Тобиас откинулся в кресле. Пока Моника сидела в раздумье, я пролистал последние страницы книги и запихнул ее в карман переднего сиденья.
Кто-то потревожил занавески, проходя из салона эконом-класса в первый.
— Здравствуйте! — донесся до нас приближающийся по проходу приветливый женский голос. — Я не могла не заметить, что у вас здесь свободное место, и подумала, может, вы позволите мне занять его.
Новоприбывшая была приятной круглолицей девушкой лет тридцати со смуглой индийской кожей и темно-красной точкой на лбу. На ней была замысловатая красно-золотистая одежда с такой индийской штукой вроде шали, которая перекидывается через плечо и оборачивается вокруг тела. Я не знаю, как они называются.
— Это че такое? — спросил Джей Си. — Эй, Ахмед. Ты же не собираешься взорвать самолет, правда ведь?
— Меня зовут Калиани, — ответила она. — И я совершенно определенно не собираюсь ничего взрывать.
— Оу, — произнес Джей Си, — какое разочарование. — И, закрыв глаза, он откинулся назад. Скорее притворившись, что закрыл глаза, потому что через щелочку прикрытых век одним глазом все-таки продолжал наблюдать за Калиани.
— Зачем мы его держим? — спросила Айви, потягиваясь и прогоняя дремоту.
— Вы вертите головой по сторонам, — сказала Моника. — Мне кажется, я пропускаю целую дискуссию.
— Так и есть, — ответил я. — Моника, познакомьтесь с Калиани. Новый аспект, для которой мы держали свободное кресло.
Широко улыбаясь, Калиани бойко протянула Монике руку.
— Она не видит тебя, Калиани, — сказал я.
— Ой, точно! — Калиани закрыла лицо ладошками. — Извините, мистер Стив. Для меня все это так ново.
— Все в порядке. Моника, Калиани будет нашим переводчиком в Израиле.
— Я лингвист, — сказала Калиани кланяясь.
— Переводчиком… — промолвила Моника, взглянув на книгу, которую я убрал. Книгу о лексике, синтаксисе и грамматике иврита. — Вы только что выучили иврит?
— Нет, — ответил я. — Я просмотрел книгу, и этого было достаточно, чтобы вызвать аспекта, знающего язык. Я в языках полный ноль.
Я зевнул, раздумывая, достаточно ли будет для Калиани оставшегося времени полета, чтобы выучить еще и арабский.
— Докажите, — попросила Моника.
Я поднял бровь.
— Я хочу это видеть, — сказала Моника. — Пожалуйста.
Вздохнув, я повернулся к Калиани:
— Как сказать: «Я хотел бы попрактиковаться в иврите. Не могли бы вы поговорить со мной на своем языке?»
— Хм… «я хотел бы попрактиковаться в иврите» звучит как-то криво. Может, «я хотел бы усовершенствовать мой иврит»?
— Давай так.
— Ани роцех лесхапер эт ха'иврит шели, — проговорила Калиани.
— Черт, — сказал я. — Хрен выговоришь.
— Следим за языком! — отозвалась Айви.
— Это не так трудно, мистер Стив. Вот, попробуйте. Ани роцех лесхапер эт ха'иврит шели.
— Ане роте зили шапер хап… ер хав… — сказал я.
— О, боже, — пробормотала Калиани. — Это… это ужасно. Может, по одному слову?
— Хорошая идея, — ответил я, махнув стюардессе, той, которая перед началом полета рассказывала о правилах безопасности на иврите.
— Да? — улыбнулась она нам.
— Эээ… — начал я.
— Ани, — терпеливо сказала Калиани.
— Ани, — повторил я.
— Роцех.
— Роцех…
Потребовалось немного времени, пока в итоге я с этим справился. Стюардесса даже поздравила меня. К счастью, перевести ее ответ на английский было намного проще. Калиани переводила довольно бегло.
— О, у вас просто ужасный акцент, мистер Стив, — сказала Калиани, когда стюардесса ушла. — Мне так стыдно.
— Мы будем работать над этим, — ответил я. — Спасибо.
Калиани улыбнулась мне и обняла, затем попыталась обнять Монику, которая ничего не заметила. Наконец индианка заняла место рядом с Айви, и они принялись оживленно болтать, что позволило мне расслабиться. Когда мои галлюцинации ладят между собой, это всегда облегчает мне жизнь.
— Вы уже знали иврит, — обвинила меня Моника. — Вы знали его еще до полета, а последние пару часов просто освежали память.
— Верьте во что хотите.
— Но это невозможно, — продолжила она. — Человек не может выучить абсолютно новый язык за пару часов.
Я даже не стал ее поправлять и говорить, что я его и не выучил. Если бы я его знал, у меня не было бы такого ужасного акцента, и Калиани не было бы смысла говорить мне слово за словом.
— Мы летим в погоне за камерой, снимающей прошлое, — сказал я. — Неужели в это поверить легче, чем в то, что я так быстро выучил иврит?
— Ладно, хорошо. Притворимся, что так и есть. Но если вы способны учиться так быстро, то почему вы до сих пор не знаете все языки — да вообще все?
— В моем доме для этого недостаточно комнат, — ответил я. — По правде говоря, Моника, я ничего этого не хочу. Я с радостью бы освободился от всего этого, и моя жизнь стала бы намного проще. Иногда я думаю, что все они сведут меня с ума.
