Кто такая эта сиротка Хеся, про которую мама говорила довольно часто применительно ко мне, похожа я на нее или нет, я не знала, но по маминому тону поняла, что она почему-то сердится на папу и его надо выручать.
— Нет, он меня обычно не выпускает из бир-бирь-билярной, чтобы я не потерялась. Он мне даже дает мел, чтобы я им натирала кончик кия — так нужно, чтобы папа выиграл, — похвасталась я, но мама, даже не дослушав, с решительным видом взяла меня за руку и со словами: «Давай сделаем папе сюрприз» — вошла в прокуренное помещение.
Отец, пойманный с поличным, смутился, заметался и, прекратив игру, поплелся за мамой к выходу. Мужики сочувственно смотрели ему вслед.
После этого случая отцу долго не доверяли со мной гулять. Но как-то раз, когда я была уже в первом классе, он вдруг сам неожиданно вызвался сходить со мной в Сокольники. Мама обрадовалась, ей нужно было подготовиться к приходу мойщиков окон из фирмы «Заря», и мы с отцом ей только мешали.
Когда мы вышли из дома и помахали на прощанье ручкой маме, провожающей нас с балкона, отец сказал:
— Ну, в Сокольники мы не пойдем. Что там делать?
— Аттракционы, — начала было я, но он меня быстренько перебил:
— Оставь эти советские развлечения детям пролетариата. Я тебя отведу в совершенно потрясающее место, где ты еще никогда не была. Скажи, ты любишь лошадей?
Мы поехали на ипподром. Там мне понравилось: жокеи, лошади, атмосфера праздничная, суетливая и совсем не советская. Здание ипподрома было очень красивым, и публика тоже была одета ярче, чем обычная уличная толпа. Было много красивых женщин, а мужчины все были с программками, блокнотами, ручками, и у всех были бинокли, чтобы наблюдать за бегами. Мы с отцом сходили в буфет, где он купил мне столько лимонада, сколько мне хотелось. Отец переговаривался с какими-то людьми, они обсуждали, на кого ставить, кто сегодня фаворит и прочие интересные темы. Потом мы спустились почти к самым беговым дорожкам, лошади пробегали совсем близко, мне казалось даже, что я чувствую запах их пота. Отец показывал мне, за кого болеть, на кого мы поставили.
Наша лошадь не прибежала первой ни разу, но отец все равно был доволен. Он пытался объяснить мне устройство тотализатора, называя его Уроком математики в ее практическом применении, но это было выше моего понимания. С каждым забегом народ возбуждался все больше, да и людей на трибунах прибывало.
— Ой, смотри, мама, — я дернула отца за рукав.
— Не говори глупости, откуда здесь может быть мама? — отмахнулся отец.
— Посмотри сам! Мама! Мама! — я закричала и замахала рукой. Отец встал и осмотрелся. К нам подошла сияющая улыбкой мама.
— Ага, вычислила! — сказала она, смеясь.
— Но как? Как ты догадалась? — отец был и обескуражен, и доволен одновременно.
— Слишком уж ты собирался и наряжался для похода в Сокольники. А в последнее время ты не вылезаешь с ипподрома, так что было нетрудно догадаться.
— А как же окна? Или никто не должен был приходить, а ты просто хотела за мной проследить?
— Я их отменила. Ну, тебе понравилось? — мама обернулась ко мне.
— Да, лошади очень красивые. А люди какие-то все противные.
Я осмотрела трибуны еще раз. Почти на всех лицах была написана алчность, ожидание, разочарование. Одинокие женщины явно приглядывались к кавалерам, а мужчины оценивающе осматривали дам.
— Да, место явно не подходит для ребенка, — решила мама, и мы ушли. Больше отец меня на ипподром не брал.
До шести лет, пока мы не переехали в собственную квартиру, я не очень хорошо знала отца. Мы никогда не жили вместе подолгу. Я жила у бабушки с дедушкой, маминых родителей. А мои родители были заняты своей бурной семейной жизнью: сходились и расходились, жили то у Софы, то вместе со мной у бабушки с дедом, но всегда это заканчивалось скандалами с последующими разъездами. Да это, в общем, и понятно — уж больно различались ценности и образ жизни моего отца и маминых родителей.
Вскоре после свадьбы мама с отцом должны были поехать в свой первый совместный отпуск. Деньги им дали мамины предки — все-таки дед был главным инженером большого завода, а бабушка работала инженером в каком-то институте при министерстве, деньги в семье водились. Сами же они, дед и бабушка, тоже уехали отдыхать. Оставшись одни, родители пустились во все тяжкие: рестораны, такси и, главное, карты. Взяв у мамы все имеющиеся средства, отец пошел играть и проигрался. Были слезы, он на коленях вымаливал прощение и клялся, что больше никогда в жизни не возьмет карт в руки. Но денег все равно не осталось. Что делать? Ведь надо ехать в отпуск в Геленджик? И отец открыл для мамы новый таинственный мир ломбардов. Раньше она и не знала, что они существуют у нас, в Советском Союзе; думала, они только во времена Достоевского были. Отец же после ранней смерти деда Матвея остался на иждивении Софы, которая, чтобы их прокормить, вышла на работу. Зарплата у нее была копеечная, и они еле сводили концы с концами, так что отец с раннего возраста очень близко познакомился с ломбардами. Для него в этом не было ничего особенного — суровая правда жизни. Со-Фа постоянно относила вещи в ломбард, а потом выкупала.
