- Я прощения пришел просить у тебя, Степан Степанович, - продолжал Мстиславский. – За грех мой давний... Прости.
Он с искренним чувством поклонился.
- Маша – дочь моя... ты же знал, Степан, всегда знал... Не поминай зла, и я тебе не помяну, что ты посягал на нее, если только...
Он вытащил из кармана заранее приготовленную бумагу, поднес ее к глазам Любимова, чтобы тот мог прочитать, затем взял со стола перо, обмакнул в чернильницу...
- Подписывай! – тихо приказал Степану Степановичу, подавая ему перо. Любимов, не колеблясь ни секунды, подписал. Когда он возвращал перо Мстиславскому, рука его подрагивала.
- Чудесно! – воскликнул Павел Дмитриевич. – Скоро Маша по закону станет княжной Мстиславской, а ты, Степан, забудешь навсегда, что она холопкой твоей была.
Поклонившись на прощанье, он вышел, а Любимов еще долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь, и даже Митя, будь он сейчас здесь, не смог бы разгадать, о чем думает Степан Степанович...
...- Ты очень любишь ее? – спросила Наталья Митю, который, застыв, стоял возле ее кресла, размышляя о своем, невеселом.
- Кого? – встрепенулся юноша и покраснел.
- А право жаль... - сказала Наталья. – Ты славный. И сдается мне, что с тобой она счастливее была бы, чем с... Ну да на все воля Божия. Тот, кого ты видел сейчас – ее отец.
- Отец?!
- Да. И очень скоро об этом все узнают. Князь Павел Дмитриевич Мстиславский.
Митя вымученно улыбнулся.
- Я понял, - тихо сказал он. – Вы говорите это для того, чтобы я и думать забыл... Вчерашняя крепостная мне, мужику, еще могла б за ровню сойти, а княжна нынешняя... Да что с того! Она другого любит...
- В монастырь собираешься?
- Теперь уж не знаю. Пока-то, дело ясное, не могу бросить Степана Степановича, привык он ко мне... А там... да уж чувствую...
Он совсем засмущался и замолчал. Оправившись, заговорил о другом.
- О Ксении Шерстовой слышали, Наталья Алексеевна?
- Нет. А что с ней?
- С ней-то все слава Богу. Проняли ее речи батюшки Сергия, покаяние принесла, причащалась в храме. А вот за Ванечку, друга, душа неспокойна. Голову он из-за нее потерял в пару дней! Вот как. Два дня назад увезла его (иначе не скажешь!) в именье свое, дабы там обвенчаться, да по пути заедут к Ваниным родителям...
- Удивительно! Скоренько что-то...
- Вот и отец Сергий им о том же... – вздохнул Митя. – Не послушали. Им обоим хорошо – Ксении Петровне жить не на что, а Ванечка богат... отец его то есть. А купцу из мужиков лестно будет сына на дворянке женить. Одно плохо – Ксения Петровна властная слишком, а Ваня – податлив... И жить будут в ее доме. Как пожелает, станет она им помыкать.
- Что ж, помолимся, что бы все-таки сладилось все у них, - сказала Наталья. И помолчав, добавила:
- Я тоже замуж выхожу... за князя Мстиславского.
...Отдав вольную на сохранение отцу Сергию, Павел и Наталья, не мешкая, отправились в Петербург.
Глава двенадцатая
Дело не завершено
Несчастное дело Лопухиных было кончено. Главных заговорщиков приговорили к плетям и ссылке. Но подозреваемым было еще о чем печалиться. Рьяный Лесток и подозрительный Ушаков готовы были продолжать розыск.
...Александр в который раз мерил шагами свою камеру. Как не пытался он отогнать от себя это чувство, но оно было – чувство зверя, загнанного в клетку. Его бросили сюда совершенно неожиданно, без предъявления чего-либо, доказывающего законность ареста. Устного распоряжения Андрея Ивановича вполне хватило.
...Теперь, когда юный Вельяминов был у него в руках, Ушаков позволил себе слегка расслабиться и спокойно подумать.
Кириллу Прокудина, сидящего под стражей, допрашивать было бесполезно – граф впал в полное уныние, едва ли не в слабоумие, и рта ни с кем не раскрывал. Обвинений против него не было никаких, кроме перехода в католичество, о чем свидетельствовали несколько человек. Мотивы доноса на Прокудина, как и свидетельств против него были самые заурядные – боязнь «недоносительства», личная неприязнь некоторых сотрудников, желание выслужиться перед грозным генералом, ожидание награды за «правый донос»... Прокудин был Андрею Ивановичу неинтересен. Что можно узнать от него? Что рылся в секретных бумагах Коллегии иностранных дел? Это и так ясно, и это дело Бестужева. Ушакова смущало другое: именно его-то, Бестужева, какова роль во всей этой путанице? Ведь есть еще одно более чем странное обстоятельство: католический священник, по всей видимости, отвративший графа от Православия, и юный Фалькенберг, агент Лестока, исчезли. Оба. А Фалькенберг был одним из главных свидетелей в Лопухинском деле... Искать их сейчас - как иголку в сене. Но Вельяминов, весьма вероятно, в сем исчезновении замешен. В петербургском доме Александра по приказу Ушакова устроили обыск, но не нашли ничего интересного, только пара записочек от некоей Н. легла на стол Андрея Ивановича. Любовных записочек... И наконец, из светской, ничего не значащей переписки Вельяминова Ушаков выудил черновик письма к некоей особе, которую Александр называл Наденькой. После короткого размышления Ушаков пришел к мысли, что Наденька – это Надежда Кирилловна Прокудина. Это было что-то, хотя, вроде бы, – и ничего ровным счетом. Генерал не знал, как пригодится ему это открытие, но чувствовал, что пригодится.
Александра он решил потомить несколько деньков, пусть и он голову поломает, подумает, куда вляпался, и стоит ли шутить с Ушаковым...
И вот, наконец, однажды ранним утром Александр Вельяминов услышал:
- К допросу!
Это по-человечески не могло его не встревожить, но в то же время почти что и обрадовало: сейчас хоть что-то проясниться, неизвестностью он был уже достаточно измучен. Предполагать юноша что-то мог, конечно, но чего стоят все его предположения, когда за него взялась, по-видимому, сама Тайная канцелярия?
В кабинете, куда привели Александра, его встречал Ушаков. При виде полной фигуры в генеральском мундире Александр невольно поежился – сам генерал-аншеф, значит, дело серьезное...
Ушаков очень приятно улыбался.
- Присаживайтесь, Александр Алексеевич, - сказал он так любезно, словно дело происходило в светской гостиной, а не в кабинете Тайной канцелярии. Александр молча сел на указанный ему стул. От Ушакова, конечно, не укрылось его страшное напряжение, хотя и старательно Александром скрываемое за внешней непринужденностью. Не укрылся и немой вопрос - «в чем дело?» - в воспаленных от недосыпанья глазах: в тюрьме спалось не очень сладко. В ответ Андрей Иванович вновь мило улыбнулся. Чуть поодаль сидел Шешковский – тише воды, ниже травы. Больше никого в кабинете не было.
- Прошу прощения, сударь, - сказал Ушаков, - за некоторые... хм… неприятности, которые мы были вынуждены вам доставить. Надеюсь, что сейчас мы разрешим кой-какие недоумения, и вы, вполне возможно, будете свободны.
Александр в свою очередь любезно улыбнулся на это «вполне возможно», но ничего не ответил. Он ждал. Ушаков решил, что затягивать молчание смысла нет.
- Александр Алексеевич, - продолжил он таким тоном, словно был давним добрым знакомым Александра. – Ведь не пустяшный разговор у нас с вами, да... Дело о покушении на жизнь Ее Императорского Величества – не шуточки! Слава Богу, виновные повинились и наказаны. Но дело сие, скажу я вам, столь запутанное, что до сих пор работы остается непочатый край. Так уж прямо и хочется попросить: ну уж пожалейте вы нас, убогих, господа подозреваемые!
В ответ на эту неожиданную издевку Александр усмехнулся. «Ничего, - довольно подумал генерал, - скоро посмиренней глядеть станешь!»
- Поэтому прошу вас не тянуть с ответами на предлагаемые вопросы, - закончил он. – Так, - имя, звание...
Шешковский, вновь заменивший на сегодняшний день секретаря, - ввиду совершенной тайности взятого на себя самовольно Ушаковым дела, старательно записывал ответы Вельяминова на первые формальные вопросы.
- Так, - сказал генерал, когда с этим было покончено. – А теперь не угодно ли вам будет объяснить, Александр Алексеевич, какое касательство имел родной дядя ваш, полковник Василий Вельяминов к государевой преступнице Наталье Лопухиной?
- Никакого.
- Будто бы? Однако ж его довольно часто видели в кругу Натальи Федоровны.
- У нее многие бывали.
- Да, но откровенностью ее пользовались немногие. Господин Фалькенберг, вам близко знакомый...
- Простите, ваше превосходительство, - прервал Александр бегло текущую речь Ушакова, - я не имею чести знать господина Фалькенберга.
Андрей Иванович неприязненно поморщился, - конечно же, Фалькенберг был упомянут им вот так, вскользь, недаром, но он не ждал, что Вельминов осмелиться перебить его на полуслове. «Отметает всякий намек на знакомство с немцем, - подумал Андрей Иванович, - однако ж слишком поспешливо... Продолжим».
- Прошу дослушать, будьте любезны. Так вот, господин Фалькенберг, как и многие другие общие знакомцы Лопухиной и дяди вашего, подтверждает, что в обществе сей особы не раз слышал крамольные речи от господина Вельяминова. Так откуда же такая нелюбовь к священной Царской особе? Александр Алексеевич, вы, находясь на своей должности, кажется, должны были бы построже наблюдать за вашими сродниками. Или же... может быть, ваше особое положение и послужило причиной некоего соблазна?
Яснее выразиться было нельзя. Генерал смотрел теперь Александру прямо в глаза, и взгляд его уговаривал: «Произнеси одно имя! Мне пока что его произносить не с руки. Только имя и подпись под именем, - и ты свободен. И не просто свободен: мы отныне – друзья».
- Я не понимаю, ваше превосходительство, что вам угодно от меня, и чем могу я помочь в деле, к которому не имею не малейшего касательства.
- Советую понять, - промурлыкал Ушаков. – Может быть сейчас вы просто несколько растеряны? У вас будет достаточно времени для раздумий. Подпишите.
Ушаков взял у Степана допросные листы и протянул их Александру. Тот подписал после того, как пробежал их глазами.