Когда Саша вновь водворен был в камеру, она показалась ему еще мрачнее прежнего. «Я погиб! – думал Александр. – Он решил потрясти меня насчет вице-канцлера, копает под Бестужева! Просто так я не отделаюсь...»
А в это время Ушаков раздумывал: прав ли он или нет в своих рассуждениях? И нужно ли продолжать эту игру против вице-канцлера? Отправив на дыбу родственницу Бестужева по мужу, Анну Гавриловну, Ушаков долго прикидывал и так, и сяк, и наконец решил, что – вздор: Бестужев не при чем, и эта бабья крамольная болтовня вряд каким боком касается главы внешней политики. Теперь же генерал-аншеф вновь засомневался. По крайней мере... этот мальчишка Вельяминов... Нет, надо из него как следует все выжать. Сегодня он, Ушаков, виделся с Лестоком. Лейб-медик, старый друг Государыни, мрачен и надут – подкоп под Бестужева не удался. Вот бы ему, Лестоку, Сашку Вельяминова в руки, тот бы живым его не отпустил, это как пить дать, пока не вырвал бы заветное имя! Имя нужно одно – Бес-ту-жев... А может и впрямь перепоручить Сашеньку Лестоку, и дело с концом? Да, а ходатайство Разумовского за семейство Вельяминовых, а близость мальчишки к вице-канцлеру, которая может совсем другим – чем-нибудь весьма неприятным для него, Ушакова, обернуться?.. Нет, надо тайно... А потом... ежели крамолы не сыщется (в чем Андрей не был уверен), неплохо было бы мальчишку у Бестужева перетащить под свое руководство. Из него можно сделать что-то очень даже путное.
Несколько допросов прошли в том же духе, так что Александра стала тяготить кажущаяся непритворной любезность грозного генерала. В иные моменты, например, когда Андрей Иванович мило приглашал его присесть, Александр ловил себя на мысли, что ему просто хочется отвесить его превосходительству оплеуху. «Может быть, он этого и добивается?» – думал Саша. Наконец Ушакову самому надоела эта игра. И однажды Вельяминов проснулся среди глубокой ночи от грубого толчка, его стянули с постели и объявили:
- К допросу!
«Кажется, начинается», - подумал Александр, с трудом разлепляя ресницы. Его проводили (можно сказать – протащили) в знакомый кабинет, где освещенные средь ночного мрака скудным светом сальных свечей Ушаков и подручный его Шешковский смотрелись очень впечатляюще и грозно. Поблескивала звезда на мундире генерал-аншефа. Александр тупо уставился на нее – он не совсем еще проснулся, хотя сердце уже заколотилось так, что остатки сна должны теперь быстренько улетучиться. На этот раз Андрей Иванович не пригласил его присесть.
- Где Фалькенберг? – спросил он слету, едва Александр переступил порог.
- Не знаю.
- Так... «не знаю». Повторите ж еще раз, что вы не знакомы с ним, что вы никогда не интересовались человеком, ведущим игру против вашего начальника, который к тому же, как поведал нам граф Прокудин, собирался жениться на... Ну, об этом позже. Может быть, вы еще скажете, что и имя отца Франциска никогда не слыхали? Где и он-то, кстати? Не припомните, а? А может, вы и графа Прокудина никогда не встречали?.. Отвечайте, коли спрашивают на допросе! – рявкнул Ушаков.
- Но ваше превосходительство, - вяло улыбнулся Александр, - вы задали слишком много вопросов...
- На все – по порядку! Память должна быть, коль у Бестужева служишь. А?
- Ничего не могу сказать.
- Не можешь или не хочешь? Не отвечаешь? Значит, соглашаешься с тем, что причастен к исчезновению немца?
- Нет.
- И не знаешь его?
- Не было повода к знакомству.
- Не сомневаюсь. К явному. А невесту он у тебя все-таки отбил!
Александр вздрогнул.
- Что? Вспомнил?
- Нечего вспоминать.
- С Надеждой Прокудиной амуры разводил?
- Вы путаете, господин генерал. - Александр пожал плечами. – Из моих писем, что вы взяли у меня дома, вовсе не следует, что моя Наденька – это непременно девица Прокудина.
- Да? Может быть... Ну а полушалок-то нянюшке удалось передать? – Андрей Иванович удовлетворенно улыбнулся. Еще когда Александр только вошел, Шешковский переставил все подсвечники так, чтобы свет их падал прямо на подследственного, и теперь Ушакову было заметно любое движение в его лице, тогда как сам он оставался в тени. - Вы удивлены, Александр Алексеевич, неужели? Так вот, извольте убедиться, каждое ваше слово нам известно, тем паче – каждое движение. А потому, попрошу прекратить бессмысленное запирательство. Итак, что известно вам о секретных сношениях заговорщицы Анны Бестужевой с ее высокопоставленным сродником, и с чьего голоса дядюшка ваш поносил Государыню в собрании Лопухиной?
«Приехали!» – у Александра все сжалось внутри. Вслух же он произнес:
- Не понимаю, о чем вы, генерал.
- Вы, впрочем, могли всего этого не одобрять, я это вполне понимаю, но долг верного служащего, конечно... Александр Алексеевич, я попрошу не бояться нас, потому как мы хотим помочь вам выпутаться из сетей, в которые вы, по неразумию вашему, попали.
