И поглядел почему-то на Агилмунда.
Старший брат Книвы был мрачен. Но спокоен.
— Страшные вести говоришь ты, Книва, — произнес он медленно, чеканя слова. — Но не вижу я твоей вины в случившемся. Ты поступил, как должно. Ушел, когда рикс позвал. Вернулся, когда рикс велел. Ты — человек рикса Одохара, Книва. Ты — в его воле.
— Нет, — колыхнул светлой гривой Книва. — Я не человек Одохара-рикса. Умер Одохар от той раны. Ныне я сам — рикс. Большой рикс всех гревтунгов.
Агилмунд поднялся. Книва тоже встал. Уж точно, что большой. Под два метра. Хотя еще не такой кряжистый, как Агилмунд. Два брата стояли друг против друга. Агилмунд — старший. По возрасту. И по лицу. А по глазам — нет. Столько успел за эти немногие годы пережить Книва, что постарел глазами.
Стояли. Глядели. Напряжение нарастало…
Сигисбарн сделал попытку тоже подняться, но Скулди схватил его за плечо — не дал.
— Сколько у тебя верных, Книва? — наконец спросил Агилмунд.
— В дружине — тринадцать больших сотен, — не задумываясь, ответил Книва. — Но если я позову — еще двадцать тысяч встанут за моей спиной. Или — более.
— И они так же хороши, как те, что стоят за моей спиной сейчас?
— Разве это твои воины? — вкрадчиво произнес Книва. — А я думаю: это — воины Аласейи. — И, развернувшись к Коршунову, произнес торжественно: — Нет более у нас общей крови, Аласейа-рикс, Небесный Воин. А потому спрашиваю тебя: не хочешь ли ты смешать мою кровь со своей? Было бы для меня великой честью сие, ведь не знаю я никого, кто сравнился бы с тобой деяниями и славой!
Хорошо сказал. Прям-таки по-королевски.
— Ох, далеко пойдет мальчик, — пробормотал Черепанов по-русски. — Ох, далеко…
— Если они прямо сейчас друг друга не порубят, — буркнул Коршунов. — Ладно, будем разруливать!
Он тоже встал. Рядом с рослыми готами, особенно с почти двухметровым Книвой, Алексей казался совсем мелким. Но в политике рост — не главное.
— А я вот знаю, Книва-рикс, человека, который превосходит меня и славой и опытом. И этот человек сейчас — рядом с нами.
Книва прищурился недобро: глянул на старшего брата. Решил, что его имеет в виду Алексей. Ошибся.
— Вот он! — Палец Коршунова едва не коснулся лба сидевшего Геннадия. — Вот человек, который и славнее меня, и в доблести превосходит! Потому, если ты ищешь для родства самого славного из нас, то не ко мне твои слова, а к нему.
Книва с изумлением уставился на Черепанова. Нет, в славе последнего он не сомневался. Но есть слава и — Слава…
— Он, Гееннах, брат мой старший, и он — старший над нами! — гнул свое Коршунов. — Верно ли это, Агилмунд? Скулди?
Агилмунд задумался на мгновение… Покосился на Книву… Ох, трудно ему будет привыкнуть к такому младшему брату… А придется!
— Так, Аласейа. Верно ты сказал.
— Верно сказал, — присоединил свой голос к готу герул Скулди. — Был над нами старшим Гееннах! И в бою нас побил, и в битвы водил во многие! И землей он правил такой, что тебе, Книва, и во сне не снилась! Старший над всеми нами Гееннах… — И заключил неожиданно: — Но тебя, Аласейа, мы любим больше! А потому, Аласейа, если не хочешь ты смешать свою кровь с кровью Книвы-рикса, то, может, моим побратимом согласишься стать?
И тут Агилмунд засмеялся.
Это было так неожиданно, что удивились все, даже невозмутимый Черепанов.
— А ведь ты и впрямь вырос, мой братишка Книва! — заявил он, хлопнув брата по могучему плечу. — И я рад этому, ибо от крепости каждого крепнет род. А род этот — наш. И после смерти отца нашего Фретилы, — о чем не скорблю я, потому что славно погиб отец наш и отмщен славно, и любо ему в чертогах Вотана, — так вот, после смерти Фретилы старший в роду — я! И если станет величайшим из риксов Книва, да хоть бы принцепсом Рима станет Книва, то кому, как не мне радоваться о том?
— А будешь ты, Агилмунд, на земле сидеть, как отец наш Фретила сидел, пока мы с тобой в битвах род славили? — поинтересовался Книва, которого не так легко было сбить с мысли, когда решалось, кто круче.
— Не сидеть, — возразил Агилмунд. — Править. Многого ты еще не знаешь, брат мой Книва, потому что не был ты за морями и не повелевал чужими народами, а только бил врагов и громил их жалкие деревянные бурги, когда мы, — широкий жест, включавший всех «римлян» — втаптывали в землю могучих врагов и брали их каменные города, где стены выше сосен, а святилища чужих богов — больше холма, на котором стоит твой бург.
Спокойно так сказал. Даже голоса не повысил.
Книва хотел, было, возразить… Но не нашелся. А старший сын Фретилы продолжил:
— Многих мы победили, Книва, брат. И золота добыли столько, что та наша добыча, что привез ты когда-то из Мезии, как рожки трехмесячного ягненка рядом с рогами тура. Правду сказал Аласейа: не было бы ничего этого, ни золота, ни славы, если бы не привел нас к ним Гееннах-принцепс. Так мы его называем. А будет тебе известно, Книва, что принцепс на языке римлян означает — первый. Первый меж мужей, как Вотан — первый меж богами.
