е уголки на ее берегах, свои песни.
Принаймні вкупі сумували,
Згадавши той веселий край,
і Дніпр той дужий, крутогорий
і молодое тэе горе!..
і молодий той грішний рай! —
писал великий украинский поэт Тарас Григорьевич Шевченко.
Воспевался Днепр и в XX столетии, и в наше время. Ему посвящались песни, стихи, поэмы, прозаические строки.
Много десятилетий звучит на днепровских берегах созданный Андреем Малышко и Платоном Майбородой „Киевский вальс“:
Снова цветут каштаны,
Слышится плеск Днепра,
Молодость наша —
Ты счастья пора!
Возможно, у киевлян новых поколений появятся свои песни о родном городе. Но и в них наверняка будет упоминаться Днепр. Не зря в старину говорилось: „Не было бы Днепра, не было бы и Киева“.
Под солнышком
Мы ладонь протягиваем,
да голоском елейным просим: „Подайте, люди добрые…
Ослабли мы от наук мудреных…“
А как ноченька власть возьмет над городом,
Малюем сажей крест на своих
щеках да из укрома ножи и кистени достаем.
Берегитесь, жмыкруты, не школяры мы по ногам,
а дзерщики-злогинцы.
Сказание киевских школяров (конец XVIII века)
В 1701 году старец Леонтий отправился в путешествие по святым местам. Пролегал его путь от Москвы на Ближний Восток. Посетил он Иерусалим, где поклонился Гробу Господню. По дороге паломник Леонтий останавливался в Киеве.
Старец подробно описал свое путешествие. Особое место в записях он отвел древнему городу на Днепре: „…мы пристали по берегу града Киева, тогда пришли караульщики, сотники и стрельцы и стали нас вопрошати: откуда и что за люди? — И мы сказали, что Московские жители и едем во Иерусалим.
— Есть ли де у вас Государев указ? Покажите де, — без того во град наш не велено пускать.
И мы показали указ, и сотенный прочел указ, отвел нас к стольнику, и стольник також-де указ прочел, послал к бурмистрам, чтобы нам двор отвели, и стали на дворе близ ратуши. <…>
В Киеве монастырей и около Киева зело много и пустынки есть — райские места! Есть где погулять, — везде сады и винограды. <…>
Церквей каменных зело много; строение узорочное; тщательные люди. И много у них чудотворных икон; сердечная вера у них к Богу велика; кабы к такому усердию и простоте — правая вера, — все бы люди святые были!
<…> У митрополита поют пение органистское, еще пуще органов… В Верхнем Городе церковь хороша — Михайла Златоверхова; в той церкви мощи Св. великомученицы Варвары. <…>
В Верхнем Городе живет воевода и полковники и стрелецкие полки; а в Нижнем Городе — все мещане, хохлы, все торговые люди; тут у них и ратуша, и ряды, и всякие торги…
В Верхнем Городе снаряду зело много и хлебного припасу. Около Киева лугами привольно и всячинами, и овощем, и рыбы много, и все недорого. Через Днепр четыре моста живых; с острова на остров мосты велики зело…“
Старец Леонтий не только восторгался киевскими церквями и монастырями и их убранством. Описывал он и беды славного города начала XVIII века. Одна из них — преступность.
„Верхний Град — вал земляной, вельми крепок и высок; а по градской стране все караулы стоят крепкие; по сто сажень караул от караула; и в день и в ночь все полковники ходят, тихонько досматривают — так ли крепок караул; а ночью уснуть не дают: все караул от караула кричат и окликают — а кто идет? — Зело опасно блюдут сей град. <…>
В Киеве школьников очень много, да и воруют много… Когда им кто понадокучит, тогда пришедши ночью, да укокошат хозяина, а с двора корову или овцу сволокут; нет на них суда! Скаредно сильно попущено воровать…“
Видимо, здорово досаждали своими преступлениями непутевые школяры жителям и гостям Киева в XVIII столетии. Об этом говорится не только в записях странника Леонтия, но и в других документах того времени.
Конечно, не все киевские школяры сочетали учебу с ночными разбойничьими похождениями. Костяк банд составляли изгнанные за недостойное поведение, леность, пьянство, непослушание, дерзость…
Николай Закревский писал о трудном положении киевских учащихся в XVII–XVIII веках: „При ректоре Сильвестре Головчиче, с 1673 года, школы открыты по прежнему порядку, ученики стали умножаться; но доходы монастырские были ограниченны; много бедных учеников оставалось без вспомоществования; они питались подаянием“.
В XVIII столетии школяры-грабители имели свои „схованки“, где прятали добычу и оружие. „Схованки“ они обустраивали в хатах, нанятых чаще всего на Подоле. Нередко использовали и городские подземелья.
Перед тем как отправиться на „стрибзлочин“ (так школяры называли ограбление и разбой), они рисовали сажей крест на щеке, „чтобы черт в темноте за своих не принял“.
Оружие школяры подбирали самое разнообразное — ножи, пистолеты, кистени и даже рогатины и ружья.
Если грабители нарывались на караульный отряд, оружие быстро передавали одному из банды, и тот убегал. Остальные заговаривали зубы служивым, жаловались, что ищут угол, где можно переночевать и получить хоть корку хлеба. Но государевых людей не так-то легко было обмануть. И нередко школяры-грабители попадали в острог.
В XVIII столетии он находился на старой Ивановской дороге, неподалеку от Печерских каменных ворот. Деревянное здание острога окружал высокий частокол.
По утрам на Старокиевском вале собирались пострадавшие от преступников жители города. С этого места им было хорошо видны все арестанты, собранные на Острож-ском дворе для „распознания“. Если кто-то узнавал среди арестованных своего обидчика, спускался с вала и сообщал тюремному начальству.
Относились к школярам-разбойникам в остроге не так сурово, как к другим преступникам, поскольку грамотных молодых людей тюремные служители нередко использовали в качестве бесплатных писарей.
Из среды бывших киевских школяров выходили личности, весьма авторитетные в криминальных кругах.
В архиве киевской Академии хранилась (по крайней мере до середины XIX столетия) запись об одном странном и зловещем событии. Произошло оно в 1758 году: „Во время погребения тела умершего ректора Манасии Максимовича в Братской Богоявленской церкви, 5 июля упомянутого года, когда архидиакон над телом, уже перенесенным в склеп, провозгласил: „во блаженном успении вечный покой“ — страшный удар грома потряс все здание, и висевшее в церкви серебряное паникадило, под которым за минуту перед сим стоял гроб, растопилось и упало на пол. Многие были оглушены этим ударом и остались с разбитыми членами параличом, а один студент Саевский убит…“
Но в архивном документе не говорится, что после удара молнии в церкви на мгновение наступила тишина. Затем послышался пронзительный смех и визгливый крик: „Каламар-Кадук!.. Каламар-Кадук!.. Он отомстил!“
Большинство присутствующих в храме, если не были парализованы, то находились некоторое время в оцепенении и обморочном состоянии. Несмотря на это, бьющегося в истерике студента вывели из церкви. А он продолжал мотать головой и истошно вопить: „Каламар-Кадук!.. Он всюду найдет!.. Он записал наши имена!..“
В XVIII столетии каламаром называли чернильницу. А вот слово „кадук“ в переводе со староукраинского означало беду, несчастье и самого злобного черта. И в Киеве в те времена было весьма распространенным ругательство: „Кадук тебе в харю! Кадук тебе в ребро! Кадуком шатайся по свету!“
Как ни пыталось академическое начальство выяснить, что означают странные слова истеричного студента, дознаться не смогли. Хлопец еще какое-то время подергался, покричал, пустил слюни и умолк… Навсегда. Нет, он не умер, но до конца дней своих остался молчуном.
Из академии его выгнали. С утра до вечера бродил бывший студент по Киеву, при этом постоянно озирался, окидывал встречных испуганным взглядом и старался прикрывать ладонями лицо. Иногда молчун вытворял и вовсе несуразное.
В XVIII веке некоторые писари и дьячки, школяры носили особые чернильницы, привязанные к поясу. Завидев подобных людей, бывший студент в ужасе хватался за голову и, завывая от страха, кидался прочь.
Конечно, и жуткий случай в Братской Богоявленской церкви, и непонятное поведение умалишенного молчуна живо обсуждались горожанами. Киев во второй половине XVIII столетия был относительно небольшим городом, и таинственные, тревожные слухи за пару дней облетали все его закоулки, базары, площади, хаты и дворцы.
Славились киевляне своими пересказами страшных былей и небылиц. И не просто проговаривали их, а будто песню пели. Мастерами пересказов являлись и дряхлые деды, и безусые хлопцы, „шановные пани“, побирушки-христорадницы, лихие казаки и шустрые торговцы. И каждый норовил слушок перед народом приукрасить, будто выставлял на ярмарке расписной товар.
От киевских „пересказчиков“ и повелась знаменитая по всей Украине фраза: „Не любо — не слушай, а другим не мешай!..“
В те времена сохранить тайну в Киеве было все равно, что спрятать вола в стожке.
Вскоре после печального события в Братской Богоявленской церкви народная молва отчасти раскрыла и эту загадку.
За несколько лет до рокового случая в Киевской духовной Академии появился новый студент по имени Лукьян, родом откуда-то с Волынской земли. Вначале он проявлял усидчивость и прилежание. Но через какое-то время учеба ему надоела, и сделался Лукьян завсегдатаем киевских шинков.
Праздная жизнь требовала шальных денег. Но где их добыть хлопцу из небогатой семьи? В одном питейном заведении вскоре отыскался советчик.