Украли однажды нижние чины из Лысогорского форта поросенка. Посадили его до вечера в какой-то сарай, чтобы ночью тайком освежевать.
После отбоя отправились солдаты за добычей. Чуть приоткрыли дверку сарая, а оттуда вместо упитанного розовенького существа на свободу вырвался огромный хряк. Желающие полакомиться нежной поросятинкой — врассыпную. Но разъяренный кабан не дал им просто так разбежаться. Кого с кручи столкнул, кого извалял в грязи и ребра копытами переломал.
Как мог поросенок, закрытый на несколько часов в сарае, превратиться в огромного хряка? Этот вопрос солдаты обсуждали уже в лазарете.
Случались в Лысогорском форте происшествия и с более печальным финалом. С 1872 по 1914 год несколько офицеров и нижних чинов сошли с ума, трое покончили с собой, а пятеро умерли мгновенно и внезапно, без видимых причин.
Поговаривали киевские обыватели: произошло это из-за того, что здесь исполняли смертные приговоры и хоронили казненных.
Такая участь постигла в 1911 году Дмитрия Богрова, убившего в Киевском оперном театре премьер-министра Петра Столыпина.
Люди, верящие в мистику, считали, что обитателям Лысогорского форта не дают покоя козни ведьм. Ведь раньше на месте военного укрепления в изобилии росли травы, из которых готовились чародейские настои и яды. С возведением крепости на Лысой горе чудодейственной растительности не стало.
Ну а сами киевские ведьмы не давали разъяснений по этому поводу и лишь скромно напоминали о своих предостережениях.
В начале XX столетия в этой крепости хранили в большом количестве мощное взрывчатое вещество — пироксилин. Но гражданское население Киева не подозревало, какая опасность затаилась совсем рядом.
В 1918 году, во время немецкой оккупации, склад с боеприпасами взорвался. В результате была разрушена часть Печерска, а во многих домах аж до Университета Святого Владимира повылетали стекла.
Спустя годы в романе "Белая гвардия" Михаил Булгаков описал это трагическое событие: "Однажды, в мае месяце, когда город проснулся сияющий, как жемчужина в бирюзе, и солнце выкатилось освещать царство гетьмана, когда граждане уже двинулись, как муравьи, по своим делишкам и заспанные приказчики начали в магазинах открывать рокочущие шторы, прокатился по Городу страшный и зловещий звук. Он был неслыханного тембра — и не пушка, и не гром, — но настолько силен, что многие форточки открылись сами собой и все стекла дрогнули. <…>
Горожане проснулись, и на улицах началось смятение. Разрослось оно мгновенно, ибо побежали с верхнего Города — Печерска растерзанные, окровавленные люди с воем и визгом. А звук прошел и в третий раз и так, что начали с громом обваливаться в печерских домах стекла и почва шатнулась под ногами. <…>
Вскоре узнали, откуда пришел звук. Он явился с Лысой Горы. <…> Пять дней жил после этого Город, в ужасе ожидая, что потекут с Лысой Горы ядовитые газы. Но удары прекратились, газы не потекли, окровавленные исчезли, и Город приобрел мирный вид во всех своих частях, за исключением небольшого угла Печерска, где рухнуло несколько домов. Нечего и говорить, что германское командование нарядило строгое следствие, и нечего и говорить, что Город ничего не узнал относительно причин взрыва".
Зато у киевских обывателей было немало версий, связанных с этой трагедией. Поговаривали о происках большевиков, эсеров, анархистов, о засланных агентах Антанты, о гневе языческих идолов, зарытых на Лысой горе, о подрывной деятельности немцев — врагов кайзера Вильгельма.
Однако мудрые киевские деды с Бессарабки лишь усмехались в седые усы, услыхав подобную чушь, даже не желая ее опровергать и оспаривать. Сидели они с утра до вечера на бревнышке, наблюдали за суетой базара и таинственно молчали. Какие мысли витали в их мудрых головах — одному Богу было известно.
— Так отчего все-таки рвануло на Лысой горе? — приставали к ним самые надоедливые и любопытные.
— Ведьмы пошалили… Видать, никогда Киеву не будет от них покоя… — неспешно отвечали деды и хитро переглядывались. — Спасибо, что эти барышни озоровали на Лысой горе безо всякой злобы. А то б весь Киев разнесло…
"Во всем виноваты…"
Ведьм такая гибель, как случается иногда на Рождество выпадает снегу: разряжены, размазаны, словно панночки на ярмарке.
Даже у мудрых дедов с Бессарабки не было единого мнения о том, когда точно обитали в Киеве две ведьмы-подружки. Одну звали Ирица, что в давние времена в переводе с украинского означало "опытная ведьма". Другую величали Босорка, то есть "начинающая служительница темных сил".
Неизвестно, где они проживали в Киеве. Но вот их излюбленные места в городе когда-то были хорошо известны обывателям.
