, не пожелав рассматривать темные картины на самые разнообразные сюжеты, плотно облепившие узкие стены. Во время всего этого пути она не встретила ни души.
«Как же пустынно, даже холодно, - думала девушка. – Мрачно, красок теплых нет. Понятно, как тяжело Надин быть почти что узницей этого дома... Да, но где же может быть граф?»
Из галереи выход вел в малый зал. За ним – еще один... Наталья хотела было идти дальше, уже взялась за ручку плотно закрытой двери, но услышала голоса. Говорили по-немецки. Невольно прислушалась. Один голос принадлежал хозяину дома, другой также показался девушке знакомым. Вспомнив Наденькино возмущение, узнала – Фалькенберг.
- Говорю вам, Иоганн, нынче Иностранная коллегия ничего не значит! – Прокудин, кажется, сердился. – Сейчас одно лицо – и есть вся коллегия...
- Так о том и речь. Но вы же имеете доступ к секретным документам, в конце концов. Что же, ничего нельзя сделать? Я сегодня встречаюсь с Лестоком... Ненавижу этого выскочку, вы это знаете, но таково желание отца Франциска.
- Отец Франциск – выдающийся ум. Но даже он не в состоянии справиться с Бестужевым.
- Глупости. При желании можно справиться с кем угодно.
- Но я вовсе не желаю начинать войну с вице-канцлером, я не самоубийца!
- Можете считать, что вам дано на это благословение отца Франциска.
- Так пусть он сам скажет мне об этом сам! И давайте, Иоганн, друг мой, помолчим… в моем доме.
- Кого вы боитесь? Ваши слуги понимают по-немецки?
- Здесь еще эта девушка... Вельяминова. Мне очень не нравятся ее посещения, но моя дочь иногда становится так упряма... К счастью, это с ней случается нечасто.
- Вельяминова здесь сейчас?
- Фалькенберг, она вам приглянулась?
Молчание, потом вымученный смешок.
- Нет, конечно! Что за вздор?
- А почему бы и нет? Она достаточно красива и достаточно умна. Настолько красива и умна, чтобы стать хорошим агентом.
- Да это просто бред!
- А что вы так разволновались? Разве она не сестра Александра Вельяминова – Бестужевского агента, который, кажется, имеет наглость присматривать за мной? Вы слышите меня, Фалькенберг?! Этот мальчишка мной интересуется.
- Этот мальчишка очень скоро не сможет никем интересоваться.
- Что такое?
- О, это маленькая тайна! Тайна господина Лестока.
- Вы отделаетесь от Вельяминова? А что будет с его сестрой?
- Что? Она, надеюсь, не пострадает. Зачем впутывать лишних людей?
- Какое благоразумие... Надеетесь или уверены? Вы взяли с Лестока обещание, что девушку никто не тронет? Я, кажется, догадываюсь о вашей тайне...
- Вы столь проницательны?
- Немножечко русской смекалки... Затем волочиться за Лопухиной, которая намного старше вас, будучи безумно влюбленным в Вельминову?
- Не влюблен я в нее, сударь!
- Что с вами? Мне-то что за дело до того, в кого вы влюблены?
- Тогда и не спрашивайте. И, действительно, переменим тему...
Наталья бесшумно скользнула назад, и оказавшись вновь в галерее, замерла перед картинами, делая вид, что внимательно их рассматривает. Ей хотелось унять сердцебиение и попытаться придать себе безразличный вид. Постояв недолго перед какой-то мифологической героиней, она немного успокоилась... Теперь нужно было проделать недавний путь в обратном направлении.
Вернувшись в комнату Наденьки, которая по-прежнему спала, девушка упала в глубокое кресло и притворилась также спящей. Так и застала ее Наденька, вскоре открывшая глаза...
В тот же день разговор стал известен Александру Вельяминову. Брат разволновался.
- Никому... ни единой душе...
- Мог бы и не предупреждать, братец... Что они против тебя задумали?
- Не знаю. Знаю только то, что давно подозревал Прокудина... О, я как можно скорее поговорю с вице-канцлером! Да, Наташа, прости. Не успел тебе сказать: Петр вернулся на днях, я от него записку нынче получил. Он приглашен на сегодняшний вечер к графине Анне Бестужевой. Мы ведь, кажется, тоже приглашены?
- О да!
- Меня там не будет, а ты поезжай, отвлекись от дум...
- Саша, я так боюсь за тебя!
- Не бойся. Они не понимают, с кем связались.
- Бедная Наденька. Кем она окружена!
- Да... Но Прокудин понял, кажется, главное, - Александр усмехнулся. – Пока русские интересы защищает Бестужев, сам Господь будет покровительствовать ему... Какие бы грехи за вице-канцлером ни водились.
Вот что вспоминала Наталья после ухода брата, терзаемая болью от измены жениха, вот что еще не давало ей покоя.
Александр тем временем, теряясь в догадках, ехал к своему лучшему другу поручику Петру Белозерову. К Бестужеву не торопился: был уже у него вчера и узнал приватно от слуг, что вице-канцлер вернется лишь под утро. Стало быть – сегодня, но ведь графу и отдохнуть надобно будет от ночи, проведенной за карточным столом… А такое дело, как честь сестры, отлагательств не терпит.
Петр, едва увидев Вельяминова, крепко, порывисто обнял его, хоть тот и пытался отстраниться.