И вот, возвращаются бабушка с дедушкой из своего отпуска домой. Деду идти на работу, он открывает шкаф и видит, что его костюмы пропали.
— Люся, а где мои костюмы? — в изумлении спрашивает он бабушку. — Ты их куда-то перевесила? А свитера? Рубашки новые?
Бабушка подходит и тоже в сильном недоумении смотрит в опустевший шкаф.
— Может, ты их в чистку отдала перед отъездом? — предполагает дед.
— Нет, и не думала. Господи, да нас обокрали.
Бабушка начинает проверять свои шкафы — нет золотых колец и цепочек, пропало столовое серебро. Они в ужасе, думают, что их ограбили, но потом понимают, что входная дверь была заперта на ключ, в квартире никаких следов беспорядка, нет вывороченных ящиков и вспоротых матрасов. Воры явно знали, что брать и где; кроме того, взяли далеко не все, и не самое ценное. Заподозрили отца, решили ждать родительского возвращения из Геленджика. Скандал был невероятный, отец ушел жить к Софе, так и не поняв, в чем, собственно, дело — ведь бабушка благополучно выкупила все вещи в срок. Кстати, проторенную тогда в первый раз дорожку в ломбард мама потом так утрамбовала, что она превратилась во Владимирский тракт. Когда у нас совсем кончались деньги, мама закладывала свое золото, свою долю семейного серебра, однажды мы даже заложили сережки и колечко, подаренные мне на 12-летие.
Отец был игроком. Он играл во все, но основным его увлечением был преферанс. Утром он спал допоздна и просыпался к моему возвращению из школы. Днем сидел со мной, а вечером уходил играть. Возвращался он, как правило, поздно, когда я уже спала. Они с мамой до поздней ночи разговаривали на кухне, смеясь или ссорясь. Каждый вечер, лежа в своей кровати, я повторяла мантру. «Вот бы заснуть до того, как папа придет домой. Вот бы заснуть до того, как он вернется».
Засыпала я очень долго, мне всегда надо было перед сном помечтать, представляя себя героиней разных сказок и фильмов. Я прокручивала у себя в голове целые фильмы с собой в главной роли, притом я была одновременно и не совсем я, а намного красивее, умнее и смелее. В таком сладком полуобмане я и засыпала. Но часто мои мечтания так увлекали меня, что уснуть не получалось часами, и я слышала, как приходил отец. Мое сердце начинало колотиться, я садилась в кровати и прислушивалась, в каком настроении он вернулся, сердится ли мама. Если они мирно разговаривали и смеялись, я засыпала сразу, но, если голоса были повышенные и родители о чем-то спорили, я так и сидела, тревожно всматриваясь в темноту, как будто там был ответ на вопрос: поскандалят они сегодня или нет?
— Вы вчера ссорились с папой? — спрашивала я утром маму, когда она кормила меня завтраком и собиралась на работу.
— И не думали даже. Почему ты вдруг решила? — мама гладила меня по голове и заглядывала в глаза.
— Вы громко разговаривали, и папа кричал.
— Он не кричал, просто у него громкий голос и он не умеет говорить тихо. Ты знаешь, иногда взрослые возбуждаются во время разговора, когда тема их задевает, и начинают говорить громче и перебивать друг друга. Мы с папой — эмоциональные люди.
Как-то раз, когда они эмоционально о чем-то перекрикивались среди ночи и сосед сверху постучал по батарее, отец схватил молоток и начал в ответ так долбить по трубе, что на ней остались вмятины. Больше сосед никогда не стучал, но и здороваться при встрече в подъезде перестал.
Отец играл постоянно. Мы с ним играли в крестики-нолики, в морской бой и точки, настольные хоккей и футбол, в шашки, шахматы и нарды. В нарды мы резались часами, помногу партий подряд, пока у меня не кончались силы, и он на меня еще злился, что я «соскакиваю». В карты он со мной не играл, кроме самых дурацких детских игр, и отказывался учить меня играть в преферанс.
— Ты — женщина, все равно никогда не научишься, — говорил он мне в ответ на очередные просьбы.
— К тебе на днях приходил Миша Кусков, который и правил-то не знал, и ты его учил. Он же совсем тупой, как пробка. Он может играть в преферанс, а я нет?
— Да, любой мужчина, даже такой тупой, как он, будет играть намного лучше тебя. Преферанс — не нарды, там ничего не зависит от везения, нужно думать и считать, а ты этого физиологически делать не способна.
— Все равно научи.
— Не хочу тратить время впустую. Отстань.
Меня это страшно обижало.
— Почему ты ее не научишь, она ведь обижается? — спрашивала его мама.
— Ничего нет на свете более отвратительного, чем женщина-преферансистка. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Я знаю нескольких — ни семьи, ни дома, ничего у них нет. За собой не следят, пьют, ругаются матом, курят как паровоз — мужики в юбке.
— Да покажи ей правила, чтобы дома с ней играть. Ей больше и не надо.
— Нет, у нее есть способности, и она очень азартна. И, зная ее наследственность, можно предположить, что она подсядет на это дело. Не дай господи ей такое будущее.