– Видно, здесь такого не делают, – продолжил развивать свою мысль Чайка, – вот и заинтересовались. Посмотрим, надолго ли это продлит нашу жизнь.
Леха слегка поперхнулся, а Чайка подался еще немного вперед и сел, опершись на руки. Уверенность вернулась к нему, а зловещая тишина, которую нарушали только их перешептывания с Лехой на виду почти у двух десятков человек, уже надоела.
– Ну, если все собрались, может, начнем? – проговорил он, и слова его прозвучали так громко, что старый вождь сапотеков даже вздрогнул от неожиданности. Однако ничего не сказал в ответ, лишь нахмурившись сильнее.
Вместо ответа в открытую по-прежнему дверь каземата вошел еще один человек – худощавый и высокий индеец в простом длинном одеянии, не слишком обвешанном бахромой и перьями. Его положение Федору было трудно определить сразу. Сапотек был безоружен, но и не имел «знаков отличия» вождей. Ни посоха, ни золотых серег у него не было. Лишь небольшое кольцо в носу и татуировки в виде темных кругов вокруг глаз, делавшие его похожим на птицу – филина или орла, – смотревшую немигающим взглядом. Длинные черные волосы, собранные на затылке в пучок, украшало единственное перо.
«Это еще кто? – подумал Федор, рассматривая вновь прибывшего, который прошел и осторожно пристроился рядом с вождями. – Не вождь, не воин. Наверное, какой-нибудь чиновник от канцелярии исполнения наказаний или вообще местный толмач. Посмотрим».
В руках «переводчик» держал несколько глиняных табличек, что еще больше утвердило Федора в своих наблюдениях. Он вновь окинул взглядом всех собравшихся и, едва решился подумать, что на этот раз прибыли все, как снаружи вновь послышался шум.
Теперь в каземат, где уже и без того было немало народа, протиснулись два сапотека, также хорошо знакомые Чайке и всем остальным. Это были те самые сапотеки, которых они спасли от верной смерти на жертвенных столах пирамиды ольмеков и помогли сбежать из города. То, что произошло потом, все присутствующие финикийцы знали слишком хорошо.
При виде этих индейцев Ларин мгновенно рассвирепел.
– А… вот и вы, – сплюнул он сквозь зубы, невольно подаваясь вперед, и даже попытался встать в колодках, сжимая кулаки, – предатели! Ну, я сейчас с вами разберусь.
Но охранники мгновенно опустили свои копья, направив ему в грудь острия.
– Погоди, – шепнул Федор, хватая друга за плечо, – не зря же их сюда привели. Может, они все же что-то полезное про нас напели местным вождям. Давай посмотрим, что дальше будет.
– Ну давай, – нехотя согласился Леха, откидываясь назад, – хотя по-хорошему, придушить бы их надо. Обоих.
– Обожди, – снова сказал Федор, – кто знает, может, успеешь еще.
Когда в каземате появились эти два сапотека, дверь наконец закрылась.
Федор изучающе посмотрел на старейшин, от которых ожидал начала разговора, но вперед неожиданно шагнул «толмач». Он ткнул себя большим пальцем правой руки в грудь и гортанно произнес короткое слово, отдаленно напоминавшее клич «Итао!».
– Ну допустим, – пробормотал Федор, решив, что «толмач» назвал свое имя.
Затем индеец покосился на обоих вождей и произнес более длинную тираду, во время которой то и дело воздевал руки к небу. Пока он говорил, до слуха Федора и остальных пленников, сидевших полукругом, доносились длинные шелестящие слова, похожие на производные от слова Питао – Питаошоо и Косихопитао[38], - что немного запутало Федора, так как получалось, что индеец вначале либо назвал не свое имя, а имя какого-то бога, либо вообще себя не упоминал, а все время читал какое-то заклинание или молитву. Впрочем, вполне могло быть и то и другое. В Карфагене тоже многих называли в честь богов, а уж о том, что существовали «отдельные» царские имена, которыми могли называть только мальчиков из царского рода, и говорить не приходилось.
Пропев несколько длинных фраз, сапотек с глазами птицы остановился и вопросительно посмотрел на пленников, словно хотел убедиться, что те его прекрасно поняли.
– Ну, если вкратце, – «перевел» Федор остальным, – мол, «Бог свидетель» и все такое…
– Я примерно так и понял, – кивнул Леха, – пусть разоряется, все дольше поживем.
Закончив вступительную речь, ученый сапотек поднял свои таблички, которые держал до сих пор в левой руке и начал читать по ним.
– Ин-нур Итао-Шоо аккар-нил гаре чу-лу, – произнес сапотек нараспев, посмотрел на пленников строгим взглядом, от которого они должны были ощутить себя закоренелыми преступниками, и продолжил в том же духе. Читал он довольно долго, но при этом то и дело останавливался, взмахивал руками и гримасничал, пытаясь передать атмосферу того, о чем был написано на глиняных табличках. Чайка внимательно слушал, ощущая себя словно в театре. Ученый сапотек так старался, что Федору действительно показалось, что он понял большую часть рассказа, в котором ему почудилась история об осквернении богов и каком-то не то громе, не то землетрясении, посланном с небес на землю этими богами в отместку за содеянное. Сапотек так картинно воздел руки к небу и попытался изобразить грохот обвала, что Федору ничего другого не оставалось и думать. Актер тот был первостатейный.
Однако далеко не на всех финикийцев этот монолог произвел должное впечатление. Посреди «выступления» Федор ощутил короткий толчок в бок и отвлекся ненадолго. Это был Леха.
