— А я утверждаю, что Шестов хорош, особенно как стилист, но у него нет своей оригинальной системы мышления. Я бы на первое место поставил Флоренского. Вот никак не можем прийти к консенсусу. И я решил обратиться к тебе как к третейскому судье, как ты скажешь, так и решим. Ну, твое слово — кто?
Я молчала.
— Наташа, ты куда? — послышалось в трубке.
Женский голос сказал что-то неразборчиво.
— Наташа не хотела, чтобы я тебе звонил. Наверное, она думает, что ты не читала ни Шестова, ни Флоренского. Но ты ведь продвинутая девушка, правда, Алиса?
Я продолжала молчать.
— Кстати, ты знаешь, они с Дагом расстались? Окончательно и бесповоротно, — спросил Громов заговорщицким шепотом.
— Ты прямо при ней это говоришь?
— Нет, она ушла на кухню. Сердится, наверное, что я тебе позвонил. Кстати, мы сегодня ходили к Зимину и Танеевой. И Танеева сказала, что у Наташи есть класс. Что она настоящее чудо — в ней женственность соединена с интеллектом и красотой.
Юлия Танеева была подругой Бориса Зимина, соредактора «Гонзо», известной московской журналисткой. Меня Громов с ней не знакомил, да и в квартире Зимина я никогда не была.
— Юля говорит, она — неотшлифованный алмаз.
— Ага, так ты шлифовать собрался? — засмеялась я.
Я старалась держать удар и не показать ему, что задета или ревную. Он меня явно провоцировал, но я не собиралась поддаваться.
В ответ он тоже засмеялся. Я так и видела перед собой его самодовольную рожу.
— Так что скажешь по поводу Шестова?
— Не знаю, позвони кому-нибудь еще. Я не читала ни Шестова, ни Флоренского.
— Но ты хотя бы слышала эти имена, знаешь, кто это?
— Ну вот, теперь услышала.
— А кто такой Хайдеггер, Кьеркегор, Янсенс — знаешь?
— Нет.
— Может быть, ты и Гессе не читала?
— Слушай, у тебя там алмаз из-под носа уведут, пока ты меня экзаменуешь. Иди уже, займись огранкой, — я повесила трубку.
На следующий день Громов вызвал меня на встречу.
— Что ты дуешься? Почему ты молчишь все время? Я тут петухом разливаюсь перед тобой, а в ответ только косые взгляды. Вот черт! В чем дело?
— Странно, что тебе это не нравится. Ты ведь хотел получить мою реакцию. Теперь ты ее получаешь. По-моему, ты должен быть рад.
— Нет, Алиса, я не рад. Я не люблю пассивно-агрессивных бабищ, которые сверлят меня испепеляющим взглядом и поджимают губы.
— Ты мне зачем вчера звонил? Про Шестова поговорить? Нет же. Ты хотел меня подразнить, вызвать мою ревность. Правильно? Вот и наслаждайся — да, я ревную, злюсь, я обижена. Все по твоему плану, — я отвернулась от него.
— Ну, может быть, я думал, что ты будешь немного ревновать. Немного, а не так, что ты, будто дерьма наевшись, весь день будешь волком смотреть и из тебя слова щипцами не вытянешь. Я тоже злился. Ты последний раз убежала сломя голову и пропала. Несмотря на то, что я устроил тебе интереснейшее приключение. «У меня голова болит» — и это вместо благодарности?
— Извини, что не оправдала твоих ожиданий, Сережа. Надеюсь, что Наташа оказалась более благодарной.
Теперь пришла его очередь замолчать. Недовольные друг другом, мы еще немного посидели на скамейке и разошлись, каждый в свою сторону.
Через несколько дней меня позвали на выставку питерского художника, который ко всему прочему писал тексты для «АукцЫона». Я знала, что на открытии будет толпа знакомых. Мне не хотелось никого видеть, и я решила, что пойду на следующий день, когда там точно никого не будет.
Народу в самом деле было немного, но одной из посетительниц была Наташа Боженко. Когда я ее увидела, моим первым желанием было сбежать, но она меня уже заметила, так что путь к отступлению был отрезан. Наташа подошла ко мне со спокойной улыбкой. Я в очередной раз отметила про себя, до чего она красива.
— Алиса, хорошо, что мы встретились. А я хотела тебе позвонить.
— О'кей, а что такое? Что-то важное?
— У меня к тебе просьба. Давай выйдем, покурим, а?
Я была заинтригована. До этого она не особенно стремилась вступить со мной в общение, я же никогда не любила загадочных красавиц, несущих себя так, словно они боятся расплескать хотя бы часть своих внутренних сокровищ. Мы вышли из галереи и сели на скамейку на бульваре.
— Я какое-то время назад случайно столкнулась с Громовым. Он меня не отпускал весь день, всюду таскал за собой. Был очень мил, я удивилась.
— Да? Почему? Он обычно мил с дамами.
— Да нет, мне казалось, что он меня недолюбливает, пока я была с Дагом. Ты знаешь, что он меня бросил, Даг?
— Я знаю, что вы не вместе, но подробностей не знаю.
— Хорошо. Потом мы пошли к Громову. Ничего, что я об этом говорю?
— Нормально.
— Я не знала, что у вас что-то есть. Я предполагала, но точно не знала, вы никогда не показывали ваших отношений. Мы когда расстались с Дагом, я была убита абсолютно и как бы вдруг оказалась в вакууме. Куда-то пропали все друзья. Я думала, что это наши общие друзья, а оказалось, что только Дага. Поэтому я обрадовалась, что Громов со мной… э-э… общается. Но потом я поняла, что это не просто так, что он преследует две цели.
— Ну, мужчина всегда преследует некую цель, когда общается с красивой женщиной.
— Но как раз эту цель он не преследовал.
— Тогда я не понимаю, — удивилась я.
— Он, во-первых, хотел что-то там доказать Дагу, и я даже не была особенно против. После того, как тот себя со мной повел — почему бы нет, и Громов как раз подходящая кандидатура. Но на самом деле его главной целью было, чтобы об этом узнала ты.
— Да? Почему ты так думаешь?
— Когда мы к нему пришли — а он меня практически силой привел, — он только и говорил, что надо тебе позвонить. То по одному поводу, то по другому. Я думала, что он со мной из-за меня, а он хотел только тебя позлить.
— Ну не знаю. Не обязательно. Он все время с разными женщинами тусуется.
— Я его уже практически обняла… извини, что я тебе такие детали рассказываю, но я хочу, чтобы ты знала; так он просто схватился за трубку, тебе звонить. Я разозлилась и ушла.
Она замолчала.
— А о чем ты хотела попросить? — спросила я.
— Он не хотел меня отпускать, взял мою сумку и спрятал. Я тогда просто повернулась и ушла. А теперь он мне эту сумку не отдает.
— В каком смысле — не отдает?
— Так Не отдает. Я ему позвонила, попросила встретиться, чтобы он передал мне сумку. Он сказал «да» и не пришел, я его просто так прождала в метро. Потом я хотела сама приехать и забрать, но он не согласен. Говорит, что когда его нет дома, то нельзя тревожить отца. А дома он не знает, когда будет; он приходит и уходит. А теперь он вообще не подходит к телефону, а я не хочу ходить на тусовки, чтобы не встретить там Дага. Понимаешь?
— Так ты хочешь, чтобы я поговорила с ним и взяла твою сумку?
— Да, если тебя это не очень затруднит. Я буду очень признательна тебе.
— Не проблема.
Договорились, что, когда Наташина сумка будет у меня, я ей позвоню. Наташа ушла вниз по бульвару, а я вернулась досматривать выставку.
Странный человек Громов. Чувствует он ко мне что-то или нет? Я не могла разобраться.
БЛЮЗ — ЭТО КОГДА ТЕБЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПЛОХО
В последнее время я очень сблизилась с Боженой Ярской. Каждый раз, когда я приходила к Марине, то непременно поднималась поболтать с Боженой. В какой-то момент я начала проходить к Божене сразу, не заходя к Марине и Глебу. Мне вдруг стало казаться, что они, особенно Глеб, немного осуждают меня и мой образ жизни: все эти бесконечные тусовки, сейшены, пьянки, обилие знакомых мужского пола.
— Ты небось, Бялая, нажираешься на своих тусовках, а потом трахаешься там с тем, кто под руку подвернется и у кого еще стоит после всего выпитого, а?
— Отстань, Глеб! Зачем ты это говоришь? Ты не понимаешь, что это оскорбительно?
Он смотрел на меня с подозрением, что выводило меня из себя.
— Представления, как из каменного века, — выговаривала я ему. — Что, если я не замужем, так я не могу заниматься сексом с тем, кто мне понравится? И чтобы ты знал, я не сплю направо-налево с кем придется, хотя я верю, что у женщины есть на это полное право.
— Право есть. И такая женщина называется блядь.
— Да иди ты к черту! Ты просто неандерталец.
— А что, ты мне скажешь, что после того, как все напьются и выкурят по паре косячков, ничего такого не происходит? Да я видел, что у Божены творится, еще до того, как Леха появился. Каждый день оргии были.
— Оргии?! Я вижу, у тебя фантазия разыгралась. Ты лучше признайся, что тебе немного завидно. Где-то идет жизнь, а ты, молодой и красивый, заперт дома с маленьким ребенком и женой. Вот и злишься.
— Да это мне все завидуют! Когда я иду с женой и сыном по улице, на меня все оглядываются, все останавливаются сказать, какая мы красивая семья. Мы с Мариной как король и королева. А трахать постороннюю полупьяную, грязную девку, в которой неизвестно сколько до меня народу побывало, — фу, гадость!
— Да я тебя никуда и не приглашаю.
— Да тысячи, сотни тысяч женщин все бы отдали, чтобы оказаться на Маринином месте — муж, дети, семья. И ты, дорогая Алиса, в глубине души тоже хочешь быть нормальной бабой, а не такой вот суфражисткой.
Беседа принимала слишком личный характер, а ссориться мне не хотелось.
— О'кей, я не знаю, что такое суфражистка, но, судя по тому, как это звучит, быть ею не хочу. Но и то, что ты называешь нормальной бабой, имеет более широкие рамки, чем муж и дети.
После таких разговоров с Боженой было очень легко, она никого не судила и уж точно не осуждала.
Иногда она брала гитару и начинала петь. У нее был потрясающе сильный голос, хотя, конечно, десять лет наркотиков и алкоголя сказались на нем. Но все равно она, сидя в метре от меня на своей маленькой московской кухне, выбрасывала в пространство такое количество любви и внутреннего огня, что у меня мурашки шли по спине.