Пределы претензий на власть
Далеко не все самозванцы и их окружение принадлежали к безрассудным авантюристам, действовавшим по принципу «все или ничего». Нередко они даже не пытались претендовать на власть над всем государством, а ограничивались куда более скромными достижениями. Подобная позиция объяснялась многими соображениями: общей политической ситуацией (сила центральных властей, число конкурентов в борьбе за власть), традициями региона, в котором самозванец начинал свой путь к власти, наконец – статусом тех лиц или династий, на идентичность с которыми претендовал авантюрист.
§ 1. Претенденты на верховную власть
Безусловно, самой высокой ставкой в борьбе за власть был ханский трон и, соответственно, контроль над всем государством. Лже-Кильдибек в Золотой Орде, лже-Эренг-Мухаммад в Хивинском ханстве, кокандский лже-Пулад-хан – все они ставили цель именно захвата власти над своими государствами в целом. Для ее достижения их и поддерживали влиятельные кланы, а иногда даже и иностранцы, готовые ради этой власти бросить вызов крови – вызов законным претендентам на трон, имеющим право на ханский титул в силу происхождения. Так, например, золотоордынского самозванца, помимо ряда ордынских эмиров, поддержали венецианцы, имевшие торговые интересы в Причерноморье и надеявшиеся увеличить свою долю на рынке благодаря собственному ставленнику [Григорьев, 2007, с. 124–129]. Хивинский лже-хан был поддержан родственными ему туркменами, которые, пусть и на короткое время, сумели взять верх над своими соперниками при ханском дворе – узбекской аристократией [МИТТ, 1938, с. 330–331; Munis, Agahi, 1999, р. 52–53]. Кокандский самозванец также был поддержан преимущественно киргизской знатью и войсками, его соплеменниками, которые и прежде нередко выступали против законной ханской власти [Хасанов, 1977, с. 65 и след.].
Некоторые правители (и явные самозванцы, и претенденты с сомнительными правами на трон) формально, присваивая себе титул монарха, претендовали на власть во всем государстве, но на деле ограничивались фактическим контролем над конкретным регионом. Так поступали, например, противоборствующие ильханы в Иране – ставленники различных могущественных сановных семейств, которые традиционно были связаны с той или иной областью государства Хулагуидов. Поэтому власть, например, ильханов Мухаммад-хана и Джахан-Тимура, ставленников Шайх Хасана Бузурга, ограничивалась Ираком: именно этот регион находился под контролем Хасана и его рода Джалаиров. Аналогичным образом, Хасан Кучак и Малик Ашраф, соперники Хасана Бузурга, могли обеспечить своим ставленникам – Сатибек, Сулейману и Ануширвану – власть над Азербайджаном, поскольку в этом регионе наиболее сильно было влияние клана Чопанидов [Шараф-хан, 1976, с. 69–70] (см. также: [История, 1977, с. 156]). Однако при этом каждый из марионеточных ильханов в силу своего происхождения (истинного или мнимого) и принятого монаршего титула формально претендовал на власть во всем государстве, что, собственно, и являлось формальной причиной длительных междоусобиц на осколках государства Хулагуидов.
Можно предположить, что Хасан Бузург в конечном счете решил отказаться от практики возведения на трон подставных потомков Хулагу, в том числе и по той причине, что другие регионы отказывались их признавать. Поэтому его решение провозгласить самого себя верховным правителем в собственных владениях – Ираке и значительной части Ирана – вряд ли было рискованным и необдуманным: эти регионы и так находились под его полным контролем, а непризнание Джалаиров в ханском достоинстве другими регионами их не смущало – ведь и они сами отказывались признавать власть других правителей, в том числе и Хулагуидов, являвшихся ставленниками рода Чопана.