— Так вы… не сумасшедший?
— Боже, конечно, нет, — ответил я и посмотрел на нее. — Вы этого не признаете.
— Вы видите людей, которых нет, мистер Лидс. С таким фактом трудно смириться.
— И, несмотря на это, у меня хорошая жизнь. Скажите мне вот что. Почему меня вы считаете сумасшедшим, а человека, который не может удержаться на работе, изменяет жене, который не может держать себя в руках, вы называете нормальным?
— Ну, возможно не совсем…
— Множество «нормальных» людей не могут удержать все под контролем. Состояние их рассудка — стрессы, волнения, фрустрации — встает на пути их возможности быть счастливыми. По сравнению с ними я — сама стабильность. Хотя должен признать, было бы неплохо, если бы меня оставили в покое. Я не хочу быть каким-то особенным.
— От этого и появляются все эти галлюцинации? — сказала Моника.
— О, так вы теперь психолог? Прочитали книжку, пока мы летели? Где же ваш новый аспект? Дайте я пожму ей руку.
Моника не отреагировала на провокацию:
— Вы создаете эти иллюзии, чтобы спихивать все на них. Вашу гениальность, которая для вас обременительна. Вашу ответственность. Им приходится насильно тащить вас за собой, чтобы заставить помогать людям. И это дает вам возможность притворяться, мистер Лидс. Притворяться, что вы нормальный. В этом и заключается настоящая иллюзия.
У меня вдруг возникло желание, чтобы полет побыстрее подошел к концу.
— Этой теории я еще не слышал, — тихо произнес Тобиас сзади. — Возможно, в этом что-то есть, Стивен. Нужно бы напомнить Айви…
— Нет! — рявкнул я, поворачиваясь к нему. — Она уже достаточно покопалась в моей голове.
Повернувшись обратно, я увидел, что в глазах Моники снова появился тот взгляд — взгляд, который появляется у «нормальных» людей, когда они имеют дело со мной. Взгляд человека, вынужденного держать динамит голыми руками. Этот взгляд… он ранит куда больше чем само заболевание.
— Скажите мне вот что, — сменил я тему. — Как Разону удалось бежать?
— Не то чтобы мы не предприняли никаких мер предосторожности, — ответила Моника сухо. — Камера надежно запиралась, но мы не могли полностью исключить доступ к ней человека, которому платили за то, чтобы он ее разрабатывал.
— Здесь есть что-то еще, — сказал я. — Без обид, Моника, но вы хитрите. Айви и Джей Си давным-давно вычислили, что вы не инженер. Вы либо скользкий управленец, призванный улаживать нежелательные моменты, либо скользкий куратор службы безопасности с теми же функциями.
— И в каком месте я должна была не обижаться? — спросила она холодно.
— Как получилось, что Разон имел доступ ко всем прототипам? — продолжил я. — Наверняка вы без его ведома скопировали чертежи камеры. Наверняка филиалы вашей лаборатории получили образцы аппарата, чтобы штатные инженеры смогли разобрать их по винтику и выяснить их устройство. Очень тяжело поверить, что он каким-то образом сумел добраться до всех прототипов и уничтожил их.
Пару минут она постукивала пальцами по подлокотнику.
— Ни одна из них не работала, — наконец призналась она.
— А вы сделали точные копии?
— Да, но все равно ничего не получилось. Мы задали Разону вопрос, и он ответил, что еще остаются недоработки. У него постоянно находились оправдания, а кроме того, у Разона были проблемы и с его собственными прототипами. Это еще неисследованная область науки. Мы первопроходцы. Тут не обойтись без недоработок и неточностей.
— Все сказанное верно, — заметил я. — Но ни во что это вы не верите.
— Он что-то делал с теми камерами, — сказала она. — Что-то, чтобы без него они не работали. Имея достаточно времени, чтобы повозиться, он мог заставить работать любой прототип. Вместо его камеры мы ночью подсовывали одну из наших копий. И у него она работала. Мы меняли ее обратно — и она работать прекращала.
— А у других людей в его присутствии камеры работали?
Она кивнула:
— Они даже могли использовать их какое-то время в его отсутствие. Но спустя некоторое время любая камера переставала работать, и нам приходилось опять нести ее к нему на починку. Вы должны понять, мистер Лидс. У нас была всего пара месяцев, в течение которых камера вообще работала. Большую часть времени его работы в Азари многие наши сотрудников вообще считали его шарлатаном.
— Но не вы, как я полагаю.
Она ничего не ответила.
— Без него, без его камеры, ваша карьера — ничто. Вы спонсировали его. Вы защищали его. И потом, когда она, наконец, заработала…
— Он предал меня, — прошептала она.
Ее взгляд никак нельзя было назвать дружелюбным. Мне пришло в голову, что если мы все-таки найдем мистера Разона, я, может быть, сначала спущу на него Джей Си. Тот, скорее всего, захочет пристрелить парня. Но Моника! Моника просто разорвет его на части.
— Ну, — сказала Айви, когда мы вышли из аэропорта, — хорошо, что мы выбрали захолустный городок. Если бы нам пришлось искать Разона в большом городе — колыбели трех крупнейших мировых религий, одном из популярнейших туристических центров мира — это было бы действительно непросто.