– Слушай, командир, – указал Ларин на странные таблички с иероглифами в руках у «толмача», – чего этот мужик делает? Не пойму. Приговор нам, что ли, читает?
– Почти, – нехотя отозвался Федор, так как его лишили удовольствия дослушать монолог до конца.
– Может, ты уже понял, что этот, с татуированными глазами, нам напророчил?
– В общих чертах. По-моему, он пытается сказать, что кто-то… кажется, именно мы, оскорбили это их главное божество. Как его там… Питао-Ша или Шо, точно не понял, – проговорил неуверенно Федор, поглядев на «томача», который к тому времени уже закончил свою обвинительную речь.
Тот закивал почти радостно и подтвердил:
– Питао-Шоо!
– Ну вот, – продолжил «переводить» Федор, приободрившись, и поглядывая на хмурые лица вождей. – Этот Питао-Шоо рассердился, а затем случилось что-то… непонятное. Не то шум поднялся, не то грохот… А вообще, мне кажется, они утверждают, что своим появлением мы вызвали землетрясение.
– Мы? – возмутился Ларин. – Еще чего. Этак они на нас всех собак повесят.
Он сплюнул под ноги ближайшему охраннику, отчего тот вздрогнул, словно это была не слюна человека, а яд гремучей змеи. Охранник даже немного отвел свою ногу в кожаном сандалии.
– Ну убили ягуара, это было, – не стал отрицать Леха, посмотрев на главного вождя, который в свою очередь буравил пленников немигающим взглядом, – так он сам на нас набросился, что оставалось делать. Но никакого Питао-Шоо мы не трогали. Это наговор!
Уловив в словах Ларина нотки неповиновения, неожиданно прервал обет молчания тот самый вождь, что захватил их в плен. Он в гневе что-то прошипел на своем непонятном наречии, тряхнул черными косичками, и жестом что-то приказал военачальнику. Стоявший до сей поры недвижимо военачальник сапотеков отточенным движением вновь надел свой блестящий шлем на голову и лишь после этого шагнул вперед. Наклонившись, он поднял одной рукой фалькату, а другой кожаный нагрудник предводителя скифов и протянул их финикийцам, как бы предъявляя доказательства вины.
– Ну да, оружие наше, – не стал отнекиваться Леха и даже слегка подался вперед, показав, что собрался встать во весь рост, – вы нам его еще ближе пододвиньте, и тогда я вам покажу, как с ним надо управляться.
Но военачальник сапотеков, похоже, быстро научился понимать по-финикийски. Он шагнул назад, опустив фалькату и нагрудник. Доказательств ему лично не требовалось. Сапотек в золотом шлеме уже имел возможность убедиться, как обращаются со своим грозным оружием пленники. Встав на место, он встретился взглядом с Федором. Его взгляд был жестким и твердым, словно Чайка вновь скрестил с ним клинки. «Да, никакой благодарности парень, похоже, не испытывает, – поймал себя на мысли Чайка, – может, Леха был прав? И зачем я ему жизнь оставил. Прикажи ему вождь сейчас же свернуть нам шеи, сделает это с превеликим удовольствием».
Но вождь, тот, который взял их в плен руками сапотека в золотом шлеме, пока не торопился это сделать. Напротив, он взял фалькату и внимательно изучил ее взглядом, словно видел впервые. Затем опустил и тихонько стукнул концом острия о камень. Раздался звон и при этом вырвался небольшой сноп искр.
– Не затупи мне оружие, – вырвалось у Федора, который не мог терпеть, когда кто-то играется его фалькатой, а потому добавил, не сдержавшись: – Оно мне еще пригодится, чтобы голову тебе отрубить.
Вождь уловил агрессию Чайки, но не подал вида, а только посмотрел на «переводчика», и тот, указав на клинок, что-то вопросительно взвизгнул.
– Да, это мое оружие, – подтвердил Чайка, – называется фальката.
«Толмач» внимательно выслушал ответ и, указав на клинок, повторил:
– Фал-ка-таа…
– Именно, – кивнул Федор, немного обрадованный, что у них наметился кое-какой диалог.
Один вождь сапотеков посмотрел на другого, а затем подал неуловимый сигнал «переводчику», однако не укрывшийся от глаз Чайки. Тот отложил большинство своих табличек и, взяв лишь одну, сделал шаг к Федору, которого здесь все сапотеки уже давно «рассекретили» и держали за старшего, несмотря на то что Леха говорил гораздо громче.
Показав табличку Федору, ученый сапотек промурлыкал что-то на своем наречии и заглянул в глаза командиру карфагенян. У Чайки на этот раз не осталось никаких предположений насчет смысла сказанного. Но вот изображение на табличке было ему хорошо знакомо. Там был высечен, и довольно искусно, самый обыкновенный слон. С большими ушами, бивнями и хоботом. Слон был похож на африканского, таких Карфаген закупал сотнями, чтобы использовать в сражениях. Против Рима и других противников, которых у него до недавнего времени было немало. Хотя имелись и некоторые незначительные отличия, на которые Федор решил не обращать внимания. Главное, что изображенный на картинке слон был именно боевым. На его изогнутой мощной спине была укреплена корзина с балдахином, в которой восседал погонщик и еще двое воинов с копьями. Доспехов на них не было, да и вообще мелкие детали были проработаны художником плохо, а потому понять, к какой армии относились эти воины, не представлялось возможным.