Всадники на всем скаку подлетели к повозке, с трудом остановив разгоряченных лошадей. Это были Курион и Марк Антоний. Оба были в длинных галльских плащах с капюшонами, под плащами у обоих виднелись панцири и перевязи с короткими мечами.
С появлением Куриона и Марка Антония Цезарь заметно ободрился. Он властно бросил Флавию, чтобы тот трогался в путь. «К рассвету мы должны быть в Аримине!» – добавил Цезарь.
Флавий щелкнул вожжами, повозка покатила по каменному покрытию Эмилиевой дороги. Курион и Марк Антоний, сдерживая коней, ехали рядом с двух сторон от возка. Олвикс и я шагали пешком позади повозки. Вскоре догорел и мой факел. Теперь наш путь озарял лишь бледный призрачный свет луны, которая проглядывала между облаками. Ветер то заволакивал ночные небеса плотными тучами, то разгонял их, обнажая лик ущербной луны.
Проехав через обширный лес и спустившись по склону довольно крутого холма, наш маленький отряд очутился на низком берегу неширокой мелководной реки.
– Вот и Рубикон! – сказал Азиний Поллион. – Это граница Италии.
Эмилиева дорога подходила к пограничной речке в том месте, где имелся брод, удобный для всадников и повозок, рядом через реку был перекинут узкий пешеходный мостик из жердей и досок.
Цезарь выбрался из возка, пожелав перейти реку по мосту. У него затекли ноги от долгого неподвижного сидения в тряской повозке, и ему захотелось немного размяться. Азиний Поллион также выпрыгнул из повозки, направившись к мостику вслед за Цезарем. Олвикс и я тоже зашагали к мосту.
Взойдя на выгнутый дугой мостик, Цезарь вдруг остановился и, облокотившись на перила из грубо отесанных ясеневых жердей, засмотрелся на мутную речную воду. Выше по течению находился загроможденный камнями перекат, оттуда доносился смутный ровный шум речного потока, преодолевавшего преграду. Водяные струи, протекая под мостом, несли длинные водоросли и клочья пены. В ночном воздухе явственно пахло сыростью и камышами. Было тихо и таинственно; лишь шумела река на перекате да скрипела повозка, медленно спускаясь по берегу к речному броду. Флавий, погоняя мулов, негромко посвистывал.
Курион и Марк Антоний, спешившись, разминали ноги. Они глядели на Цезаря, замершего на середине моста, догадываясь, какая внутренняя борьба сейчас происходит в нем.
Сознавал это и Азиний Поллион. Подойдя к Цезарю, он негромко промолвил:
– Еще не поздно вернуться. Но стоит перейти этот мостик, и все будет решать оружие.
Цезарь помолчал, затем задумчиво произнес, продолжая смотреть на текущую под мостом реку:
– Если я откажусь от перехода через Рубикон, это будет бедой для меня, если перейду – для всех римлян.
Азиний Поллион понимающе покивал головой, не промолвив больше ни слова. Он видел, что Цезарь мысленно еще раз взвешивает все «за» и «против», поэтому не хотел мешать ему в принятии столь важного решения.
Флавий на своей скрипучей повозке уже въехал на мелководье, переправляясь на другой берег реки. Следом за ним, вскочив на коней, тронулись Курион и Марк Антоний, поднимая высокие брызги воды. Стоявший рядом со мной Олвикс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. По его мужественному лицу было видно, что он редко колеблется в принятии любых решений и что теперешняя нерешительность Цезаря ему совершенно непонятна.
Наконец Цезарь расправил плечи и уверенно воскликнул:
– Вперед, куда зовут меня знаменья богов и несправедливость противников! Жребий брошен!
В знак своей решительной поддержки этого решения Азиний Поллион крепко пожал Цезарю руку. Плечом к плечу они преодолели оставшуюся половину моста, почти бегом устремившись по противоположному берегу к дороге, на которую уже выбрались из реки два всадника и повозка, запряженная парой серых мулов. Олвикс и я тоже ускорили шаг, подхватив полы своих длинных плащей.
«Вот она, знаменательная в древней истории ночь с 10-го на 11 января 49 года до нашей эры! – билась мысль в моей голове. – Знаковое событие в жизни Цезаря и в судьбе Рима! Это событие было описано Плутархом, Аппианом, Светонием и другими анналистами, труды которых дошли до двадцать первого века. И вот все повторяется вновь, но уже с участием человека, заброшенного в эпоху Цезаря из далеких грядущих времен!»
Глава восьмая Аримин
В Аримин Цезарь прибыл с первыми лучами взошедшего солнца. Он без промедления собрал на сходку своих воинов. Благодаря стараниям Цинны, отряд которого проник в Аримин еще на заре вчерашнего дня, под знамена Цезаря встали около трехсот местных добровольцев. Цинна распустил слух, будто десятый легион – это авангард Цезаря, следом за которым со стороны Альп двигаются еще девять легионов. Этот слух переполошил жителей Аримина, из которых самые бедные и неимущие без колебаний пошли записываться в войско Цезаря, а самые богатые устремились к Риму, оставив свои дома и достояние.
