Сичкин счел для себя удобным вызвать Градскую на Петровку. Сейчас он ждал ее с минуты на минуту. Взглянув на часы, он аккуратно сложил в папку и убрал в ящик стола две фотографии и несколько бумажек, касавшихся свидетельницы.
Наконец послышался стук в дверь.
В жизни Регина Валентиновна выглядела еще моложе и элегантней, чем на фотографии. На ней была узкая серая юбка до колен и нежно-розовый пуловер. Все в ее облике было продумано до мелочей, сапоги и маленькая сумочка сшиты из одинаковой дымчато-серой замши, а лак на ногтях и помада на губах были матовыми, нежно-розовыми, как пуловер.
Кабинет наполнился тонким запахом дорогих духов, идеально-белые зубы сверкнули в любезной улыбке. Градская вообще была сама любезность, само обаяние. Мягкие карие глаза смотрели на Сичкина доброжелательно и честно. В них написана была готовность ответить на любой вопрос, рассказать все, что ей известно о трагической гибели молодого талантливого певца Юрия Азарова.
— Вероника Роговец проходила у меня курс реабилитационной терапии, она страдала депрессиями, связанными с некоторыми детскими переживаниями. Она очень ранимая девочка.
— Честно говоря, я этого не заметил, — улыбнулся Сичкин, — мне редко приходилось встречать таких… — он кашлянул, — таких раскрепощенных и уверенных в себе людей. Особенно если учесть, что погиб близкий ей человек, у нее дома…
– ~ Да что вы, это всего лишь игра, — покачала головой Градская, — поверьте, на самом деле девочка очень тяжело переживает Юрину смерть.
— Она обращалась к вам за помощью в последние несколько дней?
— Да, она заезжала ко мне. Буквально в тот же день, вечером.
— И вы помогли ей?
— Да, я поддержала ее. Она была в ужасном состоянии, Знаете, она боялась, что и ее могут убить, но больше всего она боялась, что ее заподозрят. Она так и сказала, мол, сразу ведь начинают подозревать близких. А ближе ее у Юры никого не было. Они практически не расставались в последнее время. Ее волновало, что затаскают по допросам.
— Она советовалась с вами, как лучше вести себя на допросах?
— Да, она спрашивала, как лучше выстроить разговор, чтобы от нее, простите за грубость, «скорее отвязались».
— Ну, это уже почти юридическая консультация, — усмехнулся Сичкин, — и что вы ей посоветовали, если не секрет?
— А как вы думаете? — лукаво улыбнулась Градская.
— Ну, мне кажется, несколько дельных советов на этот счет вы ей дали. Во всяком случае, судя по ее поведению.
— Наверное, она кокетничала с вами вовсю, глазки строила? Это вполне в ее духе, — Регина весело рассмеялась, — я подозреваю, вы не правильно ее поняли, а она в свою очередь не правильно поняла меня.
— Прямо испорченный телефон, — заметил Миша, улыбнувшись в ответ на веселый смех своей собеседницы.
— Скажите, вы серьезно думаете, что я инструктировала Веронику Роговец, как ей вести себя на допросах? — спросила она, отсмеявшись.
— Вы только что сами сказали об этом.
— И вы считаете, что она следовала моим инструкциям? Вы полностью исключаете вариант, что Вероника вела себя так, как ведет всегда и со всеми? Вам кажется, я ее настроила на определенный лад и она, как заводная игрушка, следовала этому настрою?
— Ну, не стоит так огрублять, Регина Валентиновна. Разумеется, Роговец не игрушка, а живой человек. Однако определенное влияние вы на нее имеете, согласитесь. Иначе она не обращалась бы к вам за помощью.
— Если бы она следовала моим советам, то говорила бы вам правду и только правду, — тихо и серьезно произнесла Регина, — но люди, как вы верно заметили, не игрушки. Не музыкальные инструменты.
— Скажите, Регина Валентиновна, а Юрия Азарова вы хорошо знали?
— Не очень, — пожала плечами Градская, — он у меня не лечился.
— Как вы думаете, могли быть у него серьезные долги?
— Какая разница, что я думаю по этому поводу? Такие вещи надо знать точно. Я вам могу точно сказать одно: ни у меня, ни у моего мужа он денег в долг никогда не брал.
Когда она ушла, у Мишани разболелась голова. От разговора остался неприятный осадок. Соображать было трудно, все валилось из рук. Кто-то недавно рассказывал ему нечто подобное… Совсем недавно. Кто-то из его знакомых точно так же, поговорив с милым обаятельным человеком, чувствовал тяжелую усталость, головную боль.
Миша старался вспомнить, что-то подсказывало ему: это важно, это серьезно. Но голова прямо-таки раскалывалась. «Загипнотизировала меня, что ли, эта Градская?» — подумал он с раздражением.
Выпив две таблетки панадола, Мишаня сделал себе крепкий сладкий чай. Головная боль немного отпустила, но соображать все равно было трудно.
Вечером жена заставила его измерить температуру. Оказалось, что у Мишани тридцать восемь и пять. Немудрено. В Москве свирепствовал последний весенний грипп.
У Лены был сумасшедший день. Она подготовила и сдала все материалы по своему отделу, которые шли в следующий номер, то есть сделала работу, рассчитанную на ближайшие Десять дней, она успела заказать и тут же выкупить путевки в Подмосковный дом отдыха для Лизы и Веры Федоровны и Проделала еще такую кучу мелких и крупных дел, что сама удивлялась.
