ал, чтобы несчастная говорила, но она сидела и играла на маленькой тростниковой дудочке медленную и грустную навязчивую мелодию. Рядом стояла чашка для милостыни. Тави, как всегда, бросил в нее мелкую монетку. Герта никак не отреагировала.
Вернулся Борс и кивком показал на палатку у себя за спиной:
– Ты знаешь, куда идти.
– Спасибо, Борс, – ответил Тави, убрал деньги и направился в маленькую палатку, которая была больше палатки самого командира в лагере легиона.
Внутри она была украшена дорогими коврами, на стенах висели ткани и гобелены, и возникало ощущение, что ты находишься в настоящем, прочном доме. Девочка лет двенадцати сидела на стуле возле двери и читала книгу. Она наморщила носик, не поднимая взгляда от книги.
– Мама! – позвала она. – Помощник трибуна Сципио пришел принять ванну!
Через мгновение занавески позади ребенка раздвинулись, и из-за них появилась госпожа Кимнея, черноглазая брюнетка, выше большинства мужчин. Она выглядела так, будто в случае необходимости могла поднять вооруженного легионера в доспехах и вышвырнуть из своей палатки. Она была в подчеркивавшем фигуру платье из красного шелка с поясом, украшенным сложной золотой и черной вышивкой, с обнаженными руками и широкими плечами.
Господа Кимнея сделала изящный реверанс и улыбнулась Тави:
– Добрый вечер, Руфус. Я могла бы сказать, что это приятный сюрприз, но твое появление почти всегда совпадает со временем, когда приходит пора вынимать из печки булочки.
Тави поклонился и улыбнулся в ответ:
– Госпожа, я всегда рад вас видеть.
Улыбка Кимнеи стала еще шире.
– Какой чаровник. И я… вижу, что трибун Гракх все еще тобой недоволен. Чем может тебя порадовать Павильон сегодня вечером?
– Только ванной.
Она посмотрела на него с деланой суровостью:
– Ты слишком серьезен для молодого человека. Зара, дорогая, беги приготовь ванну для Сципио.
– Хорошо, мама, – ответила девочка.
Она встала и убежала прочь, прихватив с собой книгу.
Тави подождал немного.
– Мне не хотелось бы спешить…
– Да, конечно, – сказала Кимнея и наморщила нос. – Если учесть твои ароматные запахи, то чем меньше времени мы проведем рядом в замкнутом помещении, тем лучше.
Тави наклонил голову, словно приносил извинения.
– Вам удалось что-нибудь узнать?
– Конечно, – ответила она. – Но сначала нужно уточнить цену.
Тави поморщился:
– Я могу несколько увеличить вчерашнюю сумму, но на большее…
Кимнея махнула рукой:
– Нет. Речь не о деньгах. Информация может оказаться опасной.
Тави нахмурился:
– В каком смысле?
– Могущественным людям может не понравиться, если потенциальные враги узнают их тайны. Если я поделюсь с тобой этими сведениями, я могу пострадать.
Тави кивнул:
– Я понимаю, что вас тревожит. Можете не сомневаться, что я сохраню в тайне источник информации.
– Да? А как насчет гарантий?
– Мое слово.
Кимнея расхохоталась:
– Неужели? О, юноша, это так… очаровательно. – Она склонила голову набок. – Но ты ведь сказал это совершенно серьезно?
– Да, госпожа, – ответил Тави и взглянул ей в глаза.
Она некоторое время смотрела на него.
– Нет, Сципио, – качая головой, проговорила она. – Я бы не добилась своего положения, если бы рисковала понапрасну. Я готова торговать информацией, но только на определенных условиях. Мне нужна защита.
– Какая именно? – спросил Тави.
– Ну, скажем так: на кого ты работаешь? И тогда, если ты сдашь меня, я смогу сдать тебя.
– Что ж, звучит разумно, – ответил Тави. – Но я не могу ответить на ваш вопрос.
– Тогда мне придется вернуть твое серебро, – тихо сказала Кимния.
Тави поднял руку:
– Не нужно. Считайте его авансом. Если вы сумеете узнать нечто интересное, но не угрожающее вашему положению, вы сможете поделиться со мной этими сведениями?
Кимнея склонила голову набок и кивнула.
– А почему ты мне веришь?
Тави пожал плечами:
– Можно назвать это инстинктом. В некотором смысле вы честно ведете дело. – Он улыбнулся. – К тому же деньги не мои.
Госпожа Кимнея снова рассмеялась:
– Ну, у меня получилось не слишком удачно, если пришлось отказаться от серебра. Зара уже приготовила твою ванну. Ты ведь знаешь, куда идти?
– Да, благодарю вас.
Она вздохнула:
– Честно, я не хочу вмешиваться в твои дела, но Гракх заходит слишком далеко.
– Я справлюсь, – сказал он. – До тех пор, пока у меня есть возможность принять ванну в конце дня.
– Тогда не буду тебя задерживать, – с улыбкой сказала она.
Тави поклонился и вышел из палатки. Он пересек маленький зеленый двор, где слепая девушка играла на тростниковой дудочке. Из шатра, в котором подавали вино и где находились девушки, раздались смех и громкие крики, заглушившие грустную мелодию дудочки. Борс повернул голову – слишком рано для такого шума. Тави подумал, что он похож на пса, заметившего что-то неожиданное на своей территории.
Тави подошел к другому шатру яркого сине-зеленого цвета. Внутри несколько альковов были отгорожены тяжелыми портьерами, в каждом стояла круглая деревянная ванна, достаточно большая, чтобы в ней с комфортом могли разместиться два-три человека. Из одного такого алькова донесся плеск воды и женское хихиканье. Из другого звучал пьяный мужской голос, мурлыкавший какую-то песню. Из-за занавески третьего алькова появилась Зара и кивнула Тави. Она держала в руках джутовый мешок. Когда Тави вошел, она снова наморщила носик.
Тави скользнул в альков, задернул занавеску, снял грязную одежду и протянул ее сквозь щель девочке, ждавшей по ту сторону. Она молча ее взяла, засунула в мешок и на вытянутой руке унесла стирать. Тави знал, что вскоре он получит все назад, чистое и высушенное.
Рядом с ванной стояло большое ведро с теплой водой и мочалкой. Тави смыл с себя бо́льшую часть грязи, прежде чем попробовать воду в ванне, добавил еще немного горячей из бака на рычаге, расположенного рядом, и со вздохом облегчения погрузился в воду. Тепло окружало его со всех сторон, и он некоторое время им наслаждался. Работа, порученная ему Гракхом, была не только неприятной, но и очень утомительной, и он с нетерпением ждал этих минут в конце каждого дня.
Тави подумал о своей семье и пожалел, что пропустил встречу в Церере. Впрочем, после того, как его тетя начала поддерживать консула Аквитейна и его жену, ему стало трудно с ней разговаривать. До тех пор пока речь не заходила о политике, все шло хорошо, но когда Тави стал курсором, он постоянно имел отношение к политике в той или иной форме.
Он скучал и по дяде. Бернард всегда относился к Тави с уважением, что было весьма необычным, как он понял впоследствии. Тави гордился тем, что его дядя не раз вел себя как настоящий герой, и с нетерпением ждал встречи с ним и его реакции на успехи племянника. Бернард напряженно работал, чтобы обеспечить Тави всем необходимым для будущей достойной жизни. Тави хотелось, чтобы дядя собственными глазами увидел, что племянник сумел использовать предоставленные ему шансы.
И Китаи…
Тави нахмурился. И Китаи. Она там будет. Если сейчас Тави не чувствовал тоски, которая преследовала его с того самого момента, как он оставил ее в столице Алеры, то не из-за того, что больше не хотел быть рядом. Она часто появлялась в его мыслях, особенно ее смех и остроумные шуточки, и если Тави закрывал глаза, он видел перед собой необычное лицо Китаи, прелестные миндалевидные глаза, белые шелковистые волосы, длинные стройные руки и ноги, нежную кожу…
Из соседнего алькова, где хихикала женщина, стали доноситься совсем другие звуки, и тело Тави с неожиданным энтузиазмом отреагировало на мысли о Китаи и стонущую шлюху. Он заскрипел зубами, ему вдруг отчаянно захотелось воспользоваться советом Макса. Но нет. Он сказал себе, что ему необходимо сохранять сосредоточенность и внимание, чтобы не пропустить даже малейшего намека на полезную информацию для Первого консула. Он не имел права тратить время и силы на глупые развлечения, которые будут его только отвлекать.
К тому же он не хотел, чтобы рядом с ним оказалась одна из девушек Кимнеи. Он скучал по Китаи.
И его тело дало ему это понять с полнейшей ясностью.
Тави застонал, погрузился с головой под воду и оставался там столько, сколько мог задерживать дыхание. Вынырнув на поверхность, он взял мыло и чистую мочалку и принялся так яростно тереть кожу, словно хотел ее содрать, пытаясь думать о чем-нибудь другом. Да, он скучал без Китаи. Да, он хотел находиться рядом с ней не меньше, чем раньше. Но если так, то почему он перестал о ней говорить?
Он неизменно испытывал боль, когда вспоминал о ней… так, наверное. Ее голос, прикосновения, ее особенности – все это казалось таким естественным в его мире, стало частью солнечного света и воздуха. Когда он прикасался к Китаи, даже если они просто держались за руки, у него возникало удивительное ощущение, теплое и успокаивающее, дарившее глубокое удовлетворение. Именно мысли о том, чего он лишился, заставляли его страдать от одиночества. Даже сейчас, думая о Китаи, он должен был испытывать эти чувства.
Но этого не происходило. Почему?
Он только что закончил смывать с себя мыло, когда его внезапно осенило.
Тави прорычал невнятное проклятие и выскочил из ванны. Схватив полотенце, он быстро вытерся, накинул просторный халат, лежавший на стуле, и вышел из шатра на центральный двор.
В винном шатре шло громкое веселье, и Тави увидел, как в него вошел Борс. Слепая нищенка продолжала играть на тростниковой дудочке, и Тави решительно направился к ней.
– Что ты делаешь? – прошипел он.
Слепая опустила дудочку, и на ее губах появилась улыбка.
– Считаю дни до тех пор, когда ты поймешь, кто я такая, – ответила она. – Однако я уже собралась считать недели.
– Ты сошла с ума? – хрипло пробормотал Тави. – Если кто-то сообразит, что ты марат…