А вот судьба еще одного хана с сомнительным происхождением – Тоглук-Тимура, внука Дувы – сложилась гораздо более удачно. Сначала он был единодушно признан в ханском достоинстве всей знатью и населением Могулистана, восточной части Чагатайского улуса, фактически положив начало самостоятельному государству в Восточном Туркестане. Однако при поддержке влиятельного рода Дуглатов и местного духовенства, он почувствовал себя настолько уверенно, что стал задумываться о дальнейшем расширении своих владений. Пользуясь непрекращающимися междоусобицами в Мавераннахре, западной части Чагатайского улуса, Тоглук-Тимур вторгся туда и в 1360 г. был признан также и ханом Мавераннахра, объединив, пусть и на короткое время, государство Чагатаидов под властью одного хана [Караев, 1995, с. 50–51]. Обратим внимание, что своими действиями этот «сомнительный» Чингисид бросил вызов чагатайским ханам, в принадлежности которых к «золотому роду» никто не сомневался, и одержал над ними победу. Трудно сказать, насколько чагатайские эмиры, признавшие власть Тоглук-Тимура (а среди них – и Амир Тимур), верили в его чагатайское происхождение: претенденту удалось доказать свое право на трон предков не столько генеалогическими сведениями, сколько силой оружия и дипломатическими талантами, позволявшими ему устранять одних противников и привлекать на свою сторону других. Правда, сразу же после смерти Тоглук-Тимура Чагатайский улус, объединенный им в формате «личной унии», вновь распался на две части: эмиры Мавераннахра отказались признавать власть Ильяс-Ходжи – сына и наследника Тоглук-Тимура. Однако в Могулистане, основы государственности которого были заложены именно Тоглук-Тимуром, династия его потомков оставалась на троне до конца XVII в.
В отдельных случаях амбиции не зависели от воли сомнительных претендентов на трон: на что им претендовать, решали стоящие за ними влиятельные политические силы либо внутри государства, либо даже иностранные.
Узбекский хан с сомнительным происхождением – Ядгар, правивший в Восточном Дешт-и Кипчаке в середине XV в., изначально не ставил целью власть над всем государством и довольствовался владениями в Приаралье, которые затем унаследовали его прямые потомки. Однако политическая ситуация в «государстве кочевых узбеков» сложилась таким образом, что он при поддержке правителей Ногайской Орды был признан верховным правителем всей страны в целом, и его власти подчинились даже его политические противники, включая несомненных султанов-Шибанидов.
Аналогичным образом не мечтали о власти в Крымском ханстве, а уж тем более о ханском троне, представители династии Чобан-Гиреев. Однако Мустафа-чобан (Девлет-Гирей) стал нураддин-султаном по воле хана Мухаммад-Гирея III, а его сын Чул-Болад – Адил-Гирей по воле своего сюзерена и покровителя, османского султана, был возведен на престол, на котором провел пять лет (1666–1671). Выбор, таким образом, был сделан за самих претендентов, которые, хотя и обладали чингисидскими титулами, будучи нечингисидами, отнюдь не могут быть признаны авантюристами. Кроме того, ни один из Чобан-Гиреев, несмотря на титулы, реальной монаршей властью не пользовался: Девлет-Гирей очень быстро погиб в бою, а Адил-Гирей-хан все свое номинальное правление провел, стараясь не вызвать неудовольствия ни султана Османской империи, ни членов рода Гиреев.