Ее единственный подчиненный, Гоша Галицын, печатал на компьютере последний абзац своей статьи о модной рок-группе, периодически терзая телефон. Лена ждала, когда он закончит — он обещал отвезти ее домой на своей «Волге». В который раз она ругала себя, что так и не удосужилась получить права.
Бежевый «жигуленок» стоит себе под окном, а ей приходится одалживаться. В дом отдыха Веру Федоровну с Лизой повезет на своей машине Ольга Синицына, Майкла поедет встречать Гоша, а потом он же повезет их в аэропорт, когда они будут улетать в Тюмень.
Никто в шоферы не нанимался. У всех свои дела. Гоша Галицын давно уже не тот оболтус, которым был, когда пришел работать в журнал. Он нашел свою тему, стал писать о музыке, о роке и попсе. За два года даже имя себе заработал, причем не только скандальными подробностями из интимной жизни звезд, но и умением хорошо писать, что в наше время большая редкость.
— Все, сейчас поедем! — вздохнул Гоша, выключая компьютер и тут же еще раз набирая какой-то номер по телефону.
— Кому ты так упорно дозваниваешься? — спросила Лена.
— Волкову!
— А кто это?
— Ну ты даешь, начальница! — Гоша даже фыркнул. — Ты что, вообще телевизор не смотришь?
— Иногда смотрю, но редко, — призналась Лена.
— И про концерн «Вениамин» не слышала?
— Наверное, что-то слышала…
— Лен, это неприлично. Такие вещи надо знать. Вениамин Волков — продюсер номер один, крестный отец каждой третьей поп-звезды.
— Вениамин Волков?.. Подожди, я, кажется, его знаю.
— То есть? Ты что, знакома с ним? Лично знакома?!
— Был такой комсомолец в городе Тобольске, очень давно, четырнадцать лет назад, — кивнула Лена.
Гоша выхватил из кипы бумаг на своем столе какой-то яркий музыкальный журнал, нервно пролистал его и сунул Лене под нос огромную, на разворот, цветную фотографию.
С фотографии улыбались мужчина и женщина. Мужчина — лысеющий блондин с бледно-голубыми глазами и худым лицом. Женщина — кареглазая красотка лет сорока, с волосами цвета спелой пшеницы.
— Ну? Это он? — затаив дыхание, спросил Гоша.
— Да, это Веня Волков. Только постарел и полысел, — рассеянно ответила Лена.
Она не могла оторвать взгляд от лица женщины. Что-то смутно знакомое было в этом холеном, чистом, идеально-правильном лице. Что-то смутно и неприятно знакомое.
— А кто эта женщина?
— Жена его и совладелица концерна, Регина Градская. Слушай, Лена, значит, ты была лично знакома с самим Волковым, когда он еще жил в Тобольске?
— Гоша, я была знакома со множеством людей по всему бывшему Советскому Союзу. Я ведь не вылезала из командировок. А ты случайно не знаешь, чем занимается его жена, кто она?
— Я же сказал, она — совладелица концерна «Вениамин». — Зачем ей еще чем-то заниматься? Вроде она врач или экстрасенс, типа Кашпировского. Какая разница? Ты что, ее тоже знаешь?
— Нет. Ее не знаю. Показалось, что видела где-то… Улыбка знакомая.
— Слушай, ты можешь мне рассказать о Волкове все подробно, каким он был тогда, о чем вы разговаривали?
— Попробую, если тебе так интересно.
— Ты не представляешь, какой можно материал забацать! Это же эксклюзив! Как ты думаешь, он тебя помнит?
— Вряд ли, — пожала плечами Лена, — столько лет прошло… Это был 1982 год. Конец июня.
У Регины не выходили из головы несколько фраз, которые словно, в гипнотическом подсознательном бреду, произнес Веня.
— Она могла бы меня спасти. Если бы она не оттолкнула меня тогда, я пошел бы за ней куда угодно, я сумел бы победить любой голод. К ней я чувствовал что-то совсем другое, новое, странное для меня, но, вероятно, нормальное для других. Я чувствовал к ней нежность, мне было за нее страшно, мне не хотелось терзать и топтать. Я любил ее. И не могу забыть. Но я не был ей нужен.
— Кто? О ком ты? — удивленно спросила Регина.
— Я о Полянской… — тихо ответил он, не выходя из гипнотического сна.
— Но ты был знаком с ней всего неделю. Это было страшно давно. Чем же она лучше других?
— Не знаю… Я мог бы стать с ней нормальным мужчиной.
— Почему?
— Она не врала и не фальшивила. В ней не было кокетства. Я любил ее — как мужчина, а не как зверь.
— А разве та первая девочка, Таня Костылева, врала и фальшивила? — осторожно спросила Регина.
— Нет. Теперь я знаю, что нет. Но тогда я был юным идиотом, тогда я не верил никому, кроме своего голода.
— Я научила тебя побеждать голод… — тихо напомнила Регина.
— Да. Но она тоже могла бы меня спасти. Раньше. И по-другому. Она спасла бы меня как-то иначе, чем ты.
— Ты бы убил ее в конце концов, как остальных. Только я научила тебя утолять свой голод, не убивая.
— Да… Только ты…
Потом был обычный припадок, которым всегда заканчивался сеанс.