ВРЕМЯ ИСПРАВЛЯТЬ ОШИБКИ
Глава XIII«ДИКИЕ ГУСИ»
«Около 200 американских и британских спецназовцев, а также сотрудники ЦРУ принимали 14 декабря участие в операции в районе Тора-Бора, где в пещерах скрываются Усама бен Ладен и его сторонники. Как сообщает РИА «Новости», в осаде участвуют сверхсекретное подразделение спецназа «Дельта» и снайперы спецназа ВМС США «Силз» («Морские котики»). У американских военных имеются основания считать, что бен Ладен и группировка боевиков зажаты в горах между двумя долинами Агам и Вазир с запада и востока. С севера на них наседают бойцы пуштунских формирований, с юга граница блокирована подразделениями пакистанской армии. Общая площадь осажденного квадрата в горах достигает нескольких километров».
33Учебный центр ФСБ
Они лежали на панцирных койках и тихо переговаривались. Полумрак казармы то и дело прорезали красноватые расплывчатые дуги от тлеющих угольков сигарет.
Их называли по-разному – наемниками, легионерами, солдатами удачи, но чаще всего – «дикими гусями». Для некоторых из них справедливо с одним дополнением: «дикие гуси», летящие в родные края. Профессионалы-наемники, когда-то совершившие преступления и надеющиеся на прощение. Люди с разной судьбой.
Среди них был человек, который видел один и тот же сон – монотонный, нескончаемый. Он смежал веки, надеясь, что не увидит ослепительной вспышки и «МиГ» не закувыркается в воздухе, выпуская множество баллонов и сигнальных ракет с инфракрасными и радарными ловушками. Но… как наяву, они уводят за собой две из четырех выпущенных в самолет ракет…
Значит, он уже спал.
Взгляд пилота не отрывался от панели приборов истребителя. Скорость около тысячи в час. В ушах зуммер предупредительного сигнала радара. Руки летчика заставили уйти самолет в резкий подъем с поворотом. И «МиГ», делая мертвую петлю, ушел еще от одной ракеты; она в режиме поиска своей инфракрасной головки-искателя бросилась вдаль по прямой. Пилот перевел истребитель на форсажные камеры, качающие горючее в хвостовые трубы двигателей. И в этот момент…
Четвертая ракета, выпущенная американским истребителем «Ф-16», который может летать в любую погоду на сверхзвуковой скорости М2 и имеет на борту компьютеризированную систему управления огнем, была ракетой теплового назначения «Сайдвиндер-AIM-9M». Она неумолимо продолжала преследовать русский «МиГ» и очень скоро врезалась в светящиеся хвостовые трубы истребителя. Основание руля направления разнесло в клочья. «МиГ» вышел из-под контроля управления пилота. Но ракета ушла в открытое небо, прорываясь через металлическую оболочку истребителя.
Другой «Ф-16» возник неожиданно прямо по курсу и осветился двумя яркими вспышками. «МиГ», у которого практически целиком отсутствовал хвост вместе со стабилизатором, стал просто мишенью для американского истребителя.
Две дымные полосы на небе слились в одну, и только сейчас пилот воспользовался катапультой.
Через койку от Николая Сунцова лежит с открытыми глазами женщина. Елена Гущина – бывший командир взвода отдельной роты спецназа ГРУ – моложе летчика, в марте она, возможно, отпразднует свое тридцатилетие.
На соседней койке командир звена «диких гусей» Сергей Марковцев. Разыскивается Интерполом за захват заложников, заказные убийства, лишенный звания и наград. Выражает желание быть прощенным на свой манер: «Кто кем побежден, тот тому и раб».
В его словах звучало много правды. По сути, преступники сдались на милость победителя, в своем милосердии сочинившего указ, больше похожий на сон наяву. В который многие из «диких гусей», явившихся на собеседование в вербовочный пункт, поначалу не поверили. Сон официальный, не идущий ни в какое сравнение с видениями военного летчика Николая Сунцова, однако дающий шанс пусть не избавиться от фантомов в прямом смысле этого слова, но хотя бы сократить их численность. А дальше – поубавится ракет, врезающихся в хвостовые трубы, и прочей специальной бредятины.
Пожалуй, лишь один «гусь», точнее, «гадкий утенок», продолжал сомневаться и сеял среди бойцов диверсионно-разведывательного звена «недоброе, неумное и невечное». Алексей Резанов первым обратил внимание на двух человек в отряде: вначале на Елену Гущину, потом на Николая Сунцова, взглянув нечаянно на его руки. Вначале Алексею показалось, будто летчик не спит, а сощурив глаза от натуги, пытается порвать на груди одеяло.
Елену он подкараулил темным вечерком возле туалета. Резаный не стал обременять себя одеждой и по-простецки поджидал девушку в легком спортивном костюме. Когда он шагнул к ней с распростертыми объятиями, первое ощущение было, что он с разбега напоролся глазом на сук. Затем ощутил жгучую боль в паху. Напоследок Гущина двинула его ногой в грудь и оказалась на нем раньше, чем Резаный пришел в себя.
– Я думала, ты извращенец, любишь подглядывать. А ты, оказывается, еще тот козлик. Ладно, довольствуйся малым. – Она отошла на несколько шагов и… расстегнула «молнию» на камуфлированном комбинезоне. Короче, сделала то, зачем и вышла на свежий воздух.