Но правду сказал и Скулди: любим мы все Аласейю. И близок он моему сердцу, как если бы вырос со мной под одной крышей. Так же близок, как брат наш Сигисбарн, который в славе уступит немногим, потому что, пусть и младший из нас (еще один широкий жест, объединивший всех «римлян»), но командовал дружиной не меньшей, чем твоя, и сумел сохранить наши неисчислимые богатства, когда враг подступил к нему со многими силами. Целому римскому легиону противостоял Сигисбарн, и вряд ли найдется здесь, в землях Славных, войско, способное биться с настоящим римским легионом. Кроме нашего, конечно, — тут же уточнил Агилмунд. — Да, да, близок мне Аласейа, как близок нам всем, Скулди, Ахвизре, Сигисбарну, потому что, брат мой Книва, мы вместе были пред лицом Вотана и уже видели его небесный бург… И если уж смешивать нам кровь, Книва, то — всем. Всем нам. В одной чаше.
Так сказал Агилмунд, и Книва по-другому увидел его. Не глазами рикса, а глазами брата. И увидел Книва, как похож стал Агилмунд лицом на отца Фретилу. И седые нити разглядел в его бороде, и мудрые морщинки вокруг синих, как у всех Фретилычей, глаз.
И понял Книва, что этот новый взгляд — правильный, а он, Книва, так долго повелевал чужими, что забыл о том, как это хорошо и любо — быть частью Рода.
И опустился Книва-рикс на колено (Как удивились бы этому его дружинники, если бы увидели!) и приник лбом к деснице старшего брата. А брат поднял его на ноги и прижался бородатой щекой к щеке, и так они простояли некоторое время, а остальные глядели молча и не мешали, понимая их, потому что и впрямь столько прошли они вместе, что стали друг другу — как братья.
Глава третьяБург рикса Книвы. Загадочный источник
Обряд был свершен двумя неделями позже. Обстоятельно. Языческий обряд, само собой, но Коршунов был уверен — Бог простит. Даже представить трудно, каким оскорблением стал бы для друзей его отказ… Проводил обряд старый знакомый, Овида-жрец, такой же могучий, громогласный и ничуть не постаревший.
А после, когда кончились и обряд, и последовавший за ним многодневный праздник, на котором было съедено столько быков, что хватило бы на все святилища Митры во всей Римской империи минимум на полгода, когда всё завершилось и кончилось собранное из трех бургов и нескольких деревень пиво, Черепанов и Коршунов наконец остались вдвоем.
— Вот так, Леха, — устало произнес Черепанов, безуспешно пытаясь развязать чересчур сильно, впопыхах, стянутые ремешки панциря («штатные» на пряжках, были загублены во время обряда братания), — сдается мне: не будет у нас тут спокойной жизни.
— Боюсь, что ты прав, — согласился Алексей. — Когда у тебя под рукой такая армия, как-то трудно усидеть на самодельном стуле под родной березкой. Но не знаю, как ты, а я резней сыт по горло! Мне хотя бы паузу сделать…
— Угу, — согласился Черепанов. — Лет на тридцать. Но, боюсь, нас с тобой никто не спросит. Да и чем нам еще заняться? Мы же не в Риме — мы у варваров. Здесь ты — или рикс, или никто.
— Ну, насчет никто — ты загнул, — возразил Коршунов. — С нашими-то кровными братьями… Давай забьемся, что и года не пройдет, как Скулди станет вождем герулов?
— Полгода. Максимум. Я слышал, как они с Агилмундом на этот счет толковали. Но речь не о Скулди. О нас с тобой.
— И о женах наших.
— Само собой. — Геннадий понял, что ремешки ему не развязать, и пустил в дело нож. Золоченый панцирь с грохотом упал на пол. — Кстати, где они, наши жены?
— В бурге, — сказал Коршунов. — Нам Книва домик выделил. Был у меня здесь некогда недруг по имени Стайна. Римский шпион, кстати. Его квеманы убили. Домик этот, лучший в бурге, заметь, Книва себе забрал. А теперь нам презентовал. По-братски. А что ты там говорил о нашем светлом будущем? Есть идеи?
— Не то, чтобы идеи… — пробормотал Черепанов. Язык у него немного заплетался. — Не хотелось бы мне обратно в империю возвращаться.
— В смысле — варваров туда вести?
— Именно. Может как-нибудь переориентировать их. Скажем, на восток. Или — на северо-восток. Это ж будущие наши земли. В смысле — Древняя Русь. Так может мы ее и обоснуем? То есть — оснуем… Ну ты понял.
— Ага. А что… Нормальная идея. На хрена нам Рим, если мы свою империю основать сможем. С сарматами я договорюсь, а остальные… Кто их спросит!
Они немного помолчали. Каждый о своем. Потом Черепанов снова подал голос:
— Знаешь, Лёха, одна мысль мне покоя не дает… Помнишь те сигналы… Радиосигналы… Ну, когда мы с орбиты сходили?[94]
— Еще бы мне их не помнить! — отозвался Коршунов. — Предлагаешь проверить это место?
— Ага. Теперь-то мы с тобой точно знаем, что никаких Маркони здесь пока не родилось.
— Почему бы и нет? Вообще-то это земли аланов. Или сарматов. Точно не скажу. Если сарматов, так и хорошо. Как раз заодно и о союзе переговорим. А если там аланская земля, так тем хуже для аланов. Помнишь, Генка, ты когда-то говорил, что самый надежный способ добраться до тех мест — во главе собственной армии? Армия у нас есть. Осталось определиться с конечной точкой. Мое предложение: извлечь из болота спускаемый аппарат, взять рацию и определиться.