Светлым вечером Маша ждала Григория в березовой рощице на берегу реки, при каждом шуме замирая от надежды и страха - Гриша или кто иной? Она-то тайком сюда прибежала...
Вчера красавец-конюх, проходя мимо, шепнул ей в ушко:
- Приходи на закате в березняк на речку, жди на поваленном дереве - потолковать надо.
Любовь слепа - особенно первая. Смело, горячо, наскоком атаковал Гриша ее сердце - затуманил голову, и Маша уже ни о ком думать не могла, как только о нем, и даже уверилась как-то, что богатырь-избранник спасет ее от горькой участи. Что-то он скажет ей сегодня?
Вновь сердце екнуло - показалась из деревьев фигура. Да только...
Не Гриша это был, а сам барин Степан Степанович! «Выследил!» - мелькнуло в мыслях у Маши. Что делать? Бежать? Она вскочила, но ноги стали словно ватные. Да и барин не замедлил прикрикнуть:
- Сядь, как сидела!
Не села, а скорее упала Маша на лежащий ствол - сердце билось так, что дыхания не хватало. Барин - важный, видный, полный, в дорогом камзоле - стоял перед ней, опираясь на трость, словно живописцу позировал. Девушка смотрела на него, не отрываясь, и Любимов с удовольствием заметил страх в ее взгляде. Присел рядом, закинул ногу на ногу. Маша опустила глаза и бессмысленно разглядывала его крепкий щегольский башмак на высоком каблуке.
- Пора бы уж нам и объясниться, Марья Ивановна, - насмешливо начал Любимов. – Уж сделайте милость, сударыня, удостойте беседой!
Маша осторожно попыталась отстраниться. Ее легкое движение неожиданно разъярило Любимова. Он стиснул ее плечи.
- Барышня нагулянная, королевишной себя возомнила?! Забыла, тварь, сколь многим ты мне обязана? Что тебя, байстрючку, - позор жены своей венчанной, столько лет в доме держал? Теперь за все расквитаешься! И за грехи матушки своей!
В красивых Машиных глазах – а глаза-то одни были не матушкины! - блеснул вдруг диковатый огонек. Тонкие ноздри гневно затрепетали. Она гордо вскинула голову. Что-то совсем непривычное проявилось в ней в этот миг. И что-то удивительно знакомое Любимову! «Что это? На кого еще похожа она? – думал он ошеломленно. – Да неужто...» Степан Степаныч пришел в замешательство, руки его ослабли. Маша – новая Маша! - резко оттолкнула его и бросилась бежать в глубь рощи. Любимов - не мальчишка, естественно догонять не стал.
- Лети, лети! – только и крикнул, опамятовшись. – Мчись, барышня, к конюху Гришке, который мне тебя продал и дорогу нынче сюда указал. Вот дура девка!
Маша промчалась сквозь рощу, сбежала по пригорку к озеру. Здесь она упала в траву и наконец-то заплакала. Непривычный гнев потух так же внезапно, как и вспыхнул, и ничего не осталось, кроме слабости… Сзади резко захрустели ветви…
Гришка, вдруг заревновав, сам не зная зачем, тайком от барина подался за ним в рощу. Следил. Увидел, как Маша бросилась бежать словно безумная. Поспешил за ней, поняв, что мчится она к озеру – решил, что невеста вздумала утопиться. Спотыкаясь, слетел следом с крутизны, бросился к ней.
- Ты что, что надумала, дуреха!
- Не тронь меня! – в яростном отчаянии вскрикнула Маша.
- Машенька, очнись, это ж я, Григорий, жених твой…
- Не жених ты мне, я все поняла! Ты – иуда! Мне барин прокричал... Да неужто ты…
- Ах, вот оно как! - Гришка и не подумал оправдываться. – А ведаешь ли, что иначе он и на свадьбу нашу не согласен? Поросенок наш Степан Степанович, вот как! Да мы его опередим, лапушка, зачем нам свадьбы ждать, все одно моей будешь.
Маша залепила ему пощечину.
- А-а! – Парень потер покрасневшую щеку. – Ловко бьешь… Чисто барышня – холопа. Так вот ты какая! Верно же наши бабы про тебя говорят... Ничего. Ты мне все выкупишь!
В барском доме девушку встретила с бранью Таисья и объявила злорадно, что теперь работать ей на скотном дворе.
Делать было нечего! Но на скотном дворе Маша пробыла недолго. Что-то надломилось в ней, и она свалилась в горячке. Много дней пробыла между жизнью и смертью, и Любимов велел ей возвращаться в дом...
- Но не оставил он меня в покое! – в отчаянии жаловалась Маша Петру. – Разозлила я его сильно тогда в роще. Еще сильнее возненавидел. Наскучило ему покорности моей ждать. Сегодня зовет меня Таисья, за косу, и говорит: «Обленилась ты, барская кровь, а ну немедля ступай к барину в комнаты и мой полы там чисто-чисто». А я, едва вырвалась от нее – сюда. Некуда больше-то. Все равно... Вы уедете...
- Без тебя – нет!
- Да полно вам, сударь.
- Я говорил тебе, и слова свои назад не возьму: будь женой моей!
Маша не ответила. Забившись в глубокое кресло, отвернувшись, она, едва не плача, покусывала уголок косынки.
Петр же чувствовал, что кровь горит, приливая к лицу. Надо было со всем этим что-то делать! Не оставлять же ее в самом деле на расправу этим коршунам, барину да холопу... Как он любил ее, еще сильнее любил от переполняющего сердца сострадания! Он должен был отплатить откровенностью за откровенность и поведать ей о своей судьбе. И как бы он этого хотел! Но... как рассказать про Наталью Вельяминову? Да и много о чем еще нельзя ей рассказывать.