Вскоре возле лежащего трупом Алексея остановился командир звена. Голос Сергея Марковцева прозвучал ровно, без иронии:
– Мне в отряде нужны здоровые люди. А ты лежишь на снегу.
– Я в туалет вышел, – пояснил нокаутированный боец.
– Новый способ?
– Да. Афганцы, например, если ты не знаешь, справляют малую нужду, стоя на коленях, – просветил старшего товарища Резаный.
– Ну-ну, не буду мешать. Вижу, ты никак не сосредоточишься. Да, кстати, что у тебя с глазом?
– На суку напоролся, – дал исчерпывающий ответ Алексей.
Они продолжали тихо переговариваться. Табачный дым, пластами висевший в казарме, казалось, делал черствые голоса «диких гусей» мягче.
– Николай, тебе сколько лет? – прозвучал вопрос с соседней койки. – Ему дадут пожизненное, – сострил Резаный.
В этом году Сунцову должно было исполниться сорок… По-настоящему счастливых Николай прожил только двадцать шесть. Потом плен, год, проведенный под пытками в катакомбах афганского селения, еще такой же срок, прошедший в душевных муках: за себя, за погибших товарищей, за тех, кто знал его и продолжал летать, кто впоследствии узнает, что он изменил родине, поменял бога, принял чужие традиции, мрачно исполнял обряды на праздниках и с таким же настроением веселился.
– Сорок, – нехотя отозвался Николай. И вдруг, резко повернувшись к Елене и поиграв желваками, спросил: – Хочешь узнать, в каком году я буду отмечать эту круглую дату? В тысяча четыреста двадцать втором. Почему ты не смеешься?.. Ах, ты знаешь все про мусульманский календарь… – усмехнулся он. – Но тогда ты должна знать и другое: не так давно была война, я принимал участие в средневековой битве, расстреливая неверных с воздуха из крупнокалиберного пулемета. И я проиграл эту войну, потому что воевал не с реальным врагом, а со временем. Я видел под собой глухие, выжженные солнцем и напалмом деревни, в огне метались полуодетые люди, они умирали. А я виделся им ангелом смерти… или падшим ангелом.
Сунцов обращался только к Гущиной, но его, притихнув, слушали все.
– Знаешь, я долго ни с кем не разговаривал, только сам с собой. Я сочинял письма в голове, но ни одно не нашло своего адресата. Ты даже не представляешь, сколько писем я сложил! Тысячи, десятки тысяч! И, что самое страшное, не подписал ни одного конверта.
Самое первое письмо родилось в моей голове, когда я сидел в душном подвале и изнывал от жары. Кожа с рук отслаивалась лоскутами, вот на них я и писал. Я выводил буквы на посиневшей от побоев спине; когда кровь капала с разбитого лица, на песке образовывались строки… Тогда мне было всего двадцать шесть.
И в мой день рождения, в самый трудный день плена над поселком прошли наши вертолеты. Я кричал так, что горлом и из ушей пошла кровь. В подвал ворвались «духи», избили меня и Лешку Тимохина, которому досталось ни за что. Я не чувствовал боли, желал только одного, чтобы очередным ударом мне не выбили глаза: я ведь еще не терял надежды увидеть мать, сестру, невесту, пацанов из эскадрильи. А сам слушал и слушал, как где-то высоко в горах умирали звуки двигателей. Я даже уловил, как вертолеты прошли назад, только стороной. Тимохин – сильный парень, но и тот заплакал, а я его успокоить не могу. Потом смотрю, а у него по ноге ползет кто-то похожий на клопа, и я ему честно говорю: «Леша, у тебя по ноге ползет разновидность клопа». Он долго смотрел на меня, хлопая мокрыми ресницами, потом вдруг засмеялся. А вечером тихо сказал: «Коля, ты больше не кричи – у меня спина болит, я больше побоев не выдержу».
Я так и не смог точно определить, когда пришло мое освобождение. Но, думаю, произошло это событие 10 или 12 мая. Мой хозяин наконец-то сумел вытребовать за меня нужную ему сумму. Лешка будто предчувствовал, что наутро мы расстанемся навсегда. Он кивнул мне: «Прощай».
Высокого пакистанца с властным взглядом я видел впервые. Меня подвели к нему. Тотчас к нам подошли еще два вооруженных человека и встали по обе стороны от начальника. Тот долго смотрел на меня, потом спросил по-русски: «Ты летчик?» К чему скрывать? Я попал в плен в форме военного летчика. «Пойдем со мной». Он лично отвел меня к джипу и оставил на попечении своих людей, а сам вернулся к моему хозяину и стал с ним о чем-то оживленно разговаривать.
Мы ехали долго, трое суток, проехали границу с Афганистаном, как я понял, в районе города Чаман, и оказались в Пакистане. Дорогой я ел лепешки и вдоволь пил воду, дорога казалась мне бесконечной. Я уже не помню, как оказался в большом доме. Вначале мне приказали раздеться, потом я довольно долго и с наслаждением плескался водой из бочки. Два пакистанца смотрели на меня с укором. Мне дали одежду – выцветшую сиреневую рубашку и брюки.
Принесли еду, новый хозяин усадил меня за стол, предложил вначале поесть похлебки. Я взялся за ложку, а он, глядя на меня, говорил, называя меня по имени: «Ну вот, Николай, кончились твои мучения. Однако сейчас ты мне должен ответить на вопрос. У тебя только один способ поквитаться с жизнью – отказаться от моего предложения. Уговаривать тебя не стану, как не стану и мучить. Тебе дадут поесть и расстреляют за домом. Могу гарантировать только одно: кроме меня, никто не будет знать твоего имени и ты не будешь воевать против своих. Сначала поработаешь инструктором на одной из баз ВВС Пакистана».
Он говорил, как военный, четко, без пауз, может, в его голосе я почувствовал усталость, но не угрозу. Однако именно эта интонация сказала мне, что, откажись я, меня действительно расстреляют.
Кто не хочет жить?.. Я год провел в подвале, часто теряя сознание от жажды и побоев, и неизвестность добивала меня. Я мог отказаться, но мне в ту пору не исполнилось и двадцати семи. Я не оправдывал себя, я ел похлебку, и мои слезы капали в чашку. Это был тот день, когда мой новый хозяин в последний раз называл меня Николаем. Назавтра я уже был Самиром Хади…
Николай потянулся к стакану, стоящему на тумбочке. Елена опередила его, стремительно вставая на ноги и опрокидывая стул. И поняла, что зря сделала это: стакан с водой в ее руке подрагивал.
– И вот я на краю летного поля военного аэродрома в Ираке. Мне исполнилось двадцать девять. Я сижу, обхватив колени руками, и смотрю на бескрайнюю пустыню. Слабый ветерок доносит из ангаров запах керосина. Мой «МиГ» где-то за спиной, готов к вылету, к моему первому после освобождения боевому вылету.
Утром меня провезли по улицам города, где среди дымящихся останков шли спасательные работы. Плач женщин, проклятия мужчин, молчание лежащих вдоль дороги детей, которые мертвыми глазами смотрели в небо. На авиабазе меня подвели к «МиГу» и сказали: «Ты все видел своими глазами. Давай, солдат, сделай свой выбор».
Мы стартовали звеном в три истребителя, и в первые минуты полета я ощутил себя камикадзе: в небе десятки машин противника, включая «Е-3А «Сентри» – летающий радар нижнего обзора, а вокруг него звенья истребителей-перехватчиков, штурмовиков; где-то вдалеке флот США, над которым кружит палубная авиация.
Мое звено обнаружили быстро. Радио пилотов альянса были настроены на военный диапазон, и я услышал обрывок фразы одного из начальников, прозвучавший в эфире насмешливо: «…so go forth and kick ass, guys!», и ответ пилота, которого напарник назвал Джонни: «Sir, yes, sir!.. I love this work!» [9]
И меня охватила злость, я глазами выискивал в небе и этого Джонни, и его напарника: «А ну, янки, ко мне! Ко мне, сучары, мать вашу!»
Самонадеянные американские летчики решили покрасоваться, потом сбить пару «МиГов», а мой «флагманский» истребитель взять в «коробочку» и посадить на свою базу.
«МиГ», которым управлял Салед Амин, сбили довольно быстро. «Ф-16» подошел к нему справа и сзади, находясь для Амина в «мертвой» зоне, и разнес ему хвост парой «сайндвиндеров» ближнего боя. Амин сумел на короткое время выровнять машину, а я сделал маневр с отворотом вправо для последующего захода на американский штурмовик, который сбросил обороты и торчал на месте, любуясь своей работой.
У меня на хвосте болтались два «Ф-16». Они не спешили атаковать меня, и я довольно далеко оторвался от них. Впрочем, на борту «фантомов», помимо ракет ближнего боя, на подвесках имелись ракеты средней дальности.
Я знал Амина достаточно: тот никогда не воспользуется катапультой. Когда барражирующий «фантом» оказался справа, я выполнил маневр, при котором истребитель оказался в моем прицеле, и атаковал его парой ракет, выводя из строя один из его двигателей. Другая пара «Ф-16» наконец-то спохватилась, и вдогонку моему «МиГу» понеслась четверка ракет.
У меня был свой тактический прием, который я не раз применял в бою. И в этот раз я, используя тепловые и инфракрасные ловушки, в глубоком пикировании ушел от удара, выравнивая машину у самой воды, и в свою очередь атаковал американские истребители, один из которых разнес машину Амина. Никак не проявивший себя до этого Хабиб на третьем «МиГе» помог мне, атаковав «Ф-16» сзади. Американцы опешили. Судя по сообщениям, к ним на подмогу летело еще одно звено истребителей. Напоследок я довольно удачно огрызнулся парой управляемых ракет, и мы с Хабибом взяли курс на базу.
Оставляя за собой дымные полосы, домой возвращались и американцы. «Ф-16», который сбил Амина, так и не добрался до аэродрома; не знаю, сумел ли летчик катапультироваться.
Это был мой первый бой после плена, и меня встречали как героя.
Я протестовал, но наутро меня вместе с Хабибом посадили в открытую машину и снова провезли по улицам города. Нас окружили толпы мужчин и женщин, дети кричали мне: «Молодец, Самир! Слава тебе, Самир!» И по моим щекам катились слезы.
После внезапного откровения Сунцова Резаный стал смотреть на товарища по-иному. Только смотреть, сутки – что для словоохотливого легионера было целой вечностью – вообще не обмолвился с ним ни словом. Наконец, по обыкновению, Лешу прорвало. Ему не давала покоя пара вопросов, и он начал задавать их в лоб, присев на кровать Сунцова.
– Скажи-ка, Коля, а на кой хрен тебя зачислили в наш отряд? Ты кто – летчик. Пусть даже ты необыкновенный ас. Надеешься обеспечить нам поддержку с воздуха?
Резанов и сам знал ответ на свой вопрос: район проведения операции хорошо знаком Николаю. Там, на севере Пакистана, находится один из тренировочных лагерей по подготовке пилотов. Никакая подробная карта не даст полного представления об особенностях местности, объектах, коммуникациях и прочее, включая охрану, которая качественно за последние три-четыре года не претерпела существенных изменений. Он спросил лишь для того, чтобы, отталкиваясь не от вопроса и даже не от ответа на него, поскольку Николай промолчит, задать следующий, главный вопрос. Что и сделал, заглядывая в выразительные зеленоватые глаза товарища:
– Выходит, ты снова выступаешь против своих… – Алексей многозначительно покивал. – А потом, рассказывая про свои очередные подвиги, опять пустишь слезу. Только у себя на родине ты не услышишь: «Молодец, Коля! Слава тебе, Коля!» В лучшем случае, послушав, как ты геройски дрался на суше, тебе скажут: «Ну и дурак». Мой тебе совет, Николай: оставайся Самиром, или как там тебя «подрезали»? Абделем? Возвращайся, пока не поздно, в свой каменный век.
– Ты прав, – спокойно заметил Сунцов. – Но я устал. Устал от всего – от своих имен, от вечной войны. Мне всего сорок, но осталось недолго. Нельзя пережить ни одну войну, она умирает вместе с тобой. Наверное, это справедливо. Вот ты воевал в Афганистане, на Северном Кавказе. Ты резал и душил. Тебе не кажется, что ты продлеваешь свою жизнь? Копишь в душе войны и конфликты. В тебе человеческого осталось только имя. Кроме как воевать и убивать, ты больше ни на что не способен. Тебе, как тому американскому летчику, нравится эта работа. Только ты не кричишь об этом, а молча убиваешь. И последнее: я не воевал против своих.
Резаный скривился, чуть обнажая крепкие зубы.
– Все это лапша – свои, мои. Рано или поздно они доберутся до тебя. Не боишься соплеменников из Пакистана или Саудовской Аравии?
– Не боюсь. Я – наемник. И этим все сказано. Я знаю, на что иду. Как и ты, не так разве? Наша жизнь в руках бога.
– Аллаха, – ты хотел сказать.
– Нет, просто бога. Потом, ты сказал – свои. Однако награждали меня не террористы, чью базу мы собираемся ликвидировать. Так что для меня указ ООН – одно, для тебя – другое.
– Слушай, – не унимался Алексей, – а если бы эту работу тебе предложили от имени НАТО, согласился бы?
– Ты хочешь узнать слишком много за один день, – слабо улыбнулся Сунцов, подводя черту под разговором.
Резанов встал и потянулся.
– Ладно, Николай, наговорились до блевотины. Пойду в спортзал, разомнусь. Лена! – крикнул он, не поворачивая головы. – Пошли пободаемся. После примем горячий душ. Или ты по ледяному тащишься?
Гущина помедлила с ответом. Зевнув, она встала с койки и подмигнула Сунцову. От матери ей достались темные глаза, полные чувственные губы, а остальное, включая коренастую фигуру и светло-каштановые волосы, – заслуга отца. Стрижена коротко, едва ли не под ноль.
– Пошли. – Гущина, усмехаясь, подергала замком «молнии» на комбинезоне, недвусмысленно намекая Резаному на его недавнее поражение.
– Можно, я понесу тебя на руках? – спросил он.
– Можно, – кивнула Елена. – Если выиграешь.
– Все слышали? – встрепенулся Алексей, призывая «гусей» в свидетели. – Что я с ней сделаю!..
В спортзале Резанов предстал перед Еленой Ван Даммом: в майке без рукавов и облегающих трусах, которые отчетливо выделяли его мужское достоинство. Невысокий и мускулистый, подвижный и хорошо координированный, Леша ленивой демонстрационной походкой сближался с противником и, дурачась, изображал руками широкие пассы и беззвучно разевал рот.
Доизображался до того, что непозволительно сблизился с Еленой, держа ноги прямыми, и хотел просто толкнуть ее, завести, потому что она вела себя пассивно. Но только до этого мгновения. Неожиданно, резко поворачиваясь к русскому Жан-Клоду спиной, она вынесла правую ногу вперед и подбила ею правую же ногу противника немного повыше колена. И продолжала тянуть его в сторону своей атакующей ноги, проведя красивый бросок «подхват отшагивая».
Резаный больно ударился спиной, однако попытался сбить Елену ударом ноги. Но девушка легко скользнула назад и молча ждала противника.
– Поймала на контратаке, – небрежно пояснил Леша болельщикам, вставая. – Самой напасть слабо?
Теперь их роли поменялись: Елена медленно сближалась с противником, низко склонив корпус и держа руки в стороны, а Резаный, пытаясь угадать ее действия, надумал ответить тем же – контрприемом, чтобы не оставаться в долгу, показать, что и он прилично владеет техникой рукопашного боя; реабилитироваться наконец в глазах «стаи», которая начала тихонько гоготать.
Гущина, лишь немного уступая противнику в силе, имела преимущество в гибкости, была более быстра. И снова Резанов, продолжая медленно отступать, не успел среагировать на змеиный бросок Елены ему под ноги. Схватив его за обе пятки, она резко рванула противника на себя-вверх и, выпрямляясь, провела очередной бросок. Падение Резаного снова пришлось на спину.
Леша завелся, отбросил все мешающие ему мысли о контрприемах, реабилитации и прочей ерунде. Ритмично покачивая корпусом и держа руки у подбородка, он пошел в атаку. И Гущина сменила тактику, она встречала соперника не в борцовской стойке, а с прямой спиной. Она ловко уходила от ударов, смещаясь в сторону. В основном – вправо, что не осталось не замеченным для Резаного. Он использовал этот небольшой огрех в работе соперника и поймал Елену на противоходе, со всей силы заехав ей левой в челюсть и резко сближаясь.
Получив ощутимый удар, Гущина оказалась в прямой стойке и попыталась захватить противника, навязывающего ближний бой, за шею. Тут уже Резаный показал класс. Подшагнув и присев, он захватил изнутри бедро девушки. И, выпрямляя ноги и прогибаясь, легко оторвал ее от пола, повернул головой вниз так, что голова Елены оказалась у него между ног (наверное, с умыслом), и опустил девушку головой на пол, отбрасывая от себя ее ноги.
Алексей действовал жестко, даже жестоко; как женщине, но не как более слабому противнику, мог бы смягчить падение.
Выждав несколько секунд, за которые успел прослушать неодобрительный гул болельщиков, он опустился перед девушкой на колено и подхватил ее с пола. Держа на руках, горячо прошептал, едва ли не касаясь своими губами ее приоткрытых губ:
– Как и договаривались.
– Когда-нибудь я убью тебя, Резаный, – простонала Елена, вынужденно обхватив шею парня.
– Да, убей меня. После душа, ладно? После горячего-горячего душа.
Он отпустил ее лишь в кабинке душа, прислоняя к холодному кафелю. Нащупав над головой вентиль, Резаный пустил холодную воду, потом горячую и – не почувствовал разницы. От близости девушки он слегка подрагивал; проглотил ком, подступивший к горлу при виде намокшей Елениной майки, которая отчетливо вырисовывала ее высокую грудь, затем ткань стала едва ли не прозрачной.
Он нашел ее губы. Вначале коснулся их нежно, потом чуть прикусил, отчего девушка вскрикнула и завела партнера еще больше. Он никак не мог справиться с пуговицей на намокших джинсовых шортах девушки. Ему пришлось отпустить Еленину ногу, которую он приподнял и удерживал рукой, ощущая жар ее бедра у себя на боку.
– Я сама, – горячо прошептала ему на ухо девушка и чуть отстранилась.
– Да, сама, – еще больше возбудился Алексей и даже закрыл глаза.
А когда открыл их, Елены рядом не было.
– Зараза! – тихо рассмеялся Резаный и покачал головой.
Он долго стоял так, прислонясь к прохладной стене. Наконец кто-то из бойцов окликнул его:
– Резаный, ты скоро там?
– Сейчас! – крикнул он, пуская холодную воду. Возбудился так, что, выйди он из душа сейчас, было бы заметно. И еще минут пять отвечал, посмеиваясь: – Сейчас выйду!
3421 декабря, пятница
В штаб, расположенный в непосредственной близости от КПП, вошел Сергей Марковцев и бросил взгляд на стол, на котором до сей поры остался старый телефонный аппарат из тяжелого и крепкого пластика. Марковцев помнил те времена, когда из подобной дежурки, находясь вдалеке от дома, он звонил жене. Набирал четыре цифры и, держа во рту сигарету (непонятная тяга закурить перед разговором) и морщась от едкого дыма, бросал оператору в трубку: «Дай-ка мне «Пролив»… «Пролив»? Воткни-ка «Ручей»… «Ручей»? Набери 244-34-90…»
Такая система связи позволяла дозвониться из самой глухой точки всего пространства бывшего Советского Союза и никогда не давала сбоев. Хотя качество связи оставляло желать лучшего.
Одно время Марковцев со своим батальоном торчал в тридцати километрах от Элисты, Калмыкия. Пыль, песок, летом жара, зимой стужа. И ветер. Он, казалось, не прекращался ни на минуту.
Рядом с частью… кишлак не кишлак, деревня не деревня. Большинство домов до половины занесены песком. Прошлой весной, кажется, или в начале лета, Марк точно не помнил, сидел он на секретной «даче» ГРУ и смотрел репортаж из калмыцких степей. Его позабавил эпизод с калмычкой, чей дом так же занесло песком. «Ветер туда – бархан сюда, – объясняла она корреспонденту. – Ветер сюда – бархан туда. Что я, с лопатой, что ли, буду ходить?!»
Все оказалось знакомым – и пески, и ветер, и бередящая душу связь через «Пролив»…
Давно, очень давно он не имел связи со своими близкими. Далеко были жена с дочерью, и он нечасто вспоминал их. Оказались близко – и сжала вдруг душу тоска. И пропала куда-то справедливая ненависть к жене, изменившей ему с его же начальником. Сейчас сей факт вызвал на лице Марка лишь горькую усмешку.
До сегодняшнего дня двери штаба были закрыты. И вот наконец за порог шагнул долгожданный покупатель – Сергей Максимович Марковцев. Он хотел открыться товарищам в полуофициальной обстановке, чтобы атмосфера штаба так или иначе напомнила легионерам их принадлежность к военной службе. Все, что он скажет с места начальника штаба, будет походить на отдельные команды, распоряжения и приказы. А в любом другом месте такого эффекта не добиться, серьезный разговор с легионерами будет походить на заговор.
Марк многое успел понять, находясь среди бойцов, и в конце концов пришел к выводу, что команда подобралась неплохая.
Легионеры зашумели стульями и образовали вокруг командира полукольцо.
– Чую, Максимыч хочет удивить нас, – вполшепота сообщил Резаный своей соседке.
В штабе было прохладно, а на Елене лишь наброшенная на плечи куртка, майка с коротким рукавом да те же джинсовые шорты, с которыми не мог справиться Алексей. Бедра девушки рядом – только протяни руку, покрытые, как и полагается, гусиной кожей. Сидят рядом – селезень и утка, словно между ними ничего не произошло. Себе Резаный мог признаться: дала бы ему в душе Елена, он вспоминал бы маленькое приключение не с таким чувством легкого романтизма. Вроде бы и ничего не было, а на деле выходило наоборот. Одним словом, есть что вспомнить.
Не зная, куда девать шаловливые руки, Резаный коснулся-таки Елениного бедра и провел по нему ладонью, опять же шепнув ей, чтобы не получить затрещину:
– Я мурашки сгоняю.
Как на самом говорливом, на нем и остановил свой взгляд Марковцев.
– Для нас всегда важно помнить, что самым легким днем был день вчерашний. Жизнь ничего не стоит, но она порой продается. Вы продали ее ровно за тридцать тысяч американских сребреников. Алексей, раздай расчетные книжки.
Бойцы, с недоумением поглядывая на старшего товарища, зашелестели страницами.
– Четыреста пятьдесят штук! – шумно выдохнул Резаный. – Это сколько в баксах?
– Пятнадцать, – подсказала слегка побледневшая Гущина. Такие деньги ей только снились.
– Остальные получите после операции. Деньги тех, кто не вернется, разделите поровну.
– Марк, кто ты такой? – прищурился Резанов. Со стороны казалось, он читает текст в маленькой, но очень дорогой книжице, или подглядывает, боясь ошибиться.
– Я твой командир. Большего тебе знать не положено. К деньгам у меня есть дополнения. Указ, который собрал нас вместе, липовый. Но это не значит, что некоторые из нас не получат прощения. От имени одного очень высокопоставленного лица уполномочен заявить: кто вернется с задания, продолжит службу в воинском подразделении. Это ли не мечта каждого из нас? – чуть с пафосом спросил Сергей.
Он на каждом задержал тяжелый взгляд.
– Муромов, у тебя есть желание прятаться от ментов? Нагатин, а ты как смотришь на эту проблему? Коля Сунцов?
– Ладно, все это присказка, – первым успокоился Резаный. – Указ липовый – правда, его от оригинала хер отличишь. Деньги… – он снова раскрыл книжку. – Деньги вроде настоящие. А как обстоят дела с местом проведения операции? Действительно попрем в Пакистан?
– Ты сообразительный малый, – похвалил товарища Сергей. – Работы по нашей специальности хватает и в России.
– Неужели? – продолжал гнуть свою линию Резанов. – Таким составом да еще с хорошим вооружением мы всю верхнюю палату перестреляем. Потом спустимся этажом ниже… Ты цели, цели выкладывай, командир. А то мы развернемся на девяносто градусов.
– На сто восемьдесят, – поправила Елена.
– Тем более. – Он покосился на девушку. – Теперь и я знаю, как залетают. Причем целой группой. Я всегда знал, что когда-нибудь залечу. Всегда наглым был, врал на каждом шагу. Чего ни спросят у меня, я отвечаю: «Есть! Умею! Могу!» – «А на пианино можешь?» – «А то!.. У меня же мать концертмейстер, отец – музыковед». А они у меня – простые рабочие.
– Резаный, заткнись, а? – Гущина вспоминала все, что знала о технике создания подставных – часто радикально-исламских – группировок (устав, цели и прочее) с той целью, чтобы в один прекрасный момент взять на себя ответственность за какую-либо акцию, проведенную самими спецслужбами. Таких организаций множество во всех странах, до некоторой степени это излюбленный прием спецслужб; нередко они в советские времена подставляли целые государства, как правило, развивающиеся страны, подставляли, договариваясь, естественно, с руководителями этих стран, обещая взамен оружие, выгодные контракты, протекцию, наконец. Спецслужбы конкретной страны проводят теракт, а подставная группировка, которая «по документам» может находиться в Анголе, Эфиопии и так далее, берет на себя ответственность за его проведение. Все это называется секретной войной, одна из основ работы спецслужб.
– Марк, кто стоит за тобой? – Гущина не сомневалась: спецслужбы. Однако не только они могли провести подобную акцию. Если взять затраты, те незначительны, но вот цели…
Она в очередной раз затронула тему вербовок российских военных зарубежными фирмами. Слухи докатились и до нижней палаты, которая сделала запрос на имя министра обороны. Так что большинство контор по найму подверглось проверке со стороны спецслужб. А фирма Щедрина обладала уникальным документом, указом ООН, который в своей универсальности никак не подразумевает авторства обычных мошенников.
– А ты не думал, Марк, что в конторе по найму под видом наемника побывал агент спецслужб, без труда запоминающий пару-тройку страниц незнакомого текста? Не думал, что вашему липовому указу давно удивились и в Министерстве иностранных дел, и на Лубянке? Вопрос о нашей – наемниках – чистоплотности станет не на последнее место. Мы для остального мира люди без морали, без принципов, джентльмены удачи.
«Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас», – вздохнул Марк.
– Неважно, кто стоит за мной, важно то, какая задача ставится перед нами. Мы ликвидируем диверсионно-подрывную группу, которую передают грузинской стороне лишь с той целью, чтобы развалить уголовное дело. На совести подрывников сотни жизней, тысячи раненых и изувеченных. Кто из вас хочет, чтобы они снова оказались на свободе?
– Так вопрос не ставят, – попробовала парировать Гущина.
– Я уже поставил его. Отдохните малость. Через полчаса жду вас здесь снова.
– А у нас есть выбор?
Марк долго молчал. Потом поднял усталые глаза на Алексея и тихо сказал:
– Есть. Думай, Леша, и выбирай.
Резанов – единственный из «гусей», кто недолго пребывал в унынии. А двадцативосьмилетний Толик Беляев сразу заявил товарищам: «Да мне все равно, кого «мочить». Мне деньги нужны. А вам?»
На вопрос Беляева согласными кивками ответили двое: абсолютно все равно, кого «мочить».
Александру Нагатину Резаный, недолго думая, прилепил «погонялу» Негатив. В характеристике на Негатива, хранящейся в архиве воинской части 7236 – отдельная штурмовая бригада спецназа ВДВ, – значилось: «Проявляет терпение и твердость характера там, где это необходимо. В экстремальных ситуациях решителен и ответственен, не станет прятаться за спину других. Необщительный, но надежный в дружбе. Внимательный сын, всегда помнит о родителях…»
В характеристику, составленную три года назад, сейчас можно было внести поправку: «Всегда помнит о матери».
Его приятель – Михаил Муромов, а с легкой руки Резанова – Певец. Некогда на советской эстраде блистал его неполный тезка. Спецназовец Муромов носил отчество Васильевич, тогда как «звезда», исполнившая шлягер про Москву, «была» Владимировичем. Однако до настоящего певца ему было далеко. Муромов обладал одной отличительной особенностью, признаками перенесенной операции заячьей губы. Верхняя губа имела треугольную форму, усы – с заметной «щербиной», передние зубы – как у кролика, постоянно на виду. О себе Певец рассказывал неохотно, хотя послушать его стоило.
Он полтора года отсидел в тюрьме за нанесение тяжких телесных повреждений и столько же находился в розыске московской милицией за вооруженное ограбление банка. Пресс-секретарь ГУВД Москвы прокомментировал эту анекдотическую ситуацию: «Надо очень захотеть, чтобы скрыть сей факт». Но до того скрылся сам Михаил Муромов, которому светила еще «пятерка» в колонии, но уже за грабеж.
Обычно в маленьких коллективах мало тайн друг от друга, хочешь не хочешь, а на вопросы приходилось отвечать.
И вот как-то незаметно один человек встал с койки и тихо вышел из казармы.
35
Гришин в этот час был в кабинете один, дверь в смежную комнату открыта. Очень важную встречу он отложил ради визита Савицкой. Звонок из дежурной части едва не выбил полковника из колеи. Зачем, лихорадочно соображал он, зачем Савицкая идет на контакт с ФСБ? Афера Марковцева грозила обернуться необратимыми процессами. И это в то время, когда до начала операции оставались считанные дни.
Несомненно, Элеонора обладала природным магнетизмом, заставляла думать о ней, вызывала желание. Николай мог испытать подобное чувство, если бы не был по уши в работе, не напрягался от каждого телефонного звонка; вообще телефоны в кабинете полковника с недавних пор приобрели свойства инициатора взрыва.
Гришин затеял опасную игру не с одним управлением службы безопасности, в случае провала его сомнут два мощных силовых аппарата. Также понимал, что, одержав победу, переиначит пословицу: «Победителей судят». Дальше он обрывал свои мысли, ибо дальнейшее состояло из неопределенной субстанции под названием «надежда».
Николай поднялся навстречу гостье, которая по-простому кивнула и улыбнулась, и плотно закрыл за ней дверь. Указав на кожаный диван, он подумал: словно совместил два действия – указал гостье на дверь и пригласил за рабочий стол для обычной беседы.
– Слушаю вас, Элеонора Давыдовна.
Савицкая приступила к делу:
– Не так давно ко мне пришел один человек, он сказал: «Лучше всего дорогу к стаду знают волки».
«О чем это она?» – не понял хозяин кабинета, не отрывая взгляда от замолчавшей гостьи.
– И все? – насмешливо вопросил он. – Тот человек больше ничего не добавил?
– Почему же? – Элеонора даже не пожала плечами, а повела ими. – Добавил кое-что из святого писания. Он запросто цитирует святых апостолов и отстреливает крупных чиновников и видных бизнесменов. Что вас так встревожило? – как сквозь вату услышал Николай насмешливый голос. – Вспомнили прозвище этого человека?
Как-то быстро я его вспомнил, незаметно скривился полковник, следовало бы нахмурить лоб, прикрыть глаза, проявить недюжинное усилие воли: цитирует апостолов? отстреливает крупных чиновников? Покачать головой: нет, не вспомнить – с чего начать, за что зацепиться? Потом попробовать мыслить логически: чиновникам и бизнесменам, если придержаться взятого тона, «несть числа». Апостолов всего двенадцать, но в голове вертятся лишь четыре евангелиста: Матфей, Марк, Лука и Иоанн.
– Марк, – покивал Николай, наконец-то отвечая на вопрос Элеоноры. И тут же набросил на лицо маску недоумения. – У вас побывал Марковцев? Но зачем?!
– Лучше спросите – когда. Задолго до того, как купился на вашу ооновскую липу. Его задача – предотвратить покушение на Кесарева.
На Кесарева – отметил акцентированное слово полковник. Не имя – Борис, и не фамилию, а акцентированное слово, определение неодушевленного рода. И мог себе сказать, что начинает вникать в суть визита элегантной дамы, которую впору с поклоном называть Пиковой. И все же вернуть ей нечестное имя Бориса:
– Марк работает на Кесарева?
Элеонора с небольшой задержкой кивнула:
– Да.
– Марковцев сам предложил вам свои услуги?
– Да. Хотя у него был выбор – обратиться с аналогичным предложением к вам. Не просто записаться в легионеры, а предложить свои услуги киллера и обговорить достойную его квалификации сумму.
– С противоположным предложением, – поправил собеседницу Гришин.
– Я имела в виду деньги. Сергею заплатили аванс, два с половиной миллиона долларов, и он легко перекупит ваших легионеров. Причем в самый последний момент, когда времени на исправление ошибок не останется. Довольно простой план, но точно просчитанный. И вы не станете преследовать наемников. Они для вас – уходящий поезд. У вас хватит других дел, которые вам подкинет мой муж. Ваша энергия…
– Ну хватит! – перебил девушку Гришин. Теперь не было необходимости играть озабоченного человека, полковник негодовал на себя, Марка, оба они едва не сорвали операцию. Страшно представить Савицкую даже в соседнем кабинете, у другого следователя. – Хватит подражать кому-то. Стань сама собой… Сука!
Он бы удивился, если бы оскорбление прозвучало сразу, вроде как от несдержанности. Однако выдержал паузу, выходит, все взвесил.
А вообще не нужно ничего взвешивать, просто отвечать соответственно, называть, как это делает Нора, вещи своими именами, акцентировать их. На пренебрежительное Кесарев отвечать – шлюха! На неприязненное «мой муж» – сука! Проститутка!
Вряд ли от его оскорблений вспыхнули порочным цветом щеки Норы. Может, одного только слова не хватило ей, нескольких резких движений – сдернуть ее на пол, заломить руку, вцепиться в волосы и задышать в ухо, стоя сзади: «За этим ты пришла? Ты любишь, когда тебя называют сукой? Любишь, когда тебе делают больно?»
Казалось, Нора читает его мысли. Гришин видел ее участившееся дыхание, румянец стал распутным, губы чуть приоткрылись.
Комплекс, вдруг подумалось Николаю. По отдельности ничто так не вскружит голову. Эта стерва, сдавая, подписывая смертный приговор своему мужу, завелась еще и от бранных слов.
И полковник вдруг впервые пожалел беглого предпринимателя. Заодно разочаровался в нем просто как в мужике, сделавшем неверный выбор. И вспомнил однокурсника, молодую жену которого не попробовал разве что самый ленивый импотент в институтской общаге. «Трахают же твою жену», – говорили ему. А он отвечал: «Значит, любят. Лишь бы не били».
Как мужика Бориса жалко. Даже в качестве врага пожалеешь… если взглянешь на его порозовевшую от возбуждения половину. Как бизнесмена – нет, не жалко. Потому что бизнесмены в большинстве своем – не мужики. И выбирают себе подруг из таких вот, как Элеонора, похожих на драгоценные китайские статуэтки. С виду красивая, а внутри пусто, как у дешевки.
Николай подошел к холодильнику и выпил минеральной воды. Бросил взгляд исподлобья на гостью… Обойдется.
– У тебя есть условия? – наконец спросил он.
– Только одно, – кивнула Нора, вставая с дивана. Испытав хозяина кабинета хищно прищуренным взглядом в упор, веско сказала: – Марк.
И вышла из кабинета.
Но тут же вернулась, прикрыв за собой дверь.
– Если вам понадобится Алексей Щедрин, вы в любое время дня и ночи можете найти его в моей квартире. – И язвительно добавила: – Вам адрес сказать?
– П-пропуск! – Полковник расписался, и только после этого Савицкая сгинула окончательно.
Ни с того ни с сего Гришин представил ее, балансирующей на железнодорожной рельсе. Шагает она довольно бойко, смотрит под ноги, на лице улыбка. Стан изогнут, одна рука внизу, другая наверху. Вот одно неловкое движение, и она изогнулась в другую сторону.
Упала?..
Пока нет.