Многие побаивались озорных подружек и, увидев на улице, поспешно крестились и опасливо произносили:
— Вона, пошла парочка — овца и ярочка…
— Опять шабушить и чебучить будут…
— Теперь гляди в оба: неизвестно, где на этот раз они собираются проказничать…
Выход в свет экстравагантные ведьмы начинали с питейных заведений и в зависимости от их статуса принимали соответствующий вид. В дорогие шинки они являлись напомаженными, расфуфыренными барынями, бедняцкие посещали в образе оборванок, спившихся нищенок, бродячих гадалок и разухабистых проституток.
Зачем нужен был этот маскарад, непонятно. Ведь и шинкари и посетители легко узнавали их. Видимо, нечто актерское таилось в сердцах Ирицы и Босорки.
Прежде всего, подружек выдавал мешок, с которым они не расставались. А в том неприглядном мешке сидел серый кот.
Почему тварь была не черного цвета, как принято у ведьм? Необычный выбор кота именно этой масти киевляне считали еще одной причудой Ирицы и Босорки.
Явившись в шинок, подружки тут же заказывали штоф отборной горилки и начинали куролесить. Вытаскивали кота из мешка и усаживали его прямо на стол.
Если кто-нибудь заявлял, что негоже восседать животному там, где люди пьют и едят, тут же следовал ответ:
— У нас одна серая тварь — и то спокойная, а у тебя за пазухой — десятки, и все шустрые, пронырливые…
И сделавший ведьмам замечание вдруг ощущал за пазухой и в карманах копошащихся мышей. В ужасе человек стряхивал их, но проклятых грызунов становилось все больше. С отчаянным воплем и под смех Ирицы и Босорки незадачливый ревнитель порядка выскакивал прочь из шинка.
А довольные ведьмы принимались за горилку. И беда шинкарю, если этот напиток был разбавлен или не так приготовлен. Тогда следовало наказание посерьезней, чем мыши за пазухой.
В одно мгновение все имеющиеся в шинке запасы горячительных напитков превращались в простую воду, и хозяину долго приходилось умолять Ирицу и Босорку, задабривать подношениями, чтобы они вернули вину и горилке прежнее качество.
Опустошив штоф, дамы требовали второй. Кот в употреблении горилки не отставал от хозяек. Он громко и смачно лакал ее из миски, щурился от удовольствия, разбрызгивая горячительный напиток во все стороны.
Если ведьмы находились в благодушном настроении, то после первого штофа затягивали излюбленную песню:
Ой, не ходи, Грицю, на вечорници;
На вечерницах — девки чаровници.
Одна дивчина — чернобривая,
Та чаровниця — справедливая.
Хочъ и казала — що чарив не знала,
Та вона ж Гриця — причаровала.
В недилю рано — зелье копала;
А в понедилок — пополоскала.
Прийшов вивторок — зелье зварила,
В середу рано — Гриця отравила.
Прийшов четвер — Гриць помер,
Пришила пятниця — поховали Гриця…
Кот, очевидно, был весьма сострадательным существом. Хоть и слышал он по нескольку раз в день о том, как чаровница отравила бедного Гриця, все равно переживал смерть хлопца и плакал по-человечески, навзрыд. Делал это серый любитель горилки так заразительно, что многие в шинке тоже пускали слезу.
Но Ирице и Босорке долгое уныние и печаль были не по душе.
Пьяные дамы прекращали пение.
— Чего носы повесили?!.. Хватит нюни распускать, рвань босяцкая! Подумаешь, отравили хлопца! И с вами подобное случится, если такими слезливыми и понурыми будете!.. — вопила Ирица.
— А ну, шебеники окочурные, прочь с лавок!.. Желаем плясать!.. Хотим гопак с мордобоем! — подхватывала Босорка.
И наступало в шинке светопреставление.
Народ послушно отрывался от столов и пускался в пляс. Никто не мог уклониться. С каждой минутой темп нарастал.
А ведьмы, с хохотом взобравшись на стол, пританцовывали и приговаривали:
— А ну, поддай жару!..
— Ох и застоялись хлопцы!..
— Видать, в крови вашей больше воды, чем горилки!..
— А чего ж ваши кулаки уснули?
— Может, разучились чужие зубы считать да кровь пускать?!
— Ну-ка, хлопцы, покажьте удаль да кураж!..
И после такого подзадоривания люди, сами не зная зачем, начинали яростно кидаться друг на друга. Летела со стола посуда, звенели осколки, грохотали перевернутые лавки, лица драчунов заливала кровь.
Шинкарь, мысленно подсчитывая убытки, припадал к ногам ведьм:
— Мадамы-сударыни, пани расчудесные, не губите меня! Остановите розбышак!.. Не пускайте меня по миру!..
— В другой раз не скупись подносить угощение! — подмигивала несчастному шинкарю Ирица.
— И щедрей принимать нас! — добавляла, заливаясь от смеха, Босорка.
— Все исполню, как велите! — заверял шинкарь.
Ведьмы кончали пританцовывать и командовали:
— А ну, скаженные, хватит попусту кровь друг другу пускать!..
— По местам, очумелые!..
Стихало все в шинке. Люди недоуменно озирались и таращили глаза друг на друга: