- Кто таков и откуда? – человек, хозяин по-видимому, обратился к мужичонке, кивая на Митю, которого, само собой, такой прием сильно смутил.
- Да пусть сам о себе расскажет, Семен Иванович, - отвечал мужичок с подобострастным поклоном. – Встретил его с Ксенией Петровной беседовавшим.
Хозяин долго смотрел на Митю пронзительным, недружелюбным взглядом. Чем-то светлые глаза его напоминали глаза Ксении.
- Так что, кто таков будешь? – осведомился наконец.
Митя коротко назвал себя, сказал, что из Горелова, что в лесу заблудился. Семен Иванович недоверчиво покачал головой, потом указал глазами на пыльный, порванный в нескольких местах подрясник Мити.
- Что за одеяние?
- В послушники готовился монастырские, да Господь не судил, - вздохнул Митя.
- Никонианин? – бросил хозяин. – Нечестивую, значит, веру держишь?
Митю передернуло.
- Ка-а-ак нечестивую? Батюшки, да кто ж вы сами-то будете?
- Семен Шерстов я, обо мне в местах окрестных каждой собаке известно, ну а найти-то меня не так легко... Здесь, заблудший ты человек, ангельский скит, приют веры истинной...
Митя невольно усмехнулся.
- Прямо ангельский? Так уж и истинной?
Семен Иванович спрятал ответную усмешку в седых усах.
- Добро, - сказал он. – Потолкуем об этом после. О чем с племянницей моей говорил?
- Просил дорогу из леса указать, - вздохнул Митя.
- Вот как? Эх ты, пустая головушка, не зря тебя Господь к нам привел, ох – не зря! Ну да ладно. Сейчас тебя Ерема проводит, отдохнешь малость. А потом и поговорим.
Кликнул Ерему, тут же появился знакомый Мите маленький мужичок. Семен Иванович дал указания, согласно которым юноша был препровожден в крохотную горенку и оставлен там один. Когда Ерема вышел, Митя, подойдя к двери, подергал ее, но, как он уже догадался, дверь оказалась запертой снаружи. Тяжко вздохнув, Митя упал на лежанку. «Вот ведь влип!» – подумал, закрывая глаза. Несмотря на тревогу, усталость сильно сказывалась, и он быстро уснул.
Сильный скрип отворяемой двери разбудил его. Было уже совсем темно, за окном на чистом черном небе бриллиантиками поблескивали звезды.
- Вставай, - услышал Митя женский голос и узнал в нем голос Ксении, а потом, протерев глаза, ясно увидел ее в лунном свете.
- Угораздило ж тебя забрести сюда в такое время! – заговорила она почти насмешливо. – Да еще в этом одеянии... У нас и так гостей не жалуют, а уж таких... Ох, беда к нам идет! Бежал от нас дядюшкин добрый послушник, иудой оказался, теперь вот сорока на хвосте принесла – спешат к нам гости... Потому дядя и не стал с тобой днем разговаривать – не до тебя сейчас. Пошли!
- Куда? – оторопело пробормотал Митя.
- Куда! – передразнила Ксения. – Бежим отсюда... Солдаты придут, наши так просто не сдадутся, в огонь пойдут. А я – не хочу! Уж и Палашку свою, девку, мне преданную, послала в Горелово твое с весточкой... Солдаты и так уж знают, где нас искать – здесь предательства нет, в том, что девку послала. А сбежать не успеем, может и помощь к тебе придет... и меня спасешь, вспомнишь, чай, что с собой звала? Ну, а коли так стоять и трепаться до света будем, так и впрямь далеко не убежим! Так что – живо, терять тебе нечего.
И впрямь нечего, и Митя больше мешкать не стал.
Еще мрачней, страшней казалась труднопроходимая глушь в ночной тьме, а лунно-звездный свет едва проникал сюда сквозь кроны. Но Ксения шла так быстро и уверенно, что Митя едва поспевал за ней.
- Не в лесу ли ты родилась?
- Да почти так, - усмехнулась Ксения. – Я, как уж сказывала, дворянская дочь, Ксения Шерстова, отец мой покойный Семену Ивановичу двоюродным братом доводился. Умерли родители от холеры в одно время. Я и не помню их. Дядя меня воспитал. Нет у меня иной родни. Эх, да лучше б он меня удушил в колыбели! – вырвалось вдруг у Ксении.
- Да что ты...
- Да то. Задыхаюсь я тут, жизни нет! Среди безумцев живу, сама безумной стала. Книги читаю Божественные, там про любовь все прописано, а у меня в душе злоба звериная, того и гляди – зарежу кого-нибудь или руки на себя наложу...
- Ох, - вздохнул Митя, сотворив крестное знамение, - среди ослепления бесовского... Раскольники, беспоповцы?
- Да я уж и не знаю, как назвать дядьку моего и тех, кому мутит он головы... Старообрядцев-то он тоже не жалует. Вся, говорит, земля извратилась и погибнет вскоре. Один он, вишь, не извратился... А ведь боялась я его поначалу хуже всякого зверя и огня, и верила ему... Да надоело!
- А чего же вы не уходите дальше, в леса, коли знаете, что солдаты сюда идут?
- Так ведь едва услыхали святенькие-то наши о сем, так сразу вскинулись - в огонь, мол, пойдем, мучениками будем... Ну, дядька-то вряд ли в огонь хочет, однако ж и ему то с руки – скроется под шумок, решат все, что сгорел. А он – на новое место. Но в то, что пасомые его душеньки свои в огне спасут – верит истово. Еще и в заслугу перед Господом себе поставит...
Митя хотел что-то ответить, но не смог, ибо подходящих к делу слов у него просто не находилось. Он спешил, пробираясь за своей проводницей, - дорога была тяжелой. Ему становилось жутко, темнота настораживала, казалось, что прячется кто-то за толстым стволом, за корявым пнем или за необыкновенных очертаний кустарником, темневшим в редких просветах.
Но вот вышли на поляну, где уже не сдерживаемый ничем лунный свет свободно проливался в пространство. Дальше шли болота. Но Ксения спокойно вступила в их опасную муть, видимо, отлично зная тропы. Митя в который раз перекрестился. По болоту шли, как ему показалось, долго... Выбрались на просеку, и вдруг Ксения вскрикнула. Как привиды отделились черной тенью от лесной стены три всадника и окружили беглецов.
Один из коней встал на дыбы, сильная рука горячо его осадила.
- Так и знал, что этой дорогой пойдешь! – громыхнул в тишине голос Семена Шерстова и он, изловчившись, хлестнул хлыстиком племянницу по лицу. Хоть Ксения и успела отпрянуть, все ж ей досталось, пусть и не так сильно, как дядя хотел. Митя не видел, но почему-то так и представился ему злой огонь, сверкнувший в Ксениных глазах при этом ударе. Самим им вдруг овладело тупое усталое равнодушие, все равно стало, что с ним сделается. Только Ксению было жаль.
- Не думала, что так скоро хвачусь, что коней наперерез пущу?! – продолжал шуметь Шерстов. – Мерзость вавилонская, тьфу!
Он сплюнул, и презрительный взгляд его уперся в Митю.
- А ты, никонианин, семя антихристово... Забрать его с собою! – приказал Семен Иванович подручным. Ксению уже давно затащил в седло один из слуг Шерстова, причем она ударила холопа по лицу, и дядя приказал ее связать.
- Бесноватая! – процедил сквозь зубы. – Да лучше б ты тогда с братцом моим несчастным от заразы той... Тьфу!
Они поскакали обратно в поселение.
...Палашка, посланная Ксенией, перепугала все Горелово. Из ее слов явствовало, что неподалеку в великолепных владимирских лесах нашли приют отпетые негодяи и головорезы, и что в плену у них находится несчастный Митя, чье исчезновение доставило великое беспокойство Ване и послужило пищей для вполне определенных, хотя и неверных, размышлений Александру. Впрочем, когда Вельяминову принесли найденный в Митиной горнице замечательно исполненный портрет Маши, он чутьем понял истинную причину Митиного бегства. Хотя некоторые сомнения – уж не Тайной ли канцелярии агент сей юный иконописец? – все-таки остались...
Выслушав Палашку, Ванечка едва не расплакался. Александр утешал своего секретаря:
- Я узнал, солдаты туда идут, в соседнем селе на ночлег остановились. Завтра с рассветом пойдут вязать нечестивцев, спасут твоего Митю... А все ж-таки, зачем ты его с собой приволок? Или мало у меня прослужил, не понимаешь, что к чему?
- Ежели от людей воротится, то лучше в монахи идти! – надерзил ему Ванечка. – А вы среди людей живете и во всех злоумышленников подозреваете...
- Ясно, ты больше у меня не служишь, - изрек приговор Вельяминов.
Ваня посмотрел на хозяина с изумлением, а потом, не выдержав, все-таки разревелся.
- Не слишком ли круто, Саш? – спросил находившийся тут же Петр, от души пожалевший Ванечку, которого знал как преданного Вельяминову, сообразительного и исполнительного юношу.
- Не слишком, - отрезал Александр. – Пускай насчет сего монашка я и не прав, но порядок должен быть! Я здесь, выходит, от Ушакова скрываюсь, а он... – и бросив на бывшего секретаря негодующий взгляд, Александр вышел, дабы не дать волю накопившемуся раздражению.
Петруша раздумывал.
- Ладно, не плачь, - мягко сказал он Ванечке. – Упросим его...
Ваня упрямо помотал головою, конфузливо вытирая слезы.
- А что до Мити, - продолжал Белозеров, - так уж отправлюсь я за ним сам с военной командой завтра. Жаль его, славный парнишка. Да и то, чем без дела здесь сидеть…
- Ох, а ежели за ночь убьют его изуверы?!
- Помолимся. А что делать? Девка эта уже убежала, дороги мы не знаем, ночь на дворе... да и не справился бы я с ними один, сам понимаешь.
- Я с вами!
- А вот этого не надо. Машу охраняй, а то Александру, видать, ни до кого сейчас... Ну вот. Оправлюсь-ка я, пожалуй, прямо сейчас к военным, поговорю, там и заночую. А то напряженно здесь как-то стало. А ты не грусти, обойдется.
Ваня высморкался в кружевной платок.
...- Белозеров, ты здесь откуда?
Когда по приезде в соседнее село Петрушу, по просьбе его, проводили в дом, отведенный для ночлега прибывшим из Петербурга офицерам, поручик с удивлением узрел среди них старого своего петербургского знакомца - измайловца Яковлева, что одно время, шутя, в соперники ему набивался.
- Василий! Да я тут так... проездом... А тебя-то чего вдруг с подобным поручением?..
- А сие начальству виднее, - Яковлев улыбнулся. – Ну, чем порадуешь?
- Так по твою душу, получается. Хочу с вами к еретикам этим завтра... прознал я, что мальчишка мой знакомый в плен к ним попался, а чего от сумасшедших хорошего ждать? Помочь хочу по-христиански. Славный паренек, иконы пишет, в монастырь хочет.