На сходке Цезарь перечислил все обиды, нанесенные ему сенатом, упомянул и о том, что сенаторы отвергли его условия примирения с Помпеем, по сути дела не оставив Цезарю иного выбора, как начать войну с сенатом. Цезарь обещал легионерам из десятого легиона и местным добровольцам выплатить тройное жалованье в ближайшие три месяца, а если война с Помпеем затянется, то сторонники Цезаря получат еще большее вознаграждение. Призывая своих воинов быть верными ему, Цезарь говорил, что готов отдать им все свои богатства, лишь бы они помогли ему восторжествовать над сенатом и Помпеем.
На этой сходке случилось следующее недоразумение. Цезарь, заверяя воинов, что ради уплаты им жалованья он готов заложить свой золотой фамильный перстень, часто поднимал вверх свою левую руку с перстнем на безымянном пальце. Дальние ряды войска, заполнившего площадь Аримина, не имея возможности расслышать речь Цезаря, приняли его поднятую руку с перстнем на пальце как знак того, что Цезарь пообещал каждому воину всадническое состояние. Золотые кольца на левой руке в Риме носило сословие всадников, имущественный ценз которых составлял четыреста тысяч сестерциев. Каждый год цензоры проверяли списки римских всадников, и если у кого-то из них состояние оказывалось меньше четырехсот тысяч, то этих людей вычеркивали из списка всадников.
Слух о том, что Цезарь якобы готов всех воинов десятого легиона сделать всадниками, если они пойдут за ним до конца, мигом облетел весь небольшой Аримин. Потому-то число желающих вступить в десятый легион к концу дня достигло семисот человек. Напрасно военачальники и друзья Цезаря пытались объяснять легионерам и новобранцам, что слух этот – чистый абсурд. Смысл поднятой руки Цезаря заключался совсем в другом. Однако никто из воинов не желал слушать легатов и военных трибунов. Всем было известно, насколько богат Цезарь и сколь щедро порой он вознаграждает тех, кто ему предан.
Я случайно услышал разговор на эту тему между центурионом Титом Пулионом и Марком Антонием.
«Цезарю придется в случае победы над Помпеем зачислить весь десятый легион во всадническое сословие, – сказал Тит Пулион, – иначе войско утратит веру в него. Такими вещами не шутят!»
«Цезарь никогда не пойдет на это, не надейся! – возразил центуриону Марк Антоний. – Это же означает выбросить на ветер бешеные деньги! Проще обмануть воинов, чем что-то им объяснять. Обещания и обман в политике всегда идут рука об руку».
«Это же гнусность и подлость – обманывать такое множество людей! – возмутился простодушный Тит Пулион. – Боги не потерпят этого!»
«Для чего, по-твоему, существуют люди, что богатые, что бедные? – усмехнулся Марк Антоний, давно поправший в душе всяческие моральные принципы. – Люди существуют для того, чтобы их обманывать и грабить. Запомни это, наивная душа!»
Марк Антоний со смехом похлопал по плечу оторопевшего от такой беспринципности Тита Пулиона.
Мне с самого начала было ясно, что речи Цезаря против нобилей и сената, его забота о народе и стремление вернуть былую власть народным трибунам – самый обычный популизм. В отличие от братьев Гракхов, истинных народных вождей, пожертвовавших своей жизнью ради народа, Цезарь пытался с помощью плебса низвергнуть в Риме владычество оптиматов и расчистить путь для личной авторитарной власти. Собственно, этим же занимался и Помпей, опираясь на покорный его воле сенат.
Среди друзей Цезаря было немало истинных демократов, вроде Тита Лабиена и Квинта Цицерона, искренне радевших о народе. Но еще больше в окружении Цезаря было личностей авантюрного склада, таких как Курион и Марк Антоний. Эти люди только разглагольствовали о нуждах народа, а на деле заботились лишь о собственном благе. Цезарь не только не отталкивал от себя этих выскочек, но всячески старался привязать их к себе, понимая, что у порочных людей он всегда нащупает слабое место, в отличие от честных и неподкупных граждан.
Здесь, в Аримине, мне удалось стать свидетелем того, как Цезарь привлекает на свою сторону беглых преступников, воров, промотавшихся юнцов, бежавших от суда. Все это отребье, скрываясь от справедливого возмездия, стекалось к Цезарю, уповая на его могущество и милость. Цезарь, по своему обыкновению, выслушивал каждого просителя, вникал в каждое преступление с дотошностью ревностного законника и изворотливостью умелого адвоката. Каждому преступнику Цезарь мог подарить надежду на избавление от суровой судебной кары, находя во всяком деле смягчающее обстоятельство. И вся эта темная братия клялась Цезарю в верности, надеясь вместе с ним вернуться в Рим, чтобы там очиститься от всех обвинений, прикрываясь могуществом Цезаря, как некой охранной грамотой.
Однако приходили к Цезарю и такие злодеи, настолько погрязшие в преступлениях и распутстве, что даже он ничем не мог им помочь. Таким людям Цезарь прямо и открыто говорил, что спасти их может только гражданская война.
Один из таких злодеев явно не случайно оказался в Аримине и пробился к Цезарю со своим прошением. Звали его Кремуцием Кордом. Это был молодой человек двадцати шести лет, знатного рода и немалого достатка. Во внешности его не было ничего отталкивающего, наоборот, Кремуций Корд был превосходно сложен физически, у него были правильные черты лица, густые вьющиеся волосы. Он был начитан и образован, как всякий знатный римлянин. Однако история его преступлений была ужасна.