Жидкое золото луны мы честно делили на всех. К затее с танкером принципиальный Хельмут отнесся чересчур серьезно, и нам пришлось его сначала отлавливать, а потом укрощать.
– Глупая ты нерпа, – пыхтел я, измученный. – На кой хрен тебе греки? Они выродились в жалких негоциантов, которые торгуют вонючей нефтью; они утратили дух авантюризма.
– Найн, – энергичным контрапунктом противостоял мне упрямый тевтонец. Мне стало казаться, что я недооценивал подвиг Александра Невского. Эту скалу было не пронять. Я решил «подняться на штуки» и нейтрализовать его не мытьем, так катаньем.
– Хочешь, я научу тебя танцевать сиртаки? Тоже ведь, если разобраться, приобщение к греческой культуре.
– Сначала вино, потом сиртаки, – понял я из его тевтонского мычания.
Сказано – сделано.
Мы соединились, сплелись в круг и стали осатанело скакать, словно сатиры, выделывая лжегреческие па. Ханс явно спутал его с гопаком и время от времени пускался в замысловатую присядку. Похоже, в такой эстетически привередливой форме возносил он хвалу Посейдону за спасение его друга. Крутые груди Линды регулярно вываливались из купальника под визг Кристины, а Хельмут, не обращая на них никакого внимания, неутомимо топал, как русский бурый медведь средней величины, и рычал, как белорусский зубр. Прыгали огоньки на танкере и хороводом ходили звезды. Сама вселенная плясала под нашу дудку. Мы яростно доказывали всем, что мы молоды и полны сил. Очевидно, кто-то в мире нам не очень-то верил. Но мы не сдавались. Мы очень даже были способны постоять за себя.
На следующее утро я обнаружил рядом с собой пугающе нагую Линду, презревшую азы конспирации, столь необходимой в адюльтере: эта западница предательски храпела и раскинулась в позе, не оставлявшей сомнений в том, чем занимались мы, освеженные морем.
К вечеру я счел за благо отделиться от почтенных семейств, подыскав себе жилье с отдельным входом и собственным ключом.
Глава 10
Вот пишу я, малюю словесные портреты и пейзажи – и не покидает закоулки души моей, возможно, подленькая мысль: сумей проговорить я внятно то, что мучает меня, и никто бы не раскрыл книги, где изложено все ясно и просто. А там, где все запутано, где сам автор ногу сломит, возникает как бы глубина. И, между прочим, пропорционально глубине возрастает чувство собственной значимости. Чем дальше пишу – тем выше задирается нос мой: вот такой я загадочный парень. Зачем же рубить сук, на котором сидишь? Зачем саморазоблачаться? Кто тянет тебя за язык? Говори, чтобы скрывать свои мысли: это роман, а не исповедь.
Уймись, грусть. Вспомним бодрое. Были когда-то и мы рысаками (не убоимся пошлости). Кстати, две-три мысли по поводу старения. Физический аспект старости – вопрос спорный и для меня пока что (тьфу-тьфу-тьфу) не актуальный. Психологический аспект для умеющих думать – не проблема. А вот аспект мировоззренческий и обслуживающая его многослойная психология – это беда. Проблема. Мука.
Стоп. Как говаривал один думающий человек, доцент, у кого Господь хочет отнять разум, того Он награждает художественными способностями. (A propos: спустя два месяца после того, как я произнес эту, ставшую крылатой, фразу, я защитил докторскую диссертацию, а уже через год стал профессором. – Б.В. ) Роман – это невнятный психоанализ, бегство от себя. Так беги, дурашка. За мной, читатель. Обязуюсь больше не думать. Только живые картинки, синема и мистификасьон. Думайте сами, решайте сами.
Ну, вот, кажется, удалось справиться с приступом беспристрастного отношения к себе и переключиться в регистр поэтизации жизни. Сознание мое обволакивает туман, и я вспоминаю…
Вспоминаются мне разные фрагменты, которые находятся в неясной связи друг с другом. Странно: если я грубо обнаруживаю эту связь – фрагменты рассыпаются и тускнеют. Роман блекнет. А если фрагменты живут, теснятся, наплывают друг на друга в моем воображении, они говорят больше, чем о подспудной связи. В сущности меня ведет некая щемящая нота. Для меня это звук гуманизма, ностальгии по вечному, поэтизация обреченности. Да, да, именно так. Переживая лучшие минуты жизни, я переживаю обидную краткость мигов. Когда я созерцаю прекрасное, душа щемит и изнывает: прощается с прекрасным, наслаждаясь. Роман – это solo для души со звездами. Непонятно? Ладно, проехали…
Кстати, о звуках. Человек для меня начинается со звука. Стоит женщине заговорить – и я вижу ее в постели, даже угадываю ее манеру раздеваться. Женщина – это интонация + тембр. Здоровые звонкие голоса – это здоровые беззаботные самочки. Но если мадам интонирует – берегитесь. Вы имеете дело с ловцом человеков. Перед вами уже более-менее квалифицированная сирена, ее голос выдает ее темные желания. Берегитесь, путник.