Зато достаточно велики оказались амбиции Дукчи-ишана – предводителя Андижанского восстания 1898 г., хотя сам он отрицал, что метил в ханы. Возникает вопрос: ханом какого государства могли видеть его ферганцы? Ведь их собственное ханство было упразднено имперскими властями за 22 года до восстания. Таким образом, если не Дукчи-ишан, то стоявшие за ним политические силы ставили цель ни более, ни менее как реставрация Кокандского ханства! Духовный авторитет предводителя восстания, а также поддержка его османским султаном-халифом (пусть даже и подтвержденная всего лишь сфальсифицированным султанским фирманом), по их мнению, могли способствовать достижению этой цели. Другое дело, что в случае успеха на трон восстановленного ханства можно было возвести одного из представителей прежней династии Минг, которые в это время оставались не у дел, получив насмешливое прозвище «ханы-сироты» [Россия – Средняя Азия, 2011, с. 373].[177]
Не менее глобальные планы, как оказалось, ставил перед собой и монгольский «экзотический» самозванец Джа-лама. Хотя фактически он контролировал сначала Кобдосский район, а потом некоторые горные регионы на юго-западе Монголии, в конечном счете он видел себя восстановителем и правителем прежнего Джунгарского ханства (не будем забывать о его калмыцком, т. е. ойратском, происхождении), в которое, по его замыслу, должны были войти также земли Тибета и Восточного Туркестана [Рерих, 1982, с. 153; Юзефович, 1999, с. 332]. Как и в случае с Дукчи-ишаном, его религиозный авторитет, образ перерождения Амурсаны в сочетании с реальной военной силой и связями в Китае и Тибете делали эту цель не такой уж недостижимой в политических реалиях начала 1920-х годов. Неудивительно, что правительство МНР приняло решение о его устранении, что и претворило оперативно в жизнь.
§ 2. Авантюристы «регионального масштаба»
Некоторые самозванцы изначально ставили перед собой более скромные цели, даже не задумываясь о власти над государством в целом. Пользуясь разрушением аппарата центральной власти и управления, распадом единого государства, они старались закрепиться в каком-либо уделе, делая его самостоятельным, независимым от власти других правителей.
Так, первый (в хронологическом отношении) из упомянутых нами самозванцев, лже-Тимур-Таш, самозваный сын эмира Чопана, уже в силу происхождения не мог претендовать на власть в государстве в целом. Кроме того, не имея собственных войск, вынужденный опираться на могущественных покровителей – сначала своего «сына» Хасана Кучака, затем ойратских эмиров в Ираке, – он фактически был «привязан» к тем регионам, которые в соответствующий период находились под их контролем. А сами эмиры, собственно, даже номинально не предназначали его в правители, держа при себе лишь как представителя знатного рода, пользующегося некоторым авторитетом среди знати [Хафиз Абру, 2011, с. 158–162].
Наибольшее же число примеров «региональных» самозванцев можно наблюдать в Бухарском ханстве второй половины XVI – начала XVII в.: власть «сайид-заде», мнимого сына Шах-Бурхан-хана, ограничивалась областью Чарджуй; «чудесно спасшиеся» Шайхим-султан и потомки Баба-хана – сыновья Абд ас-Саттар-султана и Абд ал-Гаффар-султан – претендовали, соответственно, на Ташкент, принадлежавший именно семейству Баба-хана (настоящего!), и ряд прилегающих регионов [Юдин, 1988, с. 208–212]. Исфанд-султан (Абд ал-Амин-султан), вымышленный сын балхского правителя Ибадаллах-султана, в течение трех лет правил Балхом, не претендуя на расширение своих владений, хотя и был объявлен ханом [Ахмедов, 1982, с. 97–98; 1994, с. 163–164].
Точно так же вел себя и правитель Мерва в Хивинском ханстве – Нур-Мухаммад-хан, легитимированный своим предполагаемым отцом Абу-л-Мухаммад-ханом: он предпочитал отсиживаться в доставшемся ему уделе, отражая посягательства других членов хивинского ханского семейства, вовсе не думая принять участие в междоусобицах, чтобы расширить свои владения [Абуль-Гази, 1996, с. 135].
Аналогичным образом самозваные ханы Башкирии XVIII в. (Султан-Мурад и Карасакал – Султан-Гирей) также не преследовали цели распространить свою власть на соседние регионы, хотя и старались заручиться поддержкой их населения, чтобы увеличить число противников российского владычества [Акманов, 1993, с. 146–147; Садалова, 2006, с. 26–28]. В большинстве случаев такие «региональные» самозванцы, фактически были не более чем областными правителями, довольствовавшиеся формальным принятием ханского титула, хотя некоторые (как вышеупомянутые лже-Шайбаниды) обходились даже и без него.
