделал киевский мастер примерно в XVIII веке, — пояснил приятель. — Подобную надпись я видел только на двух клинках, один из которых у тебя в руке. Возможно, это изречение — магическая фраза… Ясно лишь, что за ней кроется какая-то тайна…
Спустя несколько дней мне довелось побывать в гостях у поэта Николая Николаевича Тарновского. В начале XX века его родители эмигрировали в Америку, и лишь в 1958 году Николаю Николаевичу, уже зрелому человеку, удалось вернуться на Родину. С той поры он жил и работал в Киеве.
Я рассказал Тарновскому о странной гравировке на кинжале, сделанной киевским мастером. И поэт вспомнил и поведал мне давнюю историю.
Эрнест Хемингуэй не очень любил рассказывать о связанных с ним мистических происшествиях. А их в жизни писателя случалось немало. Иногда он заявлял, что не верит в приметы и сверхъестественные силы, предсказания и знамения. Но при этом даже в относительно спокойные годы своей жизни, бережно хранил талисманы: высохшую кроличью лапку; осколки, извлеченные из него хирургами; пулю, которой он уложил буйвола; заветный рыболовный крючок. По заверениям писателя, на него он поймал более тысячи фунтов рыбы. Но еще внимательнее Хемингуэй относился к всевозможным талисманам на войне, на охоте в Африке, во время рыбалки в Атлантике.
Его жизнь часто висела на волоске. Тяжелое ранение в Первую мировую войну, авиационная катастрофа, бомбежки в Испании, боевые действия во Франции в сорок пятом…
Как отмечали журналисты, "риск и опасность всегда окружали Хемингуэя". Но риск и опасность не только окружали, но и таились в нем самом. Среди предков писателя были самоубийцы. И после того как покончил с собой его отец, Эрнест не раз высказывался, что подобная участь грозит и ему.
В предисловии к книге "Прощай, оружие" он писал: "…когда я работал над окончательной редакцией, в Оук-Парке, Иллинойс, застрелился мой отец. Мне еще не было тридцати ко времени окончания этой книги, и она вышла в свет в день биржевого краха. Мне всегда казалось, что отец поторопился, но, может быть, он уже больше не мог терпеть. Я очень любил отца и потому не хочу высказывать никаких суждений".
Внешне бесшабашный, грубоватый, но легко ранимый и мнительный, Хемингуэй на всю жизнь запомнил странное предостережение, которое его отец услышал от одного эмигранта из царской России: "Никогда не говори оружию "прощай". И не украшай его ни золотом, ни драгоценными камнями. Иначе оно становится непредсказуемым, не подвластным своему хозяину и может натворить много бед…"
Это предостережение эмигранта Хемингуэй пересказал известному американскому журналисту Арту Шилдсу после того, как в 1929 году вышел в свет роман "Прощай, оружие".
— А может, не стоило так называть роман? — шутливо спросил Шилдс.
Хемингуэй пожал плечами и хмуро ответил:
— Кто знает? Возможно, за это название оружие мне когда-нибудь отомстит…
Весной 1945 года, в Париже, один из знакомых Эрнеста восторженно произнес:
— Победа! Теперь-то наверняка установится вечный мир! И человечество наконец вправе заявить оружию: "Прощай навсегда!"
— А мне с ним не суждено расстаться… И даже в последнее мгновение жизни оно будет в моих руках, — ответил Хемингуэй.
Относился ли писатель всерьез к давнему предостережению? На это мог бы ответить лишь сам Эрнест. Но бесспорными оказались: болезнь, которая довела его до самоубийства, оружие в руках в последнее мгновение жизни и — роковой выстрел.
В легендах многих народов мира говорится, что Всевышний создал человека по своему образу и подобию. А для проверки людей на пригодность к земной жизни Творец дал им оружие.
Дубинка и каменный топор, сабля и кистень, лук и копье, винтовка и пистолет, танк и ядерная бомба — как разнятся они по своей убийственной силе! Однако у всех у них общее предназначение — уничтожение человека и испытание на зрелость народов и цивилизаций. Ведь важно не только создать хорошее оружие, овладеть навыками его применения, но зачастую и не поддаться соблазну воспользоваться им в различных житейских ситуациях и политических событиях.
В некоторых славянских преданиях оружие называлось "даром-испытанием". У запорожских казаков считалось грехом без должного повода обнажить, нацелить на человека, на храм, на священную реликвию стрелу, саблю, копье, ружье.
Почему дети, едва научившиеся ходить и говорить, зачастую берут в руки игрушечное оружие как-то по-особенному, не так, как другие игрушки? Что стоит за этим? Инстинкт? Генетическая память? Подражание взрослым? Влияние некоей мистической силы игрушечной копии смертоносного предмета? Возможно, все это вместе взятое.
