На проводах Пинка с Чиком Бастер был как в воду опущенный: он хотел быть сейчас с ними, на этом поезде. Поезд уже скрылся из виду, а он все стоял на платформе, пока Мун не потянул его за рукав и не сказал: «Ну пошли же, дядя Бастер!» И двинул этого дядю по бедру ударом «Бастер Миднайт».
– Эй, парень, не надо меня дразнить! – воскликнул Бастер, подхватил Муна под мышки, посадил себе на плечи и отнес в машину.
Мун всегда знал, как расшевелить Бастера.
Хотя Бастер и не попал в армию, никто не имеет права его осуждать, потому что он делал все, что мог, для тех, кто ушел воевать. Он устраивал показательные матчи, сборы от которых шли в пользу инвалидов и семей погибших, учил солдат боксировать и объезжал с выступлениями наши войска на европейском фронте. Тони говорил, что местами там бывало так же опасно, как и на передовой, и я в этом нисколько не сомневаюсь. Бастер был ничуть не меньшим патриотом, чем Пинк, Чик, Виппи Берд или я. Или Марион Стрит, которая выступала с концертами в частях действующей армии.
Моя беременность протекала хорошо, и я не ждала никаких неприятностей. Я продолжала работать у Геймера, пока у меня не отекли ноги, и тогда я взяла отпуск и уселась дома, потихоньку жирея. Виппи Берд не позволяла мне ничего делать по хозяйству, и, пока она убирала комнаты, я сидела на крыльце и присматривала за Муном, играющим на улице. Остальное время я проводила, сидя в кресле, за чтением журналов, или слушала радио, или писала письма Пинку. Ребята пока что были недалеко, на сборном пункте «Карсон» в Колорадо, поэтому их письма приходили к нам регулярно каждую неделю.
Виппи Берд умела шить и перешила для меня свои платья, которые носила во время беременности. Они подходили мне по размеру, но были до смешного коротки, поэтому она отпустила подол и добавила кружевные оборки. Приготовление пищи она тоже хотела полностью взять на себя, но мне надо было оставить себе хоть какое-нибудь занятие, так что я начала готовить и постепенно увлеклась. Когда Виппи Берд приходила домой с работы поздно вечером, ее всегда ждал какой-нибудь сюрприз в виде пудинга «Гувер» или пирога «Трудные времена», для приготовления которых не требовалось сахара и масла.
Той зимой Виппи Берд работала полторы смены секретаршей в офисе компании «Анаконда», а я все это время сидела с Муном. По утрам я надевала на него белый лыжный костюм с пришитыми к капюшону ушками, из-за которых мы прозвали его Зайка Мун, и мы выходили гулять. Чтобы малыш не потерялся в снегу, я купила ему пару красных варежек, по которым только и могла его иной раз разглядеть. Мы послали Мэй-Анне его фотографию в лыжном костюме, и она ответила, что его новое имя теперь должно быть Зайка Рузвельт. Виппи Берд все время наказывала мне быть осторожнее, когда мы выходили на прогулку, не поскользнуться на льду и не упасть, словно мы с моим будущим младенцем стеклянные, подумала я тогда, но мой младенец оказался даже более хрупким, чем стекло.
Он родился до срока. Мы с Виппи Берд обедали, как вдруг я почувствовала схватки и сказала ей, что время пришло, причем боль была такой, что нам следовало поторапливаться. Виппи Берд, как могла, старалась сохранять спокойствие. Она приказала мне собираться, пока сама отводила Муна к соседям и прогревала машину, ту самую, которую мы с Пинком купили на выигрыш Муна. Пошел снег – обычное дело в нашем городе в середине зимы, причем такой густой, что ничего вокруг не было видно, и холод стоял адский, но в машине было тепло, как в печи, ведь у автомобилей этой марки очень хороший внутренний обогрев. Виппи Берд с сомнением посмотрела за окно и спросила, не лучше ли будет вызвать медицинскую карету. Нет времени, сказала я, и мы тронулись по направлению к больнице, объезжая встречные машины, то и дело выныривавшие из-за снежной завесы, не обращая внимания на красный свет светофоров, и целыми добрались до места. Потом я советовала Виппи Берд на время войны поступить шофером на «Скорую помощь», потому что это у нее здорово получается.
Мы прибыли как раз вовремя, потому что меня сразу переложили на больничную каталку и немедленно отвезли в родильную палату. Схватки продолжались только полчаса, и вот я уже держала в руках крохотную девочку, очень милую, с редкими волосиками соломенного цвета, совсем как у Пинка, и рябыми ушками. Виппи Берд говорила, что скулы у моей дочки куда лучше, чем у знаменитой актрисы Марион Стрит.
Мы с Пинком заранее решили, что если у нас родится девочка, то мы назовем ее Глэдис в честь его матери, которая умерла, когда он был еще ребенком. Я как раз рассказывала об этом Виппи Берд, когда она положила палец в рот малютке, и та укусила ее за палец, да так сильно, что на нем остались следы. Внимательно посмотрев на них и глядя на крохотный язычок, который девочка то и дело ей показывала, Виппи Берд усмехнулась и сказала:
– Гляди-ка, Эффа Коммандер, какая дерзкая птичка!
Тут меня осенило, как в тот день, когда мы с Виппи Берд придумывали псевдоним для Мэй-Анны.
