После того как мы с ним расстались, я предложила Виппи Берд пойти в дамскую туалетную комнату – так они там называют комнату наподобие ванной, только без самой ванны. У меня маленькая грудь, и из-за этого мой бюстгальтер без бретелек, который я надела под подаренное Мэй-Анной платье с открытыми плечами, все время сползал, и мне нужно было, чтобы Виппи Берд его подтянула сзади. На прием к Мэй-Анне пришло множество тощих женщин, и поэтому в туалетной комнате было не протолкаться.
Когда мы с Виппи Берд, все-таки сделав свое дело, вышли из нее, мы несколько минут стояли и рассматривали проплывающих мимо нас кинозвезд. Там были Энн Шеридан, и Ида Лупино, и Деннис Морган, и Джон Риди, англичанин с тонкими усиками, про которого Мэй-Анна сказала, что это один из тех мужчин, с кем она «встречается». Это заставило нас приглядеться к нему повнимательнее. Он был намного менее привлекателен, чем Бастер, и, как мы узнали, жил за счет Мэй-Анны, так что нам, конечно, не мог понравиться такой человек. В наших глазах он был полным ничтожеством. Мы с Виппи Берд из вежливости все-таки хотели поприветствовать его, но он, едва скользнув по нас взглядом, отвернулся и, щелкнув пальцами, подозвал официанта, а в это самое мгновение мы увидели Дэвида Ведера и тут же забыли про Риди.
– Смотри, вон идет тот сукин сын, – сказала я Виппи Берд.
– Сукин сын и набитый дурак, – добавила она.
Сверкая глянцевой розовой лысиной, он остановился в углу, словно вынюхивая своим маленьким поросячьим носом, где интереснее.
– Пошли, – сказала Виппи Берд. – Надо помочь Мэй-Анне получить эту проклятую роль.
Мы направились прямо к нему, и Виппи Берд применила ту же самую уловку, которая так удачно сработала с Эрролом Флинном.
– Привет! Я Виппи Берд, а это – Эффа Коммандер.
Сукин сын выкатил на нее свои глазищи, как на сумасшедшую.
– Да ну? – усмехнулся он. – Виппи Берд – это что, птица такая?[6]
Виппи Берд расхохоталась и смеялась без остановки, словно не слыхала в своей жизни ничего более остроумного, хотя эту шуточку она слышала уже, наверное, в тысячный раз.
– Знаете, сэр, именно этот вопрос задала мне Марион Стрит, когда мы впервые встретились с ней в Бьютте, штат Монтана, – наконец сообщила она.
– В Бьютте? – тупо повторил он. – Штат Монтана?
– Это наш родной город, – пояснила я. – Наш и Марион Стрит.
Мы с Виппи Берд словно упражнялись в использовании ее псевдонима вместо настоящего имени. Если она хотела, чтобы люди знали ее, как Марион Стрит, то мы были не вправе выдавать ее.
– Мой дед, Мозес Ведер, родился в Бьютте, – вдруг удивил нас толстяк. – Он торговал на улицах с лотка и с тележки.
– Хуже не придумаешь, чем зарабатывать у нас на жизнь таким способом, особенно зимой, – сказала я.
– Точно! Он как раз говорил то же самое, а однажды даже обморозил ноги. А вообще он был добрый человек, царство ему небесное. А вот мой отец уехал оттуда, потому что не мог привыкнуть к зимним холодам. Но мой дедушка не захотел никуда уезжать, там его и похоронили.
– Мы разыщем его могилу, – сказала я.
– Что-что?
– Я говорю, мы принесем цветы на его могилу.
– Да что вы?
– Знаете, сэр, мы почти каждый месяц ездим на городское кладбище, ведь у нас обеих там похоронено по три поколения предков. Иногда, когда мы берем с собой слишком много цветов, мы кладем их на соседние могилы, обычно на самые неухоженные, ведь на них так грустно смотреть. Иногда мы берем с собой Муна – это маленький сын Виппи Берд – и гуляем по кладбищу, читаем надписи на камнях. Мун уже научился читать, и мы поищем могилу вашего дедушки.
Разумеется, я посчитала излишним объяснять ему, что муниципальных кладбищ в Бьютте целых пять штук.
– Так, стало быть, вы знаете Марион еще по Бьютту? – зачем-то переспросил он. – Она показывала вам студию?
– Мы даже побывали в «стойле», – ответила Виппи Берд, но он, казалось, не вспомнил нас, – а вы останавливались возле нашего стола, и Марион спрашивала вас про «Новичков на войне».
– Ах, ну да, она же так хочет получить эту роль. Сейчас ей ведь должно быть лет тридцать или тридцать с хвостиком.
– Ей двадцать шесть! – в один голос воскликнули мы с Виппи Берд.
– Вот как? Ну да, разумеется, мне самому двадцать шесть с 1910 года.
– В нашем классе она была самой красивой, – сказала я. – И нет ничего, что она не могла бы делать – играть на сцене, танцевать. Она даже поет как соловей.
– Ну да, я сам слышал.
Он окинул нас внимательным взглядом и вдруг взорвался гомерическим хохотом, а мы были настолько этим обескуражены, что начали смеяться вместе с ним.
– Вы девчонки что надо, – сказал он, успокоившись и утирая ладонью пот со лба.
– Если вы вдруг будете у нас в Бьютте, сэр, мы сводим вас в кафе «Скалистые горы», – пообещала Виппи Берд.
– За наш счет, – добавила я.
Когда мимо прошел официант с подносом, мистер Ведер поставил на него свой бокал и сказал, что уходит.