Подобные скромные амбиции объяснялись, вероятно, тем, что чем меньше был объект притязаний того или иного самозванца, тем меньше внимания привлекали они со стороны могущественных конкурентов по борьбе за власть, включая и потомков Чингис-хана, и других представителей знати, которые и сами были готовы захватить трон, принадлежавший по закону Чингисидам – как это сделали Джалаиры, Тимуриды, Дуглаты и т. д. А кроме посягательств со стороны прямых конкурентов, была велика и опасность, что деятельностью того или иного самозваного правителя могли заинтересоваться те, кто знал настоящих членов правящих семейств, за которых выдавали себя эти самозванцы. В таком случае вероятность разоблачения, свержения и гибели была более чем вероятной.
Тем не менее некоторые из авантюристов, как было показано выше, укрепившись в каком-то одном регионе, решались увеличить свои притязания – вплоть до претензий на ханский трон. Однако чаще всего они не успевали их реализовать, поскольку тут же бывали вынуждены вступить в жесткое противостояние с конкурентами, не имевшими такой уязвимой черты как фальшивая генеалогия. Так, например, лже-Абд ал-Гаффар в течение двух лет признавался каракалпаками в ханском достоинстве, но как только завоевал Ташкент и прилегавшие к нему области, тут же был убит в борьбе со своими конкурентами – казахскими султанами [Юдин, 1988, с. 213–214].
Зато некоторые из самозванцев, ограничивая свои властные амбиции рамками одного региона, не только закреплялись в нем при поддержке своих покровителей и военной силы, но даже в редких случаях могли получать признание от законных ханов. Например, Исфанд-султана, лже-правителя Балха, признал бухарский хан Пир-Мухаммад II, который пришел к власти в очень сложной обстановке и для сохранения пусть даже призрачного единства государства Шайбанидов был вынужден признавать фактическую самостоятельность удельных правителей – даже такого явного самозванца и узурпатора власти [Ахмедов, 1994, с. 164].
Таким образом, ограничивая свои претензии масштабами одного региона, самозванцы в значительной степени увеличивали свои шансы удержать эту власть и закрепить положение.
§ 3. Самозванцы без властных амбиций
Обратившись к жизнеописаниям самозванцев в мировой истории, мы обнаружим, что с течением времени все больше из них затевали свои авантюры не для того, чтобы вести кровопролитную борьбу за власть, а чтобы добиться внимания, привлечь к себе интерес, богатых покровителей и в конечном счете разбогатеть, вести безбедное существование. Эта тенденция вполне логична и объяснима: ведь борьба за трон чаще всего кончалась разоблачением и гибелью претендента, либо его казнью как государственного преступника. Если же целью самозванства было всего лишь «вытрясти» немного денег из доверчивых жертв, то такое деяние рассматривалось не более чем мошенничество и грозило в худшем случае тюремным заключением, а то и вообще принуждением вернуть полученное. В качестве примеров можно привести, например, многочисленных претендентов на роль «чудесно спасшегося» французского короля Людовика XVII (на самом деле умершего в тюрьме в годы Великой Французской революции), лже-потомков Николая II, «экзотических» самозванцев – «индейского принца» Елеазара Уильямса, Джорджа Салманазара, «принцессу Карабу» и проч. (подробнее см.: [Баганова, 2010]).
Конечно, в отличие от «цивилизованной» и «меркантильной» Европы, в тюрко-монгольских государствах главной целью самозванцев оставалась борьба за власть: претенденты на ханские троны не так дорожили жизнью и стремились к богатству, как их западные «коллеги». Однако в ряде случаев мы с удивлением наблюдаем, что и лже-Чингисиды порой демонстрировали похвальный практицизм и довольствовались улучшением своего материального положения, отказываясь от рискованной борьбы за власть.
