- Но...
- О, как вы изумились! Избаловали вас, Наталья Алексеевна... Но теперь я вас, голубушка, оберегать стану и глупить вам не позволю... в том, конечно же, случае, если вы мне окажете честь, согласившись стать моей женой.
- Боже мой! – Наталья была ошеломлена. Павел принялся целовать ее руки.
– Как же вы... так неожиданно... – растерялась девушка. - Так... скоро.
- Наверное, я должен был сделать это раньше. Я убежден, совершенно убежден, что мы встретились для того, чтобы стать единым целым... для того и родились на свет. И вы, простите, моя драгоценная амазонка, без меня пропадете... Однако мне нечего предложить вам. Вряд ли удастся вернуть мое именье... Только одно я и могу вам отдать – свою любовь. Я люблю вас! Наташа… Я люблю тебя.
- Того, что есть у меня, на двоих хватит с избытком, - сказала Наталья, вся светясь от столь неожиданного счастья, – если говорить об имении… А если говорить о любви… так и любви мне хватило бы на нас обоих! Потому что… потому что она переполняет меня. Как же я люблю тебя!
- Так значит... да?
- Да! Мой любимый…
И ничего больше не нужно было говорить…
Вскоре Наталья посвятила князя в свои тайны планы, и он, хорошенько подумав, сказал:
- Конечно, авантюра опасная... Но при везении может и получиться. Об одном тебя умоляю: дождись меня. Или... или отправимся вместе в Любимовку, а оттуда сразу и в столицу – понимаю, что ждать ты не можешь. Вольную для Маши получить бы... а там посмотрим.
...Ночь застала в пути. Наталья, прикорнув в уголке, закутавшись в теплую шаль, крепко спала, Павел Дмитриевич сидел, крепко задумавшись... И вздрогнул от залихватского свиста – ему ль его не знать! Быстро достал дорожные пистолеты, весьма неучтиво толкнул локтем Наталью – руки были заняты.
- Просыпайся, голубушка!
Наталья как ребенок протерла кулачками глаза:
- Что-то случилось?
Ответом был резкий толчок, – остановили карету, - вопли насмерть перепуганного связываемого кучера, выкрики лихих людей... А что произошло дальше, Наталья и понять не успела. Павел сам распахнул дверцу и выпустил весь заряд в нападающих. Потом выудил откуда-то длинный кинжал, и кинулся из кареты в ночную тьму. И тут дверцу с той стороны, где так уютно устроилась Наталья, вышибли могучим плечом, кто-то потянулся к девушке с явным намерением выволочь ее наружу, явно не подозревая, что и сидящая в карете девица в дороге со своим любимым пистолетом (фамильный, память об отце), не расстается... Наталья сначала пальнула, - человек упал на землю с громким стоном, - и уж только тогда - испугалась. Выбралась из кареты, едва не споткнулась о тело раненого ею разбойника. Ее передернуло.
Под тенью густых елей ощущалось какое-то движение. Наталья, приглядевшись, поняла, что это Павел вступил в рукопашный бой с одним из нападавших, и теперь они, крепко-накрепко вцепившись друг в друга, катаются по земле. Кроме них никого поблизости не было. Еще одного тела, безжизненно на земле распростертого, Наталья не заметила. Павел явно одолевал. Вот он уже впечатывает противника в землю, схватив за горло, а тот хрипит:
- Пощадите!
- Кто таков? – вопросил князь Мстиславский.
- Бахрушина мы люди, Артамона Васильевича...
- Как - Бахрушина? Что он, мошенник старый, гнездо разбойничье держит?
- Мы крепостные его!
- Ах вот как!
Павел расхохотался.
- А далеко пошел Артамон Васильевич! Ладно, поднимайся и проваливай! Бахрушину поклон.
Разбойник, молодой парень, потрепанный и помятый, с трудом поднялся, держась за горло.
- Мне теперь все одно... – пробормотал он. – Барин убьет, коли узнает, что я проболтался.
- Не узнает. А вообще стоит убить тебя, сам ты душегуб! Не так ли?
- Ох, барин...
- Ладно. Натальюшка, ты здесь, родная? С тобой ничего не случилось?
Она покачала головой, губы ее дрожали.
- Там... – она показала рукой. – Там раненый... а может, уже умер. Я стреляла в него...
- Умница! А как же было не стрелять-то. Я одного, вон, тоже уложил, а другого ранил легко – убежал. Ничего. Эй ты, стой! Куда побежал! Сейчас догоню и придушу. Живо, развязывай нашего кучера! А затем разберись, кто из сотоварищей твоих жив, и помоги им. Тебе Господь сейчас руку протянул, понял?
Тот кивнул. Кажется, и впрямь понял.
- Ни разу до этого, что ли, так вот не получали?
- Ни разу, барин!
- Ну и ну!
Меж тем кучер, хоть и не вполне оправившийся от испуга, но дело свое крепко знавший, уже готов был продолжать путь. Павел усадил Наталью в карету.
- Однако ты великодушен, - пробормотала она. – Любой на твоем месте попытался бы отправить этого молодца в острог...
- На дознание? Может быть, на пытку? Натальюшка, сам пройдя через это, никому другому, кто б он ни был, подобного не пожелаю.
- А... Бахрушин? Как же так? Ты ведь знаешь его?
- Знал...
- Так это ж родной дядя Петруши. То есть Белозерова Петра Григорьевича...
- Как?! – Павел ахнул. – Жениха твоего бывшего, что ныне на дочери моей жениться собирается?
- Да.
- Однако... такого родства я дочери своей не желаю. Разобраться бы надо, что к чему... Впрочем, сейчас главное – на волю ее вызволить.
- Скоро уж приедем.
- Да, знаю... Мне ли сих мест не знать...
Дивным образом получилось – Наталья с Павлом в двери, а отец Сергий – из дверей. И очень перепугался батюшка, когда высокий господин кинулся к нему, и вместо того, чтобы благословение попросить, начал душить его в объятьях.
- Отец Сергий! Вы ли это, батюшка? – восклицал господин при этом. - А я-то думал, грешным делом, уж не потянули ли и вас на розыск, как меня тогда...
- Павел Дмитриевич! – ахнул батюшка. – Дивны дела Твои, Господи! Живы! Уж вас-то никто и не чаял вновь увидеть. А вы живы! Слава Тебе, Боже! Да мне вон барышня сказывала, однако чтоб вот так вас встретить... ваше сиятельство...
- Помниться, батюшка, Павлушей вы меня звали.
- Так ты тогда и был Павлушей, а сейчас поглядите-ка... Где пропадать изволил?
- Сперва в Сибири, потом в разбойники пошел, а затем – в монахи.
- Шутишь? – отец Сергей недоверчиво покачал головой.
- Ох, нет!
- Да что ж мы в дверях чужого дома толкуем? Ты к Степану Степанычу, другу старому?
- К Степанычу... По делу, да дело-то какое... Приеду к тебе, батюшка, исповедываться придется.
- Так милости прошу! Прямо сегодня дела завершай, да на ночлег ко мне. Места у меня много... И вы, Наталья Алексеевна, не откажите, сделайте милость. Места на всех хватит. Давеча барышня Шерстова гостила...
- Непременно, батюшка, непременно! А сейчас помолись обо мне и рабе Божией Марии.
- Марии?
- О Машеньке любимовской речь, - пояснила Наталья.
- Вот как?
- Она дочь моя, - тихо сказал Павел.
У отца Сергия округлились глаза.
Тут показался слуга, которого Наталья, пока Павел обнимался с батюшкой, послала к барину с докладом, и объявил, что Степан Степанович просит...
- Все, Павлуша, не смею задерживать, - сказал отец Сергий. – А в гости жду сегодня непременно.
- Благодарю, батюшка. Тогда и поговорим.
Отец Сергий благословил обоих.
В комнате Любимова находился Митя. В последнее время он почти не покидал больного, Степан Степанович и не отпускал его от себя. Казалось, что единственная душа живая, какую желал бы он при себе иметь, был юный иконописец. Обосновавшись в закутке в углу, там же устроив себе и постель, Митя постоянно был при Любимове и исполнял все его желания, научившись понимать их по жестам. Сам он по-своему привязался к больному, ухаживал за ним, читал ему каждый день Священное Писание и Псалтирь, рассказывал о монастырской жизни, так, как сам ее понимал. Любимов слушал очень внимательно. После этого тихо засыпал, а Митя в своем закутке принимался писать образ Архангела Михаила. Но просыпался Степан Степанович всегда в большом беспокойстве, что уж там ему снилось, неизвестно, но он жестом призывал к себе Митю, брал его за руку и долго с мольбой, с болью, и с каким-то вопросом смотрел ему в глаза.
- Исповедываться вам как-либо надо, Степан Степанович, - тихо говорил Митя. – Душу облегчите, Бог знает, может, и послабление будет в болезни. А коли нет, все одно, как же это без исповеди-то? Пригласить отца Сергия?
Любимов все молчал да хмурился, но вот, наконец, после очередных таких уговоров кивнул головой: пригласить! И бумагу жестами попросил, и принялся что-то выводить на ней подвижной правой рукой. Митя понял: грехов исповедание.
Отец Сергий приехал поспешно и долго не выходил от больного. А когда вышел наконец, и Митя, вернувшись в комнату, вопросительно глянул на Любимова, то вновь увидел в глазах его слезы, но выражение лица Степана Степановича было уже иным – спокойным и умиротворенным. И как будто бы надежда во взгляде...
Тут и появился Павел Дмитриевич.
- Куда вы, сударь? – шепотом осведомился Митя, самовольно останавливая его в дверях. – От Степана Степановича только что вышел священник и...
- Вот и хорошо, что священник, - оборвал Мстиславский, отстраняя Митю.
- Пропусти его, Митенька, - услышал юный иконописец голос Натальи и поспешно обернулся на этот голос.
- Это Маши касаемо, - продолжала Наталья. – Поклон тебе от нее...
Тут уж Митя совсем растерялся.
- Проводи меня в гостиную, - попросила его Вельяминова...
Степан Степанович часто мигал, глядя на Мстиславского. Видно было, что он силится вспомнить, кто этот человек, лицо которого ему вроде бы знакомо, но вспомнить не получается.
- Не узнаешь, Степан? – Павел вздохнул. – Пашку Мстиславского не узнаешь?
Изменился в лице Любимов, помрачнел, в широко открытых от удивления глазах мелькнула едва ли не ненависть. Он поднял руку, то ли защититься желая, то ли, напротив, ударить.
- Не гневайся, Степан, - тихо сказал Павел. – Сколько лет прошло... Вон уж дочь какая у меня... Невеста.
Любимов часто задышал. Лицо его стало непроницаемым, и не понять было, о чем он думает.