– Но вы не можете уйти, не послушав, как она поет, она ведь специально брала уроки, – сказала Виппи Берд.
– Интересно, а у вас в Бьютте знают, что такое фонограмма? И передайте Марион, что никто так не счастлив, как тот, у кого есть настоящие друзья.
Он уже повернулся и пошел к выходу, но вдруг остановился.
– Не думаю, что камень сохранился, – сказал он. – Пусть это будет любая могила, которая вам больше понравится.
Слава богу, подумали мы с Виппи Берд, что он не остался слушать пение Мэй-Анны, потому что Виппи Берд соврала, сказав ему, что она берет уроки. Даже под оглушительный грохот оркестра голос Мэй-Анны не производил отрадного впечатления, но тем не менее все аплодировали и говорили: «Это было прекрасно, дорогая!» или: «Наконец-то мы услышали твой настоящий голос!», и так далее.
– Действительно, люди врут здесь напропалую, – сказала Виппи Берд.
– Почти как ты, – заметила я.
Конечно, мы не рассказали Мэй-Анне о нашем разговоре с Ведером, и правильно сделали. «Новички на войне» оказались в действительности одной из худших картин с ее участием, так что мы своим вмешательством оказали медвежью услугу ей или мистеру Ведеру, хотя в результате ей и продлили контракт еще на год.
Когда гости разошлись, Мэй-Анна объявила, что мы ее добрые ангелы, потому что мистер Ведер велел ее агенту утром позвонить ему.
– Похоже, он больше не сукин сын, – сказала я Виппи Берд и Мэй-Анне.
– Но все равно он набитый дурак, – ответила Виппи Берд.
На следующее утро мы сели в поезд и отправились домой в Бьютт. Всю дорогу мы с Виппи Берд подначивали друг друга.
– Я видела, как Эррол Флинн заглядывал тебе за корсаж, – говорила я.
– А разве я тебе не сказала, что Энн Шеридан тоже отважилась попробовать твоего салата с пивом? – отвечала она.
В общем, «несвятой Троице», вновь ненадолго объединившейся, было что вспомнить и о чем поговорить, но, несмотря на все веселье и забавы, мы с грустью сознавали, что Мэй-Анну вряд ли можно назвать счастливой, во всяком случае, там, в Голливуде, она не стала счастливей, чем дома в Бьютте.
– Похоже, что для Мэй-Анны в целом свете по-настоящему важно только одно – быть кинозвездой, – сказала Виппи Берд. – И это для нее важнее, чем Бастер.
– Как у тебя только язык повернулся сказать такое! – воскликнула я.
– Ты права, Эффа Коммандер, – сказала Виппи Берд после минутного размышления. – Я ошиблась, беру свои слова обратно.
Но она не ошиблась.
14
Я варила Муну овсянку, как вдруг зазвонил телефон. Я поставила тарелку перед Муном и погладила его по шелковой головке.
– Телефон звонит, тетя Эффа, – сказал Мун, вооружившись ложкой с выгравированным на ней именем Чарли Маккарти.
– Ты видела утренние газеты, Эффа Коммандер? – возбужденно затараторила Виппи Берд, хотя ее вопрос был просто идиотским, потому что мы выписывали только одну газету, и ту вечернюю.
– Нет, конечно. – ответила я. – Я только что дала Муну на завтрак…
– Ах, черт, ну конечно, я забыла – откуда ты их возьмешь… Не надо было и спрашивать… – бормотала Виппи Берд. – Если бы ты их видела, то сама бы позвонила мне. Я просто понадеялась, что, может, мне не придется ничего самой рассказывать.
– Рассказывать что? – спросила я. Первое, что пришло мне в голову, это что Тони убили.
– Бастер, – сказала она.
Но Бастер не пошел на войну, это все какой-то абсурд. «Соберись, Эффа Коммандер, – сказала я себе, – и постарайся понять, что тебе говорят».
– Бастер в тюрьме, – сказала Виппи Берд.
– За что?!
– За убийство.
– Убийство? – прошептала я.
Мун перестал пить молоко и уставился на меня. «Мэй-Анна…» – начала было Виппи Берд, но тут в трубке послышался шум, как будто с ней заговорил кто-то, стоявший рядом. При мысли, что Бастер мог убить Мэй-Анну, мне стало просто дурно, мне казалось, что мне раскаленным вертелом проткнули кишки, и этого чувства я не забуду до конца моих дней. Я задрожала.
Мун вскочил со стула и схватил меня за руку. «Еще телеграмма?» – испуганно спросил он. Бедный мальчик, сначала он думал, что телеграммы приносят радость, но вскоре ему пришлось осознать, что телеграмма может означать и беду. По выражению моего лица он пытался понять, на кого в этот раз пришла похоронка, а я по выражению его лица видела, как он испуган.
Эта новость не укладывалась у меня в голове, ведь Бастер любил Мэй-Анну, он всегда защищал ее, еще с пятилетнего возраста, он ни при каких условиях не мог причинить ей боль, никогда в жизни. Я ни за что не поверю, что он мог ее убить, ни намеренно, ни случайно.
– Виппи Берд! – заорала я в трубку. – Куда ты делась, черт возьми?! Что случилось?!
– Ах, извини, извини, – снова раздался ее голос. – Меня отвлекли. Вот здесь, в утреннем номере «Стандард», я купила его на улице, здесь все написано, и я поняла, что сразу нужно тебе звонить, я даже не успела снять пальто. Под заголовком «БОКСЕР ИЗ БЬЮТА ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ».