В разговоре он упомянул, что, по счету его денщиков, Петр выпил сегодня 36 стаканов вина. «По виду этого, однако, никак нельзя было заметить», — удивленно восклицает в своих записках датский посол и добавляет, что генерал-адмирал Апраксин хвастался, будто выпил за три дня 180 стаканов…
НИШТАДТСКИЕ ТРИУМФЫ[105](Картинки петербургской жизни XVIII в.)
Рано утром 4 сентября 1721 г. весело загудели колокола Троицкого собора под немолчный, радостный говор толпы, отовсюду сбегавшейся на площадь.
Против собора — у самой Невы — строились войска, звякая оружием; на валах Петропавловской крепости хлопотали возле пушек канониры; громадные, высокие корабли, неуклюже раскачиваясь, становились на реке ровною линией. У собора наскоро выстраивался невысокий помост: визжали пилы, звенели топоры…
Толпа все прибывала, колыхаясь по краям. Еле пробрались сквозь нее телеги с пивными бочками, из которых солдаты проворно наполняли громадные чаны, расставленные вокруг помоста.
Из собора вышли какие-то генералы, сверкая на солнце золотым шитьем своих мундиров, веселые, смеющиеся. Трубачи и барабанщики нетерпеливо топтались на месте, поглядывая на соборные двери и дожидаясь сигнала.
— Стало быть, швед отступился от нас начисто?.. Неву отдал, Выбурх, Ригу, Колывань, Ямы… Верно ли слышал ты?..
— Вернее верного, брат. Гвардии капрал Обрезков с мирною вестью к царю с Ништата посылан был.
— Слава Создателю! Разорила нас война эта, не тем будь помянута. Крови что пролилось за двадцать-то один год! А я слышу — пушки палят да трубы играют, а невдомек к чему… «Пошва», мол, едет; потому она всегда трубит, сколько разов у «Поштового двора» видел.
Умолкшие было на время колокола снова загудели и заглушили спорщиков. Толпа встрепенулась, и задние ряды навалились на передних.
— Лезьте, лезьте на рожон-то… Тесно вам!..
Как гром разразился над Невою пушечный салют с крепости, окутавшейся дымом… Затрещали барабаны, запели рожки и трубы, и снова грянул салют, за ним другой, третий…
Государь вышел из собора, окруженный генералами и придворными.
— Приветствуем ваше величество, яко адмирала «от красного флага», — кланяясь, говорили ему адмиралы.
— Благодарствую вам, а паче всего Ему, Всемогущему. От тяжелых уз освобождена ныне Россия, — взволнованно отвечал Петр, обнимаясь и целуясь со своими «птенцами».
В Преображенском мундире, со шляпой в руке, царь быстро взошел на помост и, тряхнув кудрями, поклонился народу. Все смолкло.
— Здравствуйте, православные! — пронесся его дрожащий, но веселый голос. — Здравствуйте и Богу Господу благодарствуйте, поелику дарован нам со Швецией счастливый, славный мир и толикая долговременная война наша через то конец свой восприяла…
Меншиков услужливо поднес царю полный ковш вина.
— Здравствуйте ж, любезные! — снова закричал счастливый Петр. — Да поможет нам Всемогущий в мире трудиться прибытка ради вашего.
Восторженный гул покрыл голос царя, и снова дрогнул воздух от пушечных и ружейных залпов. Народ на площади обнимался и целовался, как в Христов день. Да и как было не порадоваться ему, двадцать один год выносившему тягости войны.
— Яко древний Ной возрадовался, узрев голубя с масличною ветвью, взыграл дух мой, узрев вестника мира вечного, желанного, — говорил царю епископ Рязанский.
— Во истину тако! В Нейштате великая северная война потоп свой восприяла…
Среди радостных криков толпы государь направился к зданию Сената, где его ожидал в царской одежде и на троне «князь-кесарь» Федор Юрьевич Ромодановский.
— Ученики все науки в семь лет оканчивают обыкновенно, — говорил на ходу царь, — наша же школа троекратное время была. Того ради за окончание оной России изъявить надлежит троекратное ж благодарение…
До поздней ночи не расходился народ с Троицкой площади, хоть и давно уж опустели чаны с вином и пивом и царь уехал на ту сторону — в свой «зимний дом».
По улицам разъезжали вестники мира — двенадцать драгун с белыми перевязями через плечо и увитыми лаврами знаменами. Повсюду встречали их радостные клики. Никому не сиделось дома — все шли на улицу, в толпу; всякому хотелось увидать знакомых, друзей…
На другой день — 5 сентября — солдаты-музыканты ходили по дворам знатных вельмож петербургских, поздравляя их с желанным миром, навеки укрепившим за Россией и Петербург и «Ингермоландию»[106], балтийские земли до самого Новгорода.
На Неве, против Троицкого собора, собрался весь невский флот — буера, баржи, верейки, шнявы, боты и шлюпки, полные нарядных вельмож и дам, иные с музыкантами даже.
Впереди всех покачивалась на волнах верейка «невского адмирала» с развевавшимся на корме адмиральским флагом.
Отрывисто грянула пушка с крепости, прозвенела труба, гребцы на адмиральской лодке взмахнули веслами, и началось катанье.
