В течение XVIII — начала XX веков Брюсов календарь многократно переиздавался в виде книги. Новые издатели, сохраняя название, дополняли, исправляли, перерабатывали текст, используя сочинения разных астрологов и прорицателей и продлевая предсказания на следующие десятилетия, так что уже к концу XVIII века его текст не имел ничего общего с первоначальным.
Вот, например, предсказание на 1989 год, напечатанное в Брюсовом календаре второй половины XIX века. Каждый читатель может припомнить этот год и сопоставить его действительные события с предсказанием.
«Предсказания общие: Весна холодная и вредная земным плодам. Лето ветроносное и чрезмерные дожди. Осень сырая с переменным ветром. Зима чрезвычайно жестокая и великие при конце морозы. Во весь год везде на хлеб дороговизна, почему и жалкое состояние черного народа, в июле и августе спадет несколько цена в хлебе; овес во весь год дорог.
Предсказания частные: Открыто будет важное злоумышление в великом Государстве. Рождение великого Принца. Перемена в Министерстве при знаменитом некогда Дворце».
Навигацкая школа с самого своего основания входила в Состав морского ведомства — Адмиралтейства, само здание являлось адмиралтейским имуществом, им управлял адмиралтейский комиссар.
После перевода старших классов Навигацкой школы в Петербург освободившееся помещение Сухаревой башни заняла Адмиралтейская контора, и в течение всего XVIII века здесь помещались различные подведомственные ей учреждения: архив, магазин, то есть склад, сукон и мундирных материалов, здесь хранились амуниция, провиант и другие адмиралтейские припасы, а также денежная казна конторы. В нижнем ярусе помещались караульные солдаты. Несколько помещений занимало судейское ведомство.
Название «Навигацкая школа», как именовали башню Сретенских ворот, потеряло смысл, и мало-помалу его вытеснило другое, данное местными жителями по старому названию местности, сохранившемуся в живой речи москвичей, несмотря ни на какие политические перемены, — «Сухарева башня». Это название окончательно закрепилось в 1730-е годы. С тех пор Сретенские ворота Земляного города и в документах именуются только Сухаревой башней.
Возвышавшаяся над городом, запертая и охраняемая, Сухарева башня неизменно вызывала у москвичей и приезжих любопытство и различные толки. Все были уверены, что она хранит некую тайну, при этом многие вспоминали «колдуна Брюса», легенды утверждали, что его дух и после физической его смерти обитает в башне.
В 1785 году у Екатерины II зародилось подозрение, что московскими масонами готовится заговор с целью отрешить ее от трона и возвести на него ее сына цесаревича Павла.
Она полагала, что во главе заговора стоит известный книгоиздатель и просветитель Н. И. Новиков, и приказала московскому генерал-губернатору графу Я. А. Брюсу — внучатому племяннику Якова Вилимовича — произвести следствие.
Историк профессор Московского университета, друг Н. И. Новикова и масон Харитон Андреевич Чеботарев рассказывал (об этом пишет Снегирев, прекрасно знавший университетские предания), что все бумаги Новикова были взяты на Сухареву башню и там допрашивали членов новиковского кружка, в том числе и самого Чеботарева.
Не имея доказательств участия Новикова в заговоре, Екатерина распорядилась «освидетельствовать» изданные им книги и его взгляды — соответствуют ли они православной вере. Следователи не нашли никаких следов заговора и вообще противоправительственной деятельности Новикова, а архиепископ Платон, которому поручено было его «испытывать в вере», дал ему самую лучшую характеристику.
«Вследствие Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, — писал Платон, — поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.
Как пред престолом Божьим, так и пред престолом Твоим, всемилостивейшая Государыня Императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве Богом и Тобою, всемилостивейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков».
На этот раз Новиков и его друзья избежали наказания, а арестованные бумаги были возвращены из Сухаревой башни их владельцу.
Осенью 1812 года Московское ополчение формировалось в Спасских казармах возле Сухаревой башни.
В середине августа формирование Московского ополчения, которого так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать бой наполеоновской армии под Москвой, завершилось. 15 августа ему был назначен смотр и проводы в действующую армию.
Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин. На площади и улице уже стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных. Перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, «построить» знамена для ополчения. Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.
Неизвестный художник. Архиепископ Августин. Гравюра XIX века
«Он возвратился к нам, — рассказывает об этом смотре в своих воспоминаниях ополченский прапорщик М. М. Евреинов, — отслужил молебствие с водоосвящением, обошел все ряды, окропил всех святою водою, произнося: „Благодать святого Духа да будет с вами“, вручил ополчению сию хоругвь и в напутствие сказал речь, каковые он говорить имел особенный дар. Народу было, нас провожавшего, несчетное множество, и мы, переменяясь, несли хоругвь сию через всю Москву до Драгомиловской заставы».
Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В Описной книге собора 1840-х годов имеется запись о них: «Две хоругви, из шелковой материи, которая давно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божьей Матери; на второй — с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена».
Хоругвь Московского ополчения. Рисунок XIX века
Забегая хронологически вперед, уместно здесь рассказать об эпизоде, относящемся к этому же месту действия, но в годы другой войны — Великой Отечественной.
О нем вспоминает живший в детстве в районе Спасских улиц журналист С. Устинов: «Непривычно тихо было в осеннем туманном воздухе. Не звенели трамваи, не шелестели шины автомобилей. А дойдя до угла, парень увидел такое, чему в первое мгновение глаза отказались поверить. Вся Большая Колхозная площадь, а за ней сколько хватит глаз, вся Садовая-Спасская улица были покрыты чем-то белым, серым, пушистым, лохматым.
Снег, что ли, завалил Садовое кольцо к утру 17 октября 1941 года? Нет, это ночью на Комсомольскую площадь прибыли эшелоны с сибирскими дивизиями. И теперь, одетые уже по-зимнему, в белые полушубки, спали сибиряки вповалку на улицах города, который завтра им предстояло защищать».
Воины Московского ополчения. Рисунок. Начало XIX века
Но вернемся в 1812 год. Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль — по Ярославскому шоссе.
Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в «Войне и мире» Л. Н. Толстой:
«В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
— Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
— Кто? Кто?
— Смотрите, ей-богу, Безухов! — говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни».
Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:
«— Что же вы, или в Москве остаетесь? — Пьер помолчал.
— В Москве? — сказал он вопросительно. — Да, в Москве. Прощайте.
— Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! — сказала Наташа. — Мама, позвольте, я останусь. — Пьер рассеянно смотрел на Наташу, и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:
— Вы были на сражении, мы слышали?
— Да, я был, — отвечал Пьер. — Завтра будет опять сражение…»
В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: «За день до вступления Наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: „Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!“»
Это было последнее знаменитое пророчество, явленное народу с Сухаревой башни.