— А вы злая, выходит? На затворника, значит, не похож? Про меня в окрестностях разное говорят: кто-то — что монах-затворник, а кто поглупей да почувствительней — что сам Савелий с того света вернулся. Савелия же при Государыне Анне Иоанновне изловили, на Москву свезли, да и сожгли на костре. Да. Не только разбойник был лютый, но и колдун, так что людишки болтают, будто ваш слуга покорный и есть Савелий, из пепла возродившийся. А находимся мы сейчас с вами, сударыня, как раз в его жилище. Не бойтесь, здесь все святой водой окроплено. А мне такая молва ох как неприятна… ну да заслужил. Так что там с вашей ножкой?
У Натальи на глаза навернулись слезы — терпеть боль она не привыкла.
Павел Дмитриевич присел рядом и заговорил с ней как с ребенком.
— Болит ведь, да? Да и жар у вас, кажется, не спадает… Что ж приключилось-то с вами, Наталья Алексеевна? Но потерпите уж…
Ей ничего не оставалась делать, она полностью покорилась всему. Но слез сдержать так и не смогла: боль обожгла невыносимо, девушка дернулась, и слезы уже потоком потекли из глаз. Словно издалека она услышала голос хозяина:
— Слава Богу, кости целы, а вывих я вправил. Осталась опухоль. Пройдет. Есть у меня одна мазь… Пару дней придется вам все же у меня погостить.
Наталья откинулась на свернутую овчину, служившую ей подушкой.
«Что теперь с Наденькой? — мелькнуло в мыслях. — Неужели она не догадалась убежать, ведь я говорила ей, что Сенька ждет?»
Неожиданно потянуло в сон. Павел Дмитриевич укрыл ее тулупом.
— Хотите что-нибудь съесть?
Вельяминова отрицательно покачала головой, глаза слипались.
— А пить?
— Да.
— Ага, жар-то и впрямь не спадает… Бедная девочка. Сейчас…
Он принес ей чего-то в деревянной кружке, на вкус «что-то» оказалось горьковатым и свежим.
— Отвар травяной, — определила Наталья.
— Да. Полезные травы. А это вот…
Мазь была густой и сильно пахучей. Намазав больную ногу и перевязав ее, Наталья почти сразу же почувствовала облегчение.
— А может вы и впрямь колдун, — пробормотала она, поворачиваясь на бок, и положив руку под щеку. Через пару минут она уже спала. Павел Дмитриевич постоял над ней в задумчивости, покачал головой и отечески перекрестил.
Проснулась Наталья поздно. Несколько секунд пребывала в недоумении, потом мгновенно вспомнила все, что приключилось с нею. И таким это показалось странным, что спросила себя: может, сон наяву продолжается? Да нет, ничего не продолжается, все ясно, как день. И девушка была недовольна собой — она вела себя глупо, не помогла Наде, да и сама едва не пропала. А хвалилась… Почувствовала, как стыд заливает щеки. К стыду примешивалась сильная досада. И страх…
— Ну и пусть! — выкрикнула она. — Я — Вельяминова. Хватит, не буду прятаться. Пусть берут в Тайную канцелярию! А там…
«Там» было, мягко сказать, безрадостно.
— Ну и пусть, — еще раз со злостью повторила она и попыталась встать. Нога уже почти не болела.
«Где же мой хозяин?» — думала Наталья, с минуты на минуту ожидая его прихода. Но он не показывался. Придерживаясь за стену, девушка дохромала до окна, выглянула в него. Солнце, такое ослепительное, щедрым потоком проливало свет на кусочек леса, который сейчас, в этом солнечном великолепии, уже не казался столь уж странным и страшным. И тут Наталья увидела хозяина. По пояс раздетый, он зачерпывал воду из бурнотекущего пенистого ручейка и поливал себе на лицо и шею. И на обнаженной спине его явно просматривались следы от ударов кнутом…
«Он никакой не монастырский послушник! — завертелось в голове побледневшей Натальи. — Он самый настоящий разбойник! Он был пойман, бит кнутом, сбежал, а теперь скрывается под этим подрясником, отшельника из себя строит… Боже мой, что же теперь со мной будет?!»
Павел Дмитриевич вошел, кинул взгляд с порога на лавку, и, никого не увидев, произнес, обводя взглядом помещение:
— Проснулись, красавица?
И осекся, потому что из темного угла избушки глядело на него дуло пистолета.
— Что такое? — он удивился, нахмурился.
— Отойдите в сторону, сударь, — голос Натальи срывался от волнения.
— Э, нет! Прошу вас объясниться…
— Еще шаг — и я стреляю! — закричала девушка.
— Странно, однако, — Павел Дмитриевич все-таки остановился, хотя ни тени испуга на его помрачневшем лице не увидела Наталья. — Я чем-то не угодил вам?
— Не мне. Уйдите с дороги…
Он усмехнулся.
— Хорошо! — и отступил в сторону. Наталья, косясь на него, все еще держа его под прицелом, принялась, опираясь за стену, пробираться к двери.
— Идите, идите, — провожал ее насмешливый голос. — До первого оврага… с вашей-то ножкой… их здесь очень много, оврагов. Потом, когда сломаете себе все, что возможно, я, услышав ваш вопль, несомненно прибегу к вам на помощь, но смогу ли уже помочь…
Наталья, казалось, не слышала… Прохромав к порогу, распахнула дверь. Лесная чащоба кругом, со всех сторон… Лес вновь уже пугал, словно ждал ее, дабы навсегда поглотить в своих темных таинственных недрах…
Наталья остановилась и опустила голову. И тут же почувствовала, что мягким, но сильным движением у нее вытянули из опустившейся руки пистолет.
— Ну, что с вами, Наталья Алексеевна? — послышался ласковый голос, который, вопреки всей ее подозрениям, невольно успокаивал. — Что это вам, матушка, простите, в голову стукнуло?
В волны мягкого голоса вдруг захотелось нырнуть и успокоить в них сердце…
— Я увидела вас… случайно… — пробормотала Наталья, ничего уже не понимая, чувствуя, что кровь приливает к щекам, — вы умывались… и эти следы на спине…
— Ах, вот оно что! — воскликнул Павел Дмитриевич. — Что ж… А если вы правы, и я действительно… разбойник, беглый…
Она дернулась, но…
— …но ведь я не спрашиваю вас, как вы оказались в моем «страшном» леске, в мужской одежде, вооруженная… я не спрашиваю, почему вчера во сне, в бреду, вы разговаривали с самим генералом Ушаковым!
Наконец-то все, что ледяной глыбой лежало на сердце, растаяло и выплеснулось неудержимыми рыданиями.
Павел Дмитриевич довел ее, уже совсем обессилившую, до импровизированной кровати, принес воды.
— Ну-ну, — бормотал, — простите меня…
— Эт-то вы… — заикаясь, выдавила Наталья сквозь рыдания, — пр… простите…
Он меж тем исследовал пистолет.
— Ого! Так он и не заряжен? Смелая вы, однако… Возьмите.
И протянул ей пистолет, от которого Наталья отшатнулась, как от кобры.
— В меня вчера стреляли, — сообщила она.
— В вас?! Ужасно. Если это то, что я предполагаю… Но… мы поговорим, а пока, вот в окно вижу, идет отец Василий. Ну, госпожа амазонка, вытрите ваши прекрасные глаза… Сейчас вы увидите…
А увидела она входящего в избу худого иеромонаха в заплатанной и потертой ряске, не менее потертой, чем подрясник Павла Дмитриевича. Движения священника были мягкие и тихие, держал он себя так, словно готов был раствориться в любую секунду, если почувствует, что доставляет кому-то неудобство. Но хозяину он неудобства явно не доставлял, напротив, Павел с искренней радостью подошел под благословение. Наталья хотела сделать то же, но от слабости не смогла двинуться с места. Опять начинался жар. Батюшка сам приблизился к ней, благословил, а потом поклонился. Разглядывая его, Наталья безошибочно определила, что иеромонах этот из крестьян.
— Моя гостья, — представил Павел Дмитриевич. — Больше ничего, отец Василий, сказать не могу.
Батюшка рассеянно кивнул, он ничему не удивился.
— Благословение тебе, Павлуша, от отца игумена. Вот, огурцов просил передать, вот еще — рыбки, ну и на субботнее разговение, наливочки нашей, монастырской.
Павел сотворил метание.
— Спаси Бог отца игумена и всю братию. Садись, отец Василий, потрапезничаем. Эх, жаль, пост у вас вечный… я вот дичи настрелял.
— Это уж сам, не обессудь.
— А наливочки вашей, монастырской, подарок отца игумена?
— Да нет.
— Ну, чуток.
— Ну, чуток, ладно.
Павел обернулся к Наталье, она сделала отрицательный жест.
— Вы же и вчера ничего не ели.
— Не хочу, — прошептала она, — благодарю вас…
Когда иеромонах с Павлом уже сидели за столом, последний спросил:
— Ну как житие ваше монастырское, святые отцы? Каково спасаетесь?
— Святыми твоими молитвами, Паша. Живем, слава Богу, потихоньку, — голос отца Василия был негромким и таким же мягким, как и движения. — Передает тебе… — метнул взгляд на Наталью.
— При ней, батюшка, все можно говорить, — сказал Павел Дмитриевич, закусывая наливку репкой. Наталью его слова удивили, но батюшка спокойно кивнул, и уже больше не обращал на барышню внимания.
— Так вот, не благословляет тебя больше отец Иона здесь жить. Соблазн от тебя большой идет — трепа много пустого, смущающего. Да место такое, спаси Господи… Логово Савелия-разбойника! Место ли тебе тут, Павлуша? Из монастыря ушел, к мирским не прибился.
— Ни Богу свечка, ни черту кочерга! — усмехнулся Павел Дмитриевич.
Отец Василий поморщился и перекрестился:
— Ну, Паш, не надо лукавого… Да еще здесь.
— Прости, — Павел Дмитриевич тоже перекрестился. — Господи, помилуй нас, грешных.
— А вообще-то ты прав, конечно. Ни то, ни се… Лукавство это перед Богом. Отец игумен долго ждал. Не понимает он тебя, Павлуша. Возвращайся к нам, или в столицу поезжай, отец игумен денег даст… Добивайся, чтобы именье вернули.
Павел Дмитриевич присвистнул.
— Ну, братия… Нет, не пойдет. Именье не вернут, у меня мошна пустая, и заслуг никаких, только что — фамилия, да и «руки» в столице нет. Без этого… — Он сделал жест, означающий — «гиблое дело». — Да и хозяин там новый давно, ты ж знаешь.
— Ну… оно так. Так может чего другое выйдет. Отец Иона денег не пожалеет.
— Да вы сами перебиваетесь еле-еле!
— Так-то так. Но, послушай, пожертвование крупное давеча от барышни из Прокудина передали. Просила помолиться за нее, спаси ее Господь. Так вот, сие пожертвование тебе отец игумен отдает. Купи себе сельцо, да живи барин