– Я назову ее не Глэдис, – сказала я. – Я назову ее Мэйберд[5] в честь двух моих лучших подруг.
– О, Эффа Коммандер! – воскликнула Виппи Берд, обнимая меня, и на ее глазах заблестели слезы.
– В честь двух моих лучших подруг, – повторила я.
– Это самое чудесное имя на свете, – сказала она, и я согласилась.
– А Мэй-Анна не станет возражать?
– Возражать? Да она пришлет ей в подарок подгузники из норкового меха!
Проснувшись на следующее утро, я увидела на тумбочке возле своей кровати огромный букет роз, и соседки по палате подумали, что это от моего мужа, но я-то, даже не читая открытки, знала, от кого эти цветы.
– Вижу, ты уже звонила Мэй-Анне, – сказала я Виппи Берд, когда она пришла меня проведать. – А Пинку ты позвонила?
– Пинк! Должно быть, он до сих пор валяется пьяным под столом, – ответила Виппи Берд, – и Чик с ним вместе. Он сразу спросил, как твои дела, и, когда я рассказала, что у него девочка, я, ей-богу, услышала, как у него перехватило дыхание. Потом он начал кричать, звать Чика и сказал, что ты можешь назвать младенца как хочешь, не обязательно Глэдис.
Мне действительно не нравилось имя Глэдис, но я боялась, что муж сочтет имя Мэйберд глуповатым, и Виппи Берд успокоила меня, сказав, что человек, идущий по жизни с именем Пинк, не должен быть слишком привередливым.
После звонка Пинку Виппи Берд позвонила Мэй-Анне прямо в студию, и ее сначала не хотели соединять, но она сказала, что это экстренный вызов по семейным обстоятельствам, что было правдой, так как мы были единственной семьей Мэй-Анны. Виппи Берд объяснила Мэй-Анне, что я хочу, чтобы они обе были моей девочке крестными матерями и что каждая из них дала моей малышке часть своего имени. Мэй-Анна ответила, что ей никогда в жизни не оказывали большей чести, хотя после ее смерти в ее честь называли яхты, самолеты и даже один авианосец.
Пока Виппи Берд передавала мне свои разговоры с Пинком и Мэй-Анной, в палату вошел посыльный из магазина «Хеннесси» и поставил мне на тумбочку белую коробку, перевязанную розовой лентой, с картонной уточкой сверху. Внутри было такое количество оберток, что мы могли теперь до Рождества не покупать туалетную бумагу, а внутри их оказалась ночная кофточка, но не стеганая, а шелковая и вся в кружевах.
– Мэй-Анна, – сказали мы с Виппи Берд в один голос и захохотали.
– Видать, она совсем забыла, что делается у нас зимой, – улыбнулась Виппи Берд.
– И какие холодные дома в нашем квартале, – присоединилась я.
Но эта кофточка мне очень понравилась, и я надела ее поверх своей фланелевой ночной рубашки. Потом Виппи Берд вручила мне свой подарок – детское лоскутное одеяло на вате, которое сшила сама, вручную, даже не пользуясь швейной машинкой, и на котором сама вышила Пастушку Сьюзи, героиню наших любимых детских сказок, и семь ее овечек. Она заранее чувствовала, что родится девочка, объяснила Виппи Берд, но на всякий случай сделала еще одно, если будет мальчик. Когда она увидела, как я рада этому подарку, она пообещала, что на первый день рождения Мэйберд сделает ей одеяло с майскими пташками. Я до сих пор недоумеваю, когда Виппи Берд успела сделать эти одеяльца, ведь она все время была у меня на виду.
Но нам не довелось справить первый день рождения Мэйберд, хотя мы так об этом мечтали! Уже на третий или четвертый день врач сказал, что малышка не в порядке. Он считал, что, поскольку она родилась до срока, ее легкие не успели сформироваться и она не может нормально дышать.
Как это несправедливо, пожаловалась я Виппи Берд. Я полностью покорилась судьбе, когда потеряла первого ребенка, потому что у меня не было времени полюбить его, но я уже успела полюбить Мэйберд. Виппи Берд сказала, что надо благодарить бога за каждое мгновение, которое мы провели вместе с этим бесценным ребенком, и что лучше было иметь Мэйберд хоть несколько дней, чем не иметь вовсе, и ее слова чуть-чуть смягчили мою боль.
Виппи Берд сообщила Мэй-Анне телеграммой, что Мэйберд долго не проживет. Мэй-Анна позвонила руководству больницы и договорилась, чтобы меня перевели в отдельную палату, объяснив Виппи Берд, что мне тяжело будет находиться вместе с другими, более счастливыми матерями. Мэй-Анна знала, что гордость не позволит нам с Пинком согласиться, чтобы она оплачивала мое пребывание в отдельной палате, подобно тому как в свое время она сама не согласилась взять деньги у моей мамы, и поэтому она попросила Виппи Берд объяснить мне, что больничное начальство само так распорядилось, потому что одна одноместная палата случайно оказалась свободной. Лишь много позже я узнала, что отдельную палату оплатила мне Мэй-Анна.
Пинк так и не увидал нашу дочь живой и ни разу не подержал ее в своих больших руках, и это осталось моей печалью на всю жизнь. Перед самым ее концом доктор распорядился принести ее мне, и, лежа в постели, я держала ее на руках, а Виппи Берд сидела рядом со мной, и медсестра ждала у окна, но так тихо, что я про нее совсем за