- В сети я не попадал, Андрей Иванович, потому как их не было, а сети вы мне сейчас расставляете. Если бы вам каждое слово мое было известно, вы знали, что вопросы, ныне мне вами предлагаемые – бессмысленны.
- Ваша сестра показала на вас, - спокойно ответил Ушаков. – Без всякого пристрастия. Потому так быстро и была отпущена на свободу. Если угодно, могу предъявить собственноручную подпись вашей сестрицы...
- Натальи?! Не стоит трудиться, ваше превосходительство, ибо я твердо знаю, что сестра моя добровольно никогда бы не возвела на меня напраслину. Если есть ее подпись, значит, вы или пытали ее, или подпись подделали. Однако теперь я понимаю, откуда вы знаете про полушалок. Кто-то из ее слуг случайно нас услышал, а потом, после ареста сестры, вы всех их допросили, спрашивали, где я...
- Так трепаться не надо так, чтоб слуги слышали, - прошипел генерал, всем корпусом подаваясь к допрашиваемому. – Ты умника-то не строй, Сашенька... Способы есть тебя разговорить, да погодим пока с этим. Покамест вот что скажи мне: австрийский посланник Ботта, в заговоре участвовавший, отношения с вице-канцлером поддерживал дружеские. А откуда у австрийца-то такая к нашей Государыне пресветлой нелюбовь? А? Тут уж не просто сплетни бабьи, не понимаешь, что ли?!
- Нет! – Александр чувствовал, что напряжение его все возрастает, а сил, чтобы сохранять спокойствие, уже нет.
- Нет? Сашенька, да ты не дергайся. Ты ж Отечеству служишь у Бестужева, али как? Так и мы здесь – тако же! Должны ж мы беречь спокойствие Державы нашей и здоровье драгоценное Ее Величества? Иль не согласен?
- Государыне и Отечеству служить – долг каждого первейший.
- Верно. А ты от сего долга уклоняешься. А ведь нам известно, что отношения с Австрией вице-канцлер и через тебя поддерживал. Что ты делал в Вене?
Вот тут Александр вспыхнул.
- О том говорить не могу по долгу службы!
- Нам ты по долгу службы говорить не просто можешь, а и обязан. Ну, так как?
Александр молчал.
- Молчишь? Хорошо. Значит, есть, что скрывать. Запиши Степан, что повинился.
- Ну уж нет, - вскрикнул Саша. – Этого я не подпишу! Я ни в чем виновным себя ни признаю...
- Значит, помоги нам...
- ...и ничего больше сказать вам не имею!
- Это последнее слово твое?
- Да.
- Но, думаю, что только на сегодня, - задумчиво проговорил Ушаков. – Что ж... Ты сам себе враг. Но время-то еще не истекло – подумай. Подпиши уж листы, сделай милость – нет там о том, что повинился. А там – посмотрим...
Когда Александра увели, Андрей Иванович еще долго смотрел в задумчивости на закрывшуюся за ним дверь. Шешковский притих за его спиной, не смея нарушать тайные думы начальства. А думы были вот о чем: сколько не приглядывался генерал к Вельяминову, не мог он заметить в нем ничего, что указывало бы на то, что он лжет. Нет, кое в чем он, конечно же, привирает, но в главном – нет. На это у Андрея Ивановича было особое чутье. А если так, тогда – плохо. Отпускать его теперь нельзя. А держать без вины – неприятности можно навлечь, все-таки бестужевский человечек. Значит, как угодно, а признания надо добиться, хоть какого, хоть в чем бы то ни было. В конце концов, быть того не может, чтобы, будучи на службе столь секретной, юноша не знал такого, о чем ему, Андрею Ивановичу послушать было бы весьма интересно. А там бы и впрямь отпустить можно. Или же... Ушаков вздохнул и обернулся, наконец, к Шешковскому:
- Степушка, ступай, распорядись там, чтобы с завтрашнего дня Вельяминова – на хлеб и воду. И - в другое помещение.
- Понял.
- И... вот что еще. Не давать ему спать.
Шешковский поклонился.
...Едва Александра втолкнули обратно в камеру, он, как не был взволнован и обескуражен, сразу же упал на свою лежанку и уснул. Но сон его оказался недолгим, его разбудили, снова подняли, куда-то повели... Он ничего не понимал. И вот перед ним двери другой камеры. Переступив ее порог, Александр поежился, так как сразу же дала о себе знать промозглая сырость, и вообще, ничего хорошего в этом переводе в другое помещение не было. Крошечная каменная клеть, сырая и темная, с ворохом соломы вместо кровати. Александр перекрестился, тяжело вздохнул и опустился на солому. Стоять у него не было сил. Но едва стали слипаться его тяжелые воспаленные веки, как резкий удар по щеке заставил его сильно вздрогнуть и открыть глаза. Перед ним стоял один из охранников, который повторял:
- Спать не велено, сударь!
Этого Александр никак не ожидал, только и смог переспросить:
- Как так не велено?! Кем?
- Его превосходительством.
«О Боже! – подумал молодой человек. – Что ж меня еще-то ждет?»
Эта ночь стала для него настоящей пыткой. Были минуты, когда Александру казалось, что сон, наваливающийся на него, особенно в часы раннего утра, преодолеет все, и он откидывался на солому, но его тут же рывком поднимали на ноги. Охранник, приставленный Ушаковым, отхлестал себе ладони о его щеки... Когда лязгнула дверь, Александр едва удержался, чтобы не застонать.
- К допросу!