Музыка гремела не умолкая, изредка прерываемая пушечными салютами с обеих крепостей — Петропавловской и Адмиралтейской.
Адмиральская верейка шла впереди всех, как командир впереди полка. Повертывала верейка — одно за другим повертывали за нею и все другие суда.
Среди гуляющих по Неве был сам царь с царицей и дочкой-именинницей — красавицей Елизаветой Петровной.
Наконец адмирал повернул к пристани у Почтового дома[107], и вся флотилия потянулась за ним, на именинный пир.
Как только уселись за стол — шуты подняли, по обыкновению, страшный шум. Бегали кругом обедавших, хватали их за рукава, выдергивали тарелки. Больше всего вертелись они вокруг «князь-папы» Петра Ивановича Бутурлина, который «по обязанностям службы» был уже в не малом «подпитии».
— Всешутейшему — чистую тарелку! Всепьянейшему — бутылочку новенькую, — гомонили шуты и всех пуще «партикулярный граф и самоедский король» Лакоста. — Четыре денечка осталось «князь-папе» на волюшке пожить — «орла» хоть ему дайте. И жених-же! Трезвый один день в году бывает, да и то не всякий раз.
Бутурлин сердито отмахивался от назойливых шутов, как от мух, и даже стукнул одного из них своей деревянной ложкой, но царю, видимо, нравились их проделки, и он от души хохотал над беспомощным «жрецом Бахуса».
— Приведется всех вас, дьяволов, от шумства да от пьянства отлучить! — сердито крикнул «князь-папа».
— Ой, ой, голубчики, — завизжал Лакоста. — Уж хоть до свадьбы своей повремени: трезвому-то на невесту твою и глянуть страшно: родимчик приключится…
Бутурлин только махнул рукой и, двинув тяжелым стулом, вышел.
— Куда, куда?.. «Неусыпаемого сумасбродства президент», вернись…
Герцог голштинский — церемонный кавалер, не привыкший к русским потехам и оглушенный криками, облегченно вздохнул. Но Бутурлин недолго пробыл в отлучке и вернулся с трубками и табачными кисами. Не успел он войти, как снова поднялся шум и крик.
Чуть не до вечера просидели за обедом, пока царь не вылез из-за стола, приглашая гостей танцевать. Герцог голштинский открыл бал с маленькой именинницей — лучшей танцоркой во всем Петербурге. Сам Петр не танцевал и сидел на стуле, окруженный захмелевшими «птенцами», а «князь-папа» заснул так крепко, что остался ночевать в Почтовом доме… Впрочем, он был там не одинок.
Празднества начались снова 10 сентября. Троицкая площадь, переполненная народом, имела вид необыкновенный: повсюду стояли мужчины и женщины — от первого вельможи до последнего купца — в черных плащах, из-под которых выглядывали иногда птичьи ноги, звериные лапы. Любопытные тесным кольцом окружали площадь, иные залезли даже на деревья и крыши домов. Всех занимали закутанные в плащи фигуры, догадки сыпались без конца… На судах матросы влезли на мачты и, заслоняясь от солнца, смотрели на площадь.
— Ужли так все и будут — в черном? Ну вот еще… Тут по всяческому одеты, как в тот раз на Москве, покойника Никиту Мосеича венчали. Слышь, медведи будут живые. Новобрачные нонешнюю-то ночь в балагане ночуют — вона, ровно колпак торчит, — указывали из толпы на памятник пленения Голицыным шведских судов — деревянную «пирамиду четырех фрегатов».
В соборе венчался «князь-папа» Петр Бутурлин со старухой-вдовой своего предшественника Никиты Зотова.
Долго не хотела она идти за Бутурлина. «Намучилась я с покойником-пьяницей, теперь за другого иди»… Но такому свату, как сам Петр, не приходилось отказывать, и вдова старого «князь-папы» согласилась, наконец, быть женою нового.
— Идут, идут! — закричали засевшие на деревьях мальчишки.
Толпа заволновалась и заметалась во все стороны. Кто-то свалился в воду, и его с хохотом тащили оттуда.
— Не обжегся ли где, смотри хорошенько…
Три арабченка, в чалмах и белых фартуках, с рожками в руках наготове, предшествовали Петру, одевшемуся в матросскую куртку, с барабаном на черной бархатной перевязи через плечо…
Звонко зарокотал барабан царя и следовавших за ним еще трех барабанщиков — генералов Чернышева, Бутурлина и майора Мамонова, загнусавили рожки у арабченков.
Плащи полетели долой с плеч, и площадь мигом преобразилась: от траурной, черной толпы не осталось и следа. Шум и крик поднялся внезапно такой, что даже соседи не могли слышать друг друга. Хлопали бичи, трещали барабаны, пузыри с горохом, трещотки, звенели гремушки и бубенцы, пронзительно свистали флейты и разные дудки, глухо рокотали бубны…
Маскированное шествие медленно и чинно двинулось кругом «пирамиды четырех фрегатов».
За Петром, в роскошном древнерусском царском наряде, с короной на голове и скипетром, весь залитый золотом, шествовал «князь-кесарь» со свитою русских бояр в горлатных шапках, парадных кафтанах и охабнях.
Екатерина, в фрисландском костюме[108]