- Я ожидал тебя, Саша. Выслушай меня, умоляю. Хоть как потом казни – но выслушай!
- Для того я и здесь, чтобы услышать твои объяснения, - отвечал Александр сухо. – Но вот приму ли...
- Должен. Потому что… Да разве вольны мы в движениях сердца своего?
- Говори!
- Ты знаешь, что я отправился к дяде, - начал рассказывать Белозеров, - после неприятнейшего сего, прямо скажу, визита, собирался я посетить свою вотчину. Но так туда и не доехал – лиходеи помешали.
- На тебя напали разбойники?!
- Да, напали, ранили и умирать бросили. Вернее, полагаю, мертвым уж сочли. Долго ли я был без памяти – не знаю. А когда очнулся...
Глава вторая
Сельский роман
...Петр лежал в ворохе сена в сарайчике возле покосившейся избушки и бредил. Что-то лихорадочно срывалось с его сухих горячих губ. Иногда он приоткрывал глаза. Перед замутненным взором являлись какие-то лица - сморщенная старушка в черном платке, девушка - бледная и печальная. Кустистые брови старухи хмурились, синеватые губы шевелились, словно она что-то сердито бормотала. Темные глаза девушки оказались вдруг близко-близко и неожиданно расширились, растворились и исчезли, потому что все исчезло. Петр снова впал в забытье.
Очнулся Белозеров на пуховой перине. Пахло цветами и в то же время чем-то резким, горьким – лекарством, что ли, каким? Полог кровати был приподнят, и Петр увидел, что солнечные лучи стелятся по полу полосами золотисто-белого света. Петруша вздохнул, провел по лбу рукой и сел на постели – в боку вспыхнула сильная боль. Что это, чужая рубашка? Да, его должна быть в крови. Он вспомнил все...
Тихий скрип двери, мягкая, осторожная походка... Перед Петрушей пожилой человек, одетый роскошно, хотя и по-домашнему. Лицо веселое, голубоглазое, широкое. Увидев очнувшегося Петра, человек радостно развел руками.
- Наконец-то, сударь мой! Опамятовались… Как я рад!
- С кем имею удовольствие?.. - прошептал Петруша, силясь подняться.
- Ох, что вы, лежите! Слабы вы еще. Я Любимов Степан Степанович, а вы, сударь, у меня дома, в родовой вотчине моей - Любимовке.
- Почему? - почти простонал молодой человек, на резкое движение в боку рана отозвалась острой болью.
- Девки, голубчик, собирали ягоды в лесу да вот нашли добра молодца... Много дней были вы без памяти. Должно быть, разбойнички, а? Они у нас пошаливают, злодеи! Вы-то, батюшка, кто будете?
- Поручик лейб-гвардии Преображенского полка Петр Григорьевич Белозеров.
- Ба! Уж не племянником ли Артамону Васильевичу Бахрушину доводитесь?
- Да, я племянник его.
- Очень рад, сударь, очень рад! Артамон Васильевич мой сосед и первейший друг. Милостивый государь, будьте моим дорогим гостем! Лекарь уверяет, что скоро вы на поправку пойдете.
- Спасибо вам, Степан Степанович. Господь отблагодарит вас за вашу доброту!
- Да полно вам... Дядюшку, верно, стоит известить?
- Нет! Зачем... старика волновать понапрасну?
- Как угодно. Больше утомлять не смею.
Петруша еще раз бессвязно пробормотал слова благодарности и вскоре погрузился в дремоту. Сон его был легким и свежим, вовсе не похожим на прежнее забытье...
Выздоравливал поручик быстро. Стало быть – скоро в дальнейший путь. Но уезжать не хотелось. Почему? Приглянулся ли ему богатый дом, который сам Любимов не без тщеславия звал «дворцом»?
Вроде бы ничего особенного с ним в этом «дворце» и не случилось. Просто столкнулся однажды Белозеров с милой девушкой из челяди, которая, опустив взгляд, шла навстречу, прижимая к себе связку одеял. Видимо, была она слаба, так как едва тащила немалый тюк.
Не подними она на миг на Петра больших бархатисто-карих глаз, он бы ни за что не узнал ее. Но этот особый тихий их свет и мягкий блеск… эти пушистые ресницы...
- Постой! - воскликнул Петруша. Она не остановилась, скорее замерла, быстро отведя взгляд. И вновь показалась вроде бы мало чем примечательной крестьянской девчонкой. Но если приглядеться... Худа, но стройна, на бледных щеках - горячечный румянец, детская складка губ. И взгляд – что за взгляд! И пушистая темно-каштановая коса, воздушные завитки, все время непослушно выбивающиеся на лоб...
- Дай-ка, помогу тебе!
Она покачала головой, сильнее прижала к себе свою ношу, словно боясь за нее.
- Я тебя уже видел, - продолжал Петр.
- Видели, барин, немудрено...
- Да нет же! Я когда раненый лежал, в бреду... сквозь мглу глаза твои видел! Не во сне же...
- Не во сне.
- А я и думаю... Мне Степан Степанович рассказывал, что девки ягоды в лесу собирали, а одна из них на меня и вышла. То ты была?
- Я.
- Так это тебе я жизнью обязан!
Она вздохнула, как-то устало.
- Я или другая... Господь вам жизнь спас. Его воля была. Его и благодарите.
Он попытался без слов забрать ее ношу, но она мягко вывернулась, неловко поклонилась и пошла своей дорогой.