Уже самым первым видам оружия люди приписывали душу, таинственную энергетику, магические возможности.
Древние охотники и воины задумывались: почему одни копья, стрелы, топоры чаще приводят к победе и точнее поражают врагов, а другие приносят неудачу? Понимая важность качества их изготовления, необходимость сноровки и выносливости воина, люди все же верили в самостоятельную силу оружия. Не случайно у славян появилось много сказок о мече-кладенце, который сам собой мог разить любого врага. А в казацких байках и преданиях упоминаются стрелы, не дающие промаха, сабли-саморубки, самобьющие дубинки.
С давних времен люди клялись оружием, молили его о победе, им награждали воинов за доблесть и отвагу. А в старину оружие нередко хоронили вместе с хозяином, чтобы они уже никогда не разлучались.
У казаков бытовало поверье: "Человек может предать саблю, а сабля своего хозяина не предаст".
Люди приписывали сверхъестественные способности не только оружию, но и тем, кто его изготовлял. А мастерам это было на руку. Чем больше таинственных слухов, тем больше внимания к ним и больше заказов.
Каждый оружейник являлся хранителем профессиональных секретов, ведь его изделие должно было быть надежнее, долговечнее, чем у противника. А где нераскрытые секреты, там появляются домыслы, предания, легенды.
Нередко в знак особого почтения саблям и пушкам, ружьям и пулеметам, бомбам и танкам давали имена, которые, казалось бы, никак не подходят этим смертоносным изделиям. Казаки иногда называли сабли "былинкой", "ласточкой", "искоркой", "вострой рученькой". Пушки получали прозвища "бычок", "говорун", "кукушечка".
В Средние века мужчин рисовали чаще всего с оружием. Делалось это не только для придания образу героического вида. Согласно поверьям, кинжал, меч, копье, сабля, секира, булава оберегают своего владельца и в жизни, и на портрете. Изображенные на холсте, они спасали от дурного глаза, проклятий и наветов.
Кельты, скифы, запорожские казаки с помощью оружия лечили раны, ушибы и даже инфекционные болезни. К больному месту целители прикладывали в одних случаях раскаленный, в других — охлажденный клинок.
В Киеве вплоть до середины XIX века в семьях казаков сохранялся древний способ лечения: захворавшим младенцам вкладывали в руки нож, саблю, кинжал. Считалось, что ребенок вбирал из них живительную силу, а болезнь уходила прочь, опасаясь острого лезвия.
По тому, как в казацких семьях младенец впервые брался за оружие, предсказывалась его судьба.
Будущую профессию ребенка выясняли так: раскладывали вокруг него кинжал, монетку, колосок, молот, дощечку, клочок бумаги, крестик и тому подобное. Потянулось дитя к крестику — быть ему попом или монахом, к бумаге — писарем или учителем, к дощечке — плотником, к молоту — кузнецом, к колоску — пахарем, к монете — купцом. А если в первую очередь ребенок дотрагивался до кинжала — уготована ему судьба стать воином.
Бывалые казаки поучали молодежь: "Не торопись расставаться с оружием и не пренебрегай им в мирное время — иначе можешь накликать новую войну".
У многих народов считалось, что оружие любит постоянство. "Для кого выковано — тому верно служить будет", — говаривали запорожские казаки.
Но оружие во все времена заказывали мастеру не только для себя. Его дарили, продавали, выдавали, захватывали, передавали по наследству. Продолжало ли оно в таких случаях верно служить новым хозяевам?
У разных народов существовало множество обрядов, связанных с переходом оружия в чужие руки.
Если казак, убив врага, забирал его саблю, то покойнику оставлял взамен какой-нибудь предмет: монету, серьгу, тряпичный лоскут или даже трубку.
Запорожцы, захватив у противника саблю, копье или кинжал, втыкали их на ночь в землю и окропляли своей кровью.
Воины Чингисхана, прежде чем применять вновь приобретенное оружие в бою, опробовали его на животных и произносили при этом специальные заклинания.
Новобранцы многих армий, получив оружие, клялись на нем и целовали, как святыню.
Бандиты в XIX и даже в XX веке, овладев новым ножом, кастетом или револьвером, обязательно держали их всю ночь за пазухой — "приручали к своей душе и телу". Киевские уголовники не выходили на свой промысел, пока не приручали оружие.
До наших дней сохранилась традиция давать монету дарящему колющий или режущий предмет. Впрочем, это уже не боевой обычай, а кухонно-бытовой.