Марина рассматривала Громова в окно с высоты своего третьего этажа.
— Высокий. Светлые волосы. Приятное лицо. А нам с Глебом казалось иногда, что ты его придумала. Он такой неуловимый… Ты хочешь за него замуж? — вдруг совершенно неожиданно спросила она.
— Нет, конечно, не хочу, — я растерялась. Такая мысль мне почему-то ни разу даже не приходила в голову. — Он совсем не тот человек.
— Значит, ты его не любишь по-настоящему.
— Я его люблю. Просто замуж не хочу.
— Когда полюбишь по-настоящему, сразу захочешь.
— Не думаю, что ты права.
— Вот увидишь.
ПЕЛЬМЕНИ
Я встала, как обычно, часа в два-три дня, дома никого не было. Открыла холодильник — еды не было тоже. Даже яиц, чтобы сделать яичницу. Идти в магазин за продуктами не хотелось, поэтому я сварила себе кофе и вместо бутерброда закурила сигарету. Зазвонил телефон. Громов.
— Что делаешь?
— Умираю от голода. В доме вообще нет никакой еды. Ни хлеба, ни яиц, ничего.
— А у меня есть пельмени. Хочешь пельмени?
— Хочу, конечно.
— Ну, приезжай. У меня и тортик есть.
— Прямо сейчас приехать? — Я удивилась безмерно. Это было непохоже на Громова. Он никогда вот так сам по себе меня не приглашал.
— А когда? Конечно, прямо сейчас. Мне потом вечером надо будет уходить, так что времени в обрез. Успеешь за час приехать?
— Думаю, да, если бегом.
— Так почему мы еще разговариваем?
Я бросила трубку и стала бегом одеваться. Особо стараться было не нужно, Громов не выносил мои прикиды и хотел, чтобы я одевалась просто и по-женски. Косметику он тоже не любил, говорил, что без грима я выгляжу намного тоньше и породистей.
Через полтора часа я позвонила в его дверь. Громов открыл и впустил меня; кажется, он был мне рад — смотрел приветливо.
— Ну, так что, кормить будешь? — спросила я.
— Ты на самом деле хочешь есть?
— Еще как, умираю просто. Я уже ни о чем думать не могу от голода.
Он молча рассматривал меня, будто видел впервые. С интересом и пугающей меня нежностью. Как всегда в такие моменты, я почувствовала себя неловко.
— Может, у тебя и пельменей нет?
— С пельменями все в порядке. Не волнуйся.
Он повернулся и пошел на кухню. Я двинулась за ним. Громов достал пачку пельменей из морозилки.
— Магазинные? А я размечталась, решила, что домашние.
— Ты губу-то не раскатывай, откуда у меня домашние пельмени? Ну, варить?
— Вари, вари.
Я подошла к окну. Из него открывался прекрасный вид на Филевский парк.
— Господи, ты прямо как в лесу живешь. У вас здесь медведи не водятся?
— Я, между прочим, не всегда здесь жил. Я родился на Арбате. Знаешь Пентагон?
— Э-э-э, в Вашингтоне?
— Нет, на Арбатской площади. Жуткая коробка без опознавательных знаков, здание Министерства обороны. Рядом с «Художественным». Так этот Пентагон стоит на месте моего дома. А нас сюда переселили.
— И сколько тебе лет было?
— Учился в девятом классе. В 91-й школе.
— А, в спецшколе для одаренных детей?
— Угу. Странно, почему-то до сих пор помнится, как мы в десятом классе выбросили в окно свои старые ненужные тетради, ветер подул, и листки разлетелись в разные стороны. Было такое ощущение счастья, и вся жизнь впереди.
Что же делать если обманула
Та мечта, как всякая мечта…
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута, — продекламировала я.
Он посмотрел на меня искоса.
— Вроде того.
Пока я поглощала пельмени, он, сидя напротив, смотрел на меня. Сам не ел.
— А ты и правда голодная.
— Конечно, я же тебе сказала, у меня шаром покати.
— Не могу поверить, что ты приехала ко мне поесть.
— А что в этом такого необычного?
— Не знаю. Девушки обычно так себя не ведут. Ты как голодный птенец — да еще эти волосы твои торчат во все стороны, — он откинул волосы у меня со лба. — Точно, ты похожа на галчонка.
— Галчонок, кажется, не самая красивая птица, — я не знала, радоваться или обижаться такому сравнению.
— Дело не в красоте. Главное — щемящая нота. Есть она в тебе.
Я пожала плечами. Какая такая щемящая нота? Я понятия не имела, о чем он говорит.
После пельменей пили чай с тортом. Взяв щепотку соли из большой деревянной солонки, он посолил свой чай.
— Эй, ты зачем чай солишь?
— Это не соль. Это лимонная кислота. У меня лимона нет, я сыплю лимонку. Вкус тот же самый получается. Но запаха нет лимонного.
— Кислоту в чай?
— Да ты попробуй, лизни. Вкус как у лимона.
Он протянул мне щепотку соли на тыльной стороне ладони, и я лизнула. И правда лимонный вкус.
— Пойдем в комнату.
Мы лежали на диване, моя голова у него на плече. Играла музыка, что-то вдруг напомнившее мне Новый год, программу «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Мне даже показалось, что запахло мандаринами.
— Слушай, что это играет?
— Оркестр под управлением Поля Мориа.
— Вот не ожидала, что наедине с собой ты слушаешь пластинки эстрадных оркестров.
— Да, я люблю иногда, под настроение. Это расслабляет.
Какое-то время мы лежали молча, он играл моими волосами.
— Ты знаешь, я вчера был на похоронах. Одна знакомая певица покончила с собой. Похороны были странные. Кладбище вдруг оказалось в густом березовом лесу, могилы прямо посреди берез, представляешь? И небо было такое голубое, без единого облачка. И под этим голубым небом несли гроб, показавшийся мне вдруг удивительно маленьким. Народу было немного, какие-то девочки хиппейные просветленно плакали. Мы пили водку. Пели птицы.
— Сколько ей было лет?
— Двадцать семь. Страшный возраст, многие его не переживают — Джанис Джоплин, Джим Моррисон, Хедрикс, Саша Башлачев.
— А что случилось? Ну, почему она…
— Кто знает, может быть, от тоски, от безысходности. Кончились силы бороться, что-то доказывать. Но есть версия, что из-за трагической любви.
Он надолго замолчал. Я вдруг поняла, что ничего о нем не знаю.
— Сереж, а ты любил когда-нибудь по-настоящему?
— Да, конечно. У каждого в жизни бывает большая трагическая любовь. Но не все кончают с собой.
— И что случилось?
— Ну, мы мучили друг друга довольно долго. Сходились и опять разбегались. А потом она ушла. Живет сейчас в Сокольниках, вышла замуж, у нее двое детей. Мне легче представить себе, что я лечу на Марс.
— Почему?
— У моей Даши двое детей. Не понимаю. Мы как-то встретились случайно, не так давно. Я пожаловался, что мне негде жить, я тогда не мог жить дома. Она позвала к себе, сказала, что муж в командировке. Что она зовет меня по-дружески, что у нее дома дети и она надеется, что я это понимаю.
Он неожиданно поднялся с дивана, сделал несколько шагов по комнате и остановился напротив меня.
— Я хочу выпить. Отцу хороший коньяк подарили на работе. Будешь коньяк?
Я кивнула, хотя коньяк ненавидела.
— Принеси стаканы с кухни. Они в шкафу, над раковиной.
Я была рада возможности перевести дух. Ревность к неизвестной женщине, о которой он говорил с неподдельным чувством, затопляла меня. Я одновременно хотела и боялась узнать, чем у них там все кончится. Громов поглощал коньяк большими глотками.
— А дальше? — спросила я вслух, хотя на самом деле с замиранием сердца думала: «Когда это недавно? Уже после знакомства со мной или до?»
— Вечером все было прекрасно, пили, вспоминали прошлое. Она мне постелила на диване и ушла спать к себе в спальню. Я пошел в ванную и увидел, что висит мужской халат. А раньше, когда я ходил руки мыть, никакого халата там не было. Понимаешь? — Он посмотрел на меня со значением.
— Ну, и что — халат? Что такого особенного в халате?
— Она специально его там перед сном повесила. И я подумал, что это намек, что она ждет, что я приду к ней ночью, несмотря на все, что она говорила до этого. И вот стою у нее под дверью, как мудак, в этом халате и гадаю: постучать или нет? А вдруг она просто как радушная хозяйка подготовила его, чтобы мне было что утром надеть, а я все не так понял.
— И что?
— Ничего. Всю ночь не спал. Лягу, полежу, потом встаю, иду к ее двери. Постою послушаю, опять пойду лягу. Утром, когда она собиралась на работу, притворился, что сплю. А потом ушел, и все. Она же специально этот халат повесила, знала, что я буду гадать, мучила меня!
— Так надо было войти, и все — что особенного, в конце концов?
— Это ты у нас девушка решительная, Элси.
Я встала и стала кружиться по комнате под музыку. Я чувствовала на себе его взгляд и продолжала танцевать.
— Ты потрясающая девка. А эти твои красные сапоги — это нечто. Откуда ты только берешь все эти шмотки? Молодая, сильная девка в красных сапогах. Иди сюда.
КОНФОРМИСТ
Никита взял меня в оборот. Он был вхож во множество редакций, где публиковали его снимки. Но просто за фотографии ему платили мало, все предпочитали фоторепортажи — картинки с подписями. Статьи Никита писать не умел, и ему пришло в голову, что мы можем работать вместе: он будет снимать, а я писать.
— Вот скоро будет фестиваль «Рок против наркотиков». Кого только не будет — Оззи Осборн, Мотли Крю, Уайтснейк… Давай сходим, соберем материал, потусуемся, — предложил он.
— Нас никто к Осборну за кулисы не пустит.
— Обойдемся. Там же будет настоящий фестиваль. Говорят, партер будет стоячий, пиво будут продавать. Все как на Западе. Поснимаю народ, а ты напишешь про атмосферу, с кем-нибудь поговоришь из публики, там наверняка будет куча знаменитостей. Мне папашка обещал достать билеты на лучшие места, там ты кого-нибудь сможешь поймать и поговорить.
Я не знала, что ответить. На этот фестиваль я собиралась идти с Громовым.
— Ладно, я подумаю. Понимаешь, я совсем не люблю хард-рок, у меня голова от него болит.
Никита был дипломатом, он на меня не давил.