Например, лже-Тармаширин, нашедший приют сначала при дворе делийского султана, а затем правителя Фарса, за все время, что он выступал в роли бывшего хана, не предпринял ни одной попытки вернуть трон Чагатайского улуса. Он довольствовался выказываемым ему почтением и получаемыми дарами. Со своей стороны, его покровители также не подталкивали его к решительным действиям по «возвращению» трона, довольствуясь тем, что при их дворе есть претендент на трон, чье присутствие в известной мере гарантирует мирные отношения с Чагатайским улусом. Для Делийского султаната, который в свое время подвергался нападениям самого Тармаширина (настоящего!) [Бартольд, 1943, с. 62], это было весьма актуально. Что же касается Абу Исхака, правителя Фарса, то он с охотой приютил лже-Тармаширина, чтобы иметь определенные гарантии безопасности в случае, если какой-либо потомок «золотого рода» решит обвинить его в узурпации: ведь мнимый хан в любой момент мог быть провозглашен верховным правителем в его государстве, тем самым лишив врагов правителя Фарса повода упрекнуть его в узурпации! Кроме того, принимая претендента на чингисидский трон, Абу Исхак Инджу демонстрировал собственную приверженность к чингисидским традициям [Грачев, 2005, с. 95].
Знаменитый Карасакал, изменив свою «ипостась», радикальным образом изменил и характер своей деятельности как претендента на трон. Если в Башкирии, где выдавал себя за султана-Чингисида, он добивался власти военным путем, участвуя в боях, терпя поражения и даже получая тяжелые раны, то в Казахстане, приняв имя Лубсан-Шоно, он повел себя совершенно иначе. За исключением малозначительного эпизода с попыткой вторжения в пределы Джунгарии в 1741 г., он не предпринимал никаких активных действий для реализации своих мнимых прав на джунгарский трон. Вместо этого он приятно проводил время со своими друзьями и покровителями – казахскими ханами, султанами и батырами, получая от них подарки, слуг, скот, порядком увеличивая свое благосостояние. Как и лже-Тармаширин, он интересовал казахских султанов прежде всего как средство дипломатического воздействия на джунгар, с помощью которого можно было добиваться от них мира и территориальных уступок. Именно в этом качестве рассматривали Карасакала казахские лидеры, когда не только оказывали ему покровительство, но и отвергали требования русских и джунгарских властей о его выдаче [Моисеев, 1991, с. 130–131; Таймасов, 2004, с. 68; Корниенко, 2011, с. 171]. Тот факт, что он скончался при невыясненных обстоятельствах именно в 1749 г., когда Джунгария сама вступила в фазу кризиса и распада, и Карасакал перестал представлять ценность для казахов, подтверждает такое предположение: он перестал быть нужен казахским Чингисидам.
Большое количество самозванцев, предпочитавших «хождению во власть» увеличение собственного благосостояния, объявилось среди татарской служилой аристократии в Московском государстве. Первым исследовал этот феномен на основе исторических источников А. В. Беляков, назвавший таких авантюристов «ложными Чингисидами», хотя (как он сам отмечает), факты подобного самозванства фиксировались историками и ранее.
Оказывается целый ряд татарских дворянских родов (и даже, как ни странно, не только татарских) в XVI и особенно XVII в. претендовали на происхождение от Чингис-хана. Так, род Аничковых считал своим предком некоего царевича Береке, якобы выехавшего на службу еще к Ивану Калите в первой трети XIV в. и крестившегося под именем Аникея. Дворянские роды Серкизовых и Старковых считали себя потомками ордынского царевича, выехавшего из Золотой Орды на службу к Дмитрию Донскому; претендовали на «царское» (т. е. ханское) происхождение рязанские роды, возводящие генеалогию к мирзе Салахмиру – Крюковы, Шишкины, Апраксины, Дувановы, Хитрово и др. Род Мустафиных позиционировал себя как потомков астраханского царевича Муртазы б. Мустафы, жившего в конце XVI в. Род Тевкелевых, давший России несколько видных военных деятелей и дипломатов, также заявлял о своем чингисидском происхождении, выдумав для этого некоего царевича Девлет-Мухаммада, якобы являвшегося сыном касимовского хана начала XVII в. Ураз-Мухаммада. Род Чанышевых также выдумал себе предка – некоего Алтун-хана. Род Булатовых считал своим предком Якуба, сына первого казанского хана Улуг-Мухаммада и т. д. [Беляков, 2011, с. 79–80].
Но самое удивительное, что на происхождение от чингисидских правителей претендовали некоторые княжеские и боярские роды, которые, судя по родословным, вообще не были татарскими по происхождению! Так, например, роды Булгаковых, Голицыных и Куракиных называли в качестве своего предка некоего Ивана Ивановича Шею-Булгака, представителя золотоордынского ханского рода, выехавшего в начале XV в. на службу к великому князю рязанскому Олегу Ивановичу. А между тем, согласно родословцам российского дворянства, эти семейства вообще относились к Гедиминовичам, т. е. являлись потомками литовского великокняжеского рода [Беляков, 2011, с. 79] (см. также: [Халиков, 1992; Иванов, 2003, с. 234])!
При этом ни один из этих служилых родов, претендовавших на чингисидское происхождение, никогда не предъявлял претензий на троны постордынских государств, тем более что после присоединения к Москве Казанского, Астраханского и Сибирского ханств такие требования были бы бессмысленны. Не пытались они и использовать чингисидское происхождение для повышения своего значения в политической жизни Московского государства. Зачем же в таком случае они вообще шли на такие фальсификации, давая повод уличить себя в самозванстве?
Дело в том, что в рамках действовавшей в Московском царстве системы местничества высокое происхождение давало право на получение, соответственно, и высоких придворных должностей, которые являлись достаточно выгодными синекурами: выполняя необременительные обязанности при царе, их обладатели могли рассчитывать на крупное жалование, обладание богатыми земельными владениями, получение дополнительных почестей, льгот и привилегий. Это-то и интересовало тех, кто в XVI–XVII вв. пытался выдавать себя за потомков «Потрясателя Вселенной»: Чингисиды в местнической системе занимали очень высокое положение, выше них были только сами цари и члены их семей, равными им – представители родовитого московского дворянства, знатные иноземцы; остальные боярские и княжеские роды (включая удельных Рюриковичей и Гедиминовичей) были гораздо ниже (подробнее см.: [Беляков, 2011, с. 372 и след. ]). Соответственно, признание того или иного рода чингисидским позволяло надеяться на получение самых престижных придворных должностей, самых высоких вознаграждений, самых обширных вотчин и поместий. О том, чтобы добиваться влияния, благосостояния и уважения собственными заслугами выходцы из Золотой Орды и постордынских ханств в это время уже не думали.[178]
Как же эти самозванцы рассчитывали убедить московские власти в своем чингисидском происхождении? По-видимому, они делали ставку на то, что многие чингисидские родословные (шежере) могли исчезнуть – погибнуть сначала в результате завоевания постордынских юртов Московским царством, а затем и в самой Москве во время Смутного времени. Ведь известно, что как раз после Смуты, пользуясь гибелью документальных архивов, многочисленные худородные и мелкопоместные дворяне, а иногда даже простолюдины и холопы записывали себя в боярские и дворянские списки как представителей знатных родов, и зачастую их было невозможно уличить в фальсификации. По-видимому, на такие же подделки шли и претенденты на родство с Чингисидами.
Однако происхождение от Чингис-хана было слишком высоким и потому слишком заметным, чтобы подобные аферы прошли незамеченными – подобно мнимому дворянству или фальшивому боярству. Кроме того, как уже неоднократно отмечалось, Чингисиды очень тщательно хранили свои генеалогии от поколения к поколению, помнили многие поколения своих предков и сложные семейные связи между разными ветвями «золотого рода». Таким образом, им даже не нужны были документы, чтобы понять, является ли претендент настоящим потомком Чингис-хана или же самозванцем.
Тем не менее этот пример самозванства представляется интересным и необычным, так как позволяет проследить, как со временем менялись представления тюрко-монгольской знати о прерогативах и возможностях, которые давала принадлежность к «золотому роду». Если раньше, претендуя на родство с Чингисидами, можно было надеяться при удаче занять ханский трон, теперь же такие претензии ограничивались желанием получения жалований и поместий, содержания и проч.