...Наденька в сильнейшем волнении ходила по комнате, отчаянно заламывая по обыкновению тонкие сухие пальцы, и Наталья, сидящая в уже привычном глубоком кресле, скрывавшая внутреннее напряжение за раскованной позой, поглядывала на нее с некоторым опасением: что за сим последует? Бурные рыдания до изнеможения или вспышка слепой ярости, жертвами которой станут фарфоровые безделушки на камине?
- Больше не могу! – говорила Надя. – У меня не осталось никого... Я… я даже… завидую тебе. Ты свободна!
- Не говори так! – нахмурилась Наталья. – Мне завидовать не следует. Без отца, без матери...
- Да зато сама себе госпожа, да куражиться никто над тобой не посмеет! – почти выкрикнула Наденька. – У меня бы лучше отца не было, чем...
Она испугалась, осеклась, и, развернувшись к иконе Богоматери, несколько раз широко перекрестилась. Но тут же вновь вспыхнула:
- Ну так что же? Когда отец родной заставляет от веры отрекаться?!
Тут уж Наталья испугалась:
- Это как же? Или... или головой скорбен стал?
- Касательно головы не знаю, - Надя закусила губу, потом тряхнула серебристыми без пудры локонами и тихо добавила, нахмурившись. – В католичество он перешел. Этот французский монах, или кто он там, его совратил! Бог мой! Граф совсем под его волю попал, ничего не понимает. Меня за этого противного Фалькенберга сватает!
- Как?! – Наталья даже привстала. Сразу вспомнились намеки Бестужева.
- Нищий немец, неведомого роду-племени... Проходимец, по всему видать. Хорошая партия для русской графини! Да не это главное. Немец ведь сам в католическую веру отцом Франциском обращен, так же как отец мой - каждое слово его ловит. Я давно наблюдаю за ними... Боже, долго ли до беды! Но я, поверь, Наташа, не позволю над собой измываться! Не знаю, что сделаю, но не позволю...
В мыслях Натальи все уже выстраивалось рядком да ладком, так как про Фалькенберга она успела для себя кое-что разузнать. Действительно, безродный немец, однако духовником у него – монах-француз. Ладно, чего не бывает на свете. Особого счастья юный Иоганн не нашел в России - богатство в руки не плывет, карьера не складывается. И тут появляется отец Франциск. Здесь ли обратил он лютеранина в католичество, до встречи ли их в России, одно ясно – Фалькенберг играет на стороне Франции против графа Бестужева. А за услуги (такие, например, как компрометация Лопухиных) отец Франциск берется устроить блестящее будущее Иоганна, и добиться этого он хочет посредством графа Прокудина. Прокудин вдвойне ему интересен – как служащий Коллегии иностранных дел и как отец очаровательной дочери, единственной наследницы немалого состояния. И последнее для них, видимо, важнее первого. Да, есть над чем призадуматься. Бедная Наденька! «Ну теперь-то, - подумала Наталья, очень сильно раздражившись, - я и без уговоров почтеннейшего Алексея Петровича займусь вами, господа!» Но тут же вновь поднялось в душе: «Негоже девице из рода Вельяминовых сие занятие!» «А в Тайную канцелярию не желаете, Наталья Алексеевна? Да со всем семейством?» – прозвучал в ушах, будто наяву, вкрадчивый голос его превосходительства генерала Ушакова.
И вдруг Надя спросила:
- А где нынче Александр Алексеевич?
Наталья вздрогнула, - уже в третий раз ее спрашивают про брата! Быстро перехватила взгляд серо-голубых глаз. Прочла смятение и испуг...
- Зачем ты спрашиваешь, Надин?
Надежда быстро отвернулась, растерянно закусывая тонкую губу.
В дверь постучали.
- Надя, открой, - раздался голос Кириллы Матвеевича.
Юная графиня ахнула.
- Что делать? – зашептала она. – Отец не велел тебя принимать!
Наталье, действительно, пришлось сегодня идти к подруге с помощью верной Дашеньки через черный ход.
- Что делать? – пожала она плечами. - Одно – за портьеру.
- Надежда, ты что там копаешься?!
Надя встревоженно покачала головой: отец был не просто не в духе, судя по голосу, он был вне себя. Она инстинктивно перекрестилась и отворила дверь.
- Чего запертой сидишь? – ввалившись в комнату, Кирилла Матвеевич первым делом обшарил все уголки быстрым и каким-то ошалелым взглядом, потом словно забыл об этом и уставился на дочь воспаленными глазами.
- Как же не запираться, - дерзко отвечала Надя, не отводя взгляда, - когда ваши друзья по дому нашему словно по своему расхаживают.
- Ну, ты не очень-то! – нахмурился Прокудин. – С одним из сих друзей ты сейчас же отбудешь в деревню!
- Что? – Надя побледнела. – Что вы, батюшка, изволили сказать?
- То, что ты прекрасно расслышала. Через час появится господин Фалькенберг дабы сопровождать тебя в Прокудино. Меня с вами не будет.
- А… что... случилось? – только и сумела выдавить девушка, совершенно придавленная его тяжелым взглядом.
- Случилось! А чего – тебе знать не след. Собирайся.
- Я не поеду с Фалькенбергом! – голос Наденьки сорвался почти на визг.
- Не сметь мне возражать! – заорал граф. Он больно схватил дочь за руку и притянул ее к себе.
– Ты что, думаешь, я шутки шучу! – задыхаясь, зашептал ей в самое ухо. – Тут дело такое... не до бабьих капризов, ясно, сударушка?! Через час вернусь за тобой. Живо собирайся! Немедля!
Ушел. Надя рухнула в кресло. Зашевелилась портьера, и госпожа Вельяминова выбралась на свет Божий.
- Что это, Наташа, что? – Надя тихо расплакалась, уронив лицо в ладони. Наталья покачала головой.
- Видимо, и впрямь случилось что-то. Мыслимо ли тебе ехать с Фалькенбергом?! Ну да не бойся! Делать нечего, Бог не выдаст.
Но Надя плакала все сильнее и сильнее.
- Я тоже незаметно для Фалькенберга поеду в Прокудино, - шепнула Наталья, склонившись к подруге и вытирая ее мокрые щеки своим кружевным платком. Та удивленно приподняла голову, в светлых глазах сквозь слезы блеснул огонек надежды.
- Не могу же я бросить тебя, Наденька!
Наталья, говоря это, не кривила душой. Но кроме нежелания оставлять подругу одну в столь странном положении, в ней заговорил знакомый охотничий азарт. Ни в коем случае не упускать из вида Фалькенберга! Вслух же она добавила:
- Со мною будет Сенька, - помнишь Сеньку? Настоящий богатырь Илья Муромец. А кроме силушки и умом не обижен. Не бойся, Надин, если этот немец позволит себе непочтительное отношение к тебе...
- Он не позволит, - неожиданно совершенно спокойно, с насмешкой в звенящем голосе перебила Надя. Она нервным, но полным достоинства жестом поправила свои чудесные волосы и продолжила тем же язвительно-ледяным тоном. – Сам господин Фалькенберг мне не страшен! У меня кое-что против него есть... Я боюсь, - и тут голос ее невольно дрогнул и стал глуше, - боюсь отца Франциска.
«Что у тебя есть?» – хотела спросить Наталья, но прикусила губу. Все это ей очень не нравилось...
Глава четвертая
В Любимовке
В Любимовке только и разговоров было, что о Петруше да о Маше. Такой суд-пересуд начался... Барин сразу же по отъезде Белозерова подался к старинному другу Артамону Васильевичу Бахрушину, дабы тоску развеять. Запершись в кабинете хозяина, друзья отдавали должное анисовой и вели разговор по душам.
- Эх, нечего сказать, удружил ты мне, Степан Степанович! Моего, можно сказать, злейшего врага выходил, от смерти спас!
- Да откуда ж мне было догадаться, что племянник родной – злейший враг твой?! Да и не говори... выходил на свою голову, старый остолоп.
- Ты не гляди, что племянник, - хуже аспида. Волком глядит. Того и жди, что изведет.
Любимов подмигнул с хитрицой.
- А правду ли про тебя болтают, что ты батюшке его, мужу родной сестрицы, во Царствие Небесное взойти помог?
- И-и! Что за треп, уж как обидно от тебя-то слышать!
- Ну, прости, брат, я ничего, - принялся оправдываться Степан Степанович. - Это ж сороки-сплетницы на хвосте разносят. А ведь и много чего еще разносят, Артамон Васильевич...
- Тьфу ты! Так и норовишь ужалить, а еще другом моим прозываешься...
- Да я чего... Ну, не буду, не буду... А вот я лучше чарочку за тебя выпью!
- Это дело...
Далеко за полночь гость крепко-накрепко уснул за столом, а барина, орущего песни и все норовившего пуститься в пляс, слуги едва доволокли до опочивальни. Потом то же самое проделали и с совершенно бесчувственным Любимовым.
На следующий день разбитый, с больной головой возвращался от Бахрушина Степан Степанович. И хоть прохладный стоял день, Любимов был весь красный, с круглого лица текли струйки пота. Он задыхался.
А пока сокращал Степан Степанович версты до родной Любимовки, Маша, привезенная назад, томилась, запертая на ключ в его комнате. Еще когда схватили ее и повезли незнаемо куда любимовские холопы, сердце девушки сжалось от страха и предчувствия большой беды. А уж когда вдруг ни с того, ни с сего обратно повернули... И вот теперь она вновь – пленница. И нет рядом единственного заступника – о сем уж дворовые ей доложили с издевкой.
Когда Машу втолкнули в барские покои, она, едва различив затуманившимся от слез взглядом иконы в красном углу, бросилась перед ними ниц и так провела несколько часов, не вставая.
Проходило время, протекала ночь, а Любимова не было. Девушка, уставшая, измученная разрывающей сердце тревогой, тяжко задремала. Но вот послышался скрежет ключа в дверном замке…
«Барин!» – вздрогнула Маша и вскочила. Но, отчеканивая шаги, вошел в комнату Григорий – и стало еще страшнее. Гришка тупо уставился на пленницу, и она вдруг поняла, что жених ее нареченный – пьян вдрызг, а сего греха с ним никогда не случалось. Отродясь никто не видел первого парня на деревне в столь великом подпитии. Чего и от трезвого-то от него ожидать, предугадать было трудно, а тем паче...
- Ну, что смотришь? Не ждала? Ничего, барин нам покамест потолковать не помешает.
Маша не произнесла ни звука.
- А ловка ты, Марья Ивановна! Недотрога тихонькая... До той поры скромна была, пока по нраву себе не нашла...
Маша вскинула ресницы.
- Ну, нечего! - прикрикнул Гришка. – Я насквозь тебя вижу... Степан-то Степаныч наш, хошь и господин, да старая квашня, а тут-то всем вышел избранник – барин, да вояка, да богат, да пригож... Куда до него худому холопу Гришке. Не пара мужик-деревенщина нашей царевне!.. Не прощу.