Картины не столь уж давнего прошлого будоражили память. Старый дом на Мойке. Отец – преданный сотрудник Императора Петра, выполняя желание Его Величества, отстраивался в молодой столице сразу в камне, и весело росло крепкое строение средь деревянных домишек. А потом... этот страшный день, когда, с беззаботной легкостью спускаясь по лестнице из чердачного помещения, Петруша, пятнадцатилетний мальчишка, увидел, что отца несут в комнаты на руках… Дворня перепугана, женщины ревут, а верный слуга Софроний трясется всем телом. Петруша рванулся вниз, едва не слетел на пол:
- Отец!
- Петр Григорьевич! – Софроний вскинул к нему дрожащие руки, словно молил барчука о помощи. – Что ж это, барин-то наш…
- Батюшка!!
Отец не отвечал. Петруша и не понял, что теряет сознание. А когда очнулся, у отца был уже священник, а лекарь-немец только разводил руками.
- Что?! – закричал Петруша.
- Все в воле Всевышнего, - вздохнул немец.
- Но что же это?.. разбойники? Поединок?!
- Никто ничего не знает.
Вышел священник. Петруша так и кинулся с вопросом:
- Как отец?
- Кончается, - сурово и беспощадно ответил батюшка, а юный Белозеров, захлебываясь от рыданий, прежде чем поспешить к отцу, все-таки спросил:
- Что же случилось?
- Тайна исповеди нерушима…
Отец благословил его. Последними словами его были:
- Не вини никого.
Петр никого и не винил, он так и не понял, что произошло. В пятнадцать лет он остался круглым сиротой, так как мать умерла еще при родах. И все, что происходило после, вытекало, как река из истока, из этого тяжкого дня – так как Петр решил стать достойным преемником отца, дабы не посрамить его памяти. Сейчас воспоминания кружились пестрыми обрывками в его душе, как сморщенные листья по осени.
Смольный дворец. Петруша на коленях перед скромно одетой красавицей с добрым и свежим лицом, сбиваясь от волнения, умоляет:
- Прикажите только... Я – все для Вас... Как отец мой верно служил родителю вашему, так и я... Время самое удобное, Ваше Высочество. «Она» – при смерти!
Красавица даже жмурилась от страха:
- Что вы, Петруша, разве можно такое говорить?! Запытают…
Но тогда он не боялся. Не боялся, потому что не представлял, что его и в самом деле втолкнут в серый склеп... Суровое, немолодое лицо в блеклом свете сальной свечи. Скрипит писарь пером, Петруше кажется – зловеще...
- Петр Белозеров, сержант лейб-гвардии Преображенского полка, не поведаете ли нам, сударь, по какой такой надобности зачастили вы в Смольный дворец?
Он, конечно же, все отрицал, и ни показная ласковость генерала Андрея Ивановича Ушакова, ни привычно-служебная жесткость его не вытянули из Петруши ответа. И начался кошмар... Белозеров до сих пор не мог забыть ошеломления от дикой боли при хрусте собственных костей...
Рассказывать это Маше? Нет-нет! Потом Петр долго мучался: кто предал его? Кто настрочил донос, о котором уклончиво упоминал на допросе генерал Ушаков?..
Маша спала. Пригревшись в кресле, она сама не заметила, как задремала. Бледная рука бессильно свесилась с подлокотника. Петруша поцеловал эту руку с не меньшим благоговением, чем когда-то – пухлую ручку ясноглазой принцессы...
Утром Петруша, прикорнувший в другом кресле, нашел на коленях написанную по-французски записку. «Милый Петр Григорьевич! Я знаю, что на свете нет человека лучше, добрее и благороднее Вас. Что бы ни случилось, я буду всегда помнить об этом. Простите и прощайте». Подписи не было.
Петр встал, в волнении прошелся взад-вперед, ероша длинные светлые волосы, а потом решительно вышел из комнаты…
Гриша ходил по дому гоголем. Он больше не был конюхом, став при барине чем-то вроде камердинера, а по сути проводил жизнь бездельную. Ключница Таисья терпеть не могла барского любимца, и, столкнувшись с ним в это утро, с явной радостью выпалила:
- Чего нос задрал, разгуливашь, словно барин? Аль Машку свою высматривашь?
- Не твого ума дело!
- Ишь! Петух распетушился! Так она к тебе и побежит, жди! Про их светлость нонче другие имеются, не тебе, рылу чумазому, чета!
- Придержи язык свой змеиный, баба злющая! Я своего не упускаю.
- Жди, дурень! Дождешься конца света. Девка-то твоя сегодня еще до зорьки из покоев барина молодого, гостя нашего драгоценного, выбежала.
Гришка так и поперхнулся.
- У-у, сорока, пустолайка…
- Почто меня бранишь, глаза твои бесстыжие! Ты у Марфутки спроси. Барышня-то наша небось думала, что никто и не приметит, а Марфушка-то ранее ее поднялась…
Гришка рванул ключницу за воротник.
- А-а-а! – завопила баба.
- Ну, стерва! – сверкал страшенными глазами Гриша. – Ежели ты набрехала!..
И бросив Таисью, помчался прямехонько к Степан Степанычу.
- Беги, беги! – зубоскалила ему вслед быстро отошедшая от испуга Таисья. – Да не забудь опосля у крали своей расспросить, каково ей с барчонком любилось.