С другой стороны, кто вам нужен, кроме сирен? Они дадут вам то, чего вы жаждете. Или вы привередливый путник?
Впрочем, бывают ситуации, когда я странным образом обманывался. Помню, ехал раз на своем персональном троллейбусе, и вдруг слышу сексапильное, с придыханием и харизмой грудное женское послание: «Осторожно, двери закрываются… Следующая остановка – Юго-Запад-9…» Реакция неподотчетного мне инстинкта не заставила себя долго ждать. Мужики, как известно, подвержены синдрому марала: брюки оттопыриваются, прочная молния ширинки сдерживает напор изнутри. Вся надежда на нее, на ширинку. Я выдержал паузу, и когда легкие парусиновые брюки в стиле сафари уже не выдавали моего спешного отклика на зов амазонки, прямо двинулся к кабине водителя. Баранку крутила невзрачная самка, на которую я никогда бы не обратил внимания в свете. Но, клянусь, я проехал лишнюю остановку, чтобы насладиться божественной вибрацией. На остановке я закрыл глаза. «Осторожно, двери закрываются… Следующая остановка – Юго-Запад 10…» – сообщил женский голос, сладко обозначая пик вожделения. Я раскрыл глаза. Лицо моей амазонки было каменно-деловым и не выразительным. Я ничего не понимал. Но многое простил ей за тембр. Лицо, возраст и профессию простил сразу же. Зеленую обводку глаз простить было куда сложнее.
Примерно так я и познакомился с мадам Упс, Люськой, разумеется, 13: клюнул на интонацию. Представьте себе только-только тронутую тленом увядания даму где-то под 30, когда увядание скорее красит женщину, нежели портит ее. Представьте до вульгарности пышные формы, пронзительный взгляд; думаю, она была во вкусе Спинозы (а я, в свою очередь, надеюсь, я, Бенедикт Вензель , что в данном случае обошлось без грязных намеков, я надеюсь, это не дешевый каламбур вокруг моего колоритного имени; я надеюсь, небезызвестный Спиноза действительно питал слабость к подобным дамам). Добавьте ваше желание развлечься, N-ную сумму денег в твердой валюте в кармане брюк типа сафари, свободу и, наконец, просто летний вечер, превосходный уж тем, что он летний. Я сидел за стойкой бара, роскошная незнакомка (она же будущая Люська 13) вальяжно расположилась за столиком недалеко от меня и напротив. Безо всякой рисовки и, надо признать, со вкусом, она заказала большое блюдо с нарезанными фруктами и бутылку шампанского.
Радовала глаз радуга заморских изобилий, как то: продольные ломтики плодов киви, крикливо зеленые, с маковыми точечными вкраплениями; ярко оранжевые полусферы апельсинов, промытая гроздь тугого винограда, живописная прелесть неестественно огромных яблока и груши. Пригубив бокал, она закурила и приняла картинную позу, отставив руку с дымящейся сигаретой в длинном мундштуке. Ярко накрашенные губы, продленные смелым изгибом брови. Бог ты мой, не хватало, кажется, только страусиного пера, оттопыренный мизинчик, кажется, был на месте. Думаю, не только Спиноза, но и Рубенс бы отреагировал. В ее вульгарности были стихия и порыв, было что-то естественное. Это не был рутинный выход на работу, она ждала праздника. Нет, не жрица самоотверженного разврата была передо мной, а искательница приключений, рысь и росомаха, la femme fatale.
Оставалось узнать, ждет ли она кого-нибудь или…
Она сразу остановила свой взгляд на мне, не маскируя жадность, и ясно стало, что она не прочь ждать меня. У меня было еще время, чтобы определиться. Дама принялась за свой бокал, а я повторил коньяк. Излишне говорить, что это был не мой тип, однако женщины разные важны, женщины разные нужны, как сказал поэт. В качестве дамы на вечер – это была райская птица. Такие попадаются и с темпераментом. Но что-то я не включался. Я не западал на даму. После первого бокала взгляд ее огромных, но невыразительных глаз стал требовательнее и конкретнее. Надо было как-то реагировать и мне.
– Вы так царственно ужинаете, что невольно хочется вам услужить. Позвольте представиться: Евгений Николаевич, уже ваш покорный слуга. Позвольте наполнить ваш бокал.
Такие ценят то, чего им самим недостает: вежливость и культуру. Они называют это «интеллигентностью», хотя на самом деле требуют пошлости. Поиграем в интеллигентность. Каково же было мое изумление, когда я услышал ее имя, столь же вульгарное, как ее пухлые губы и полные ляжки: «Люсьен», – интимно проинтонировала таинственная незнакомка, меча роковые импульсы коровьими глазами с рысьей подводкой. Такое впечатление, что над ней с колыбели, и даже чуть раньше, уже при выборе родителей, неусыпно работал стилист, визажист и имиджмейкер. Словом, художник, творец. Поразительное соответствие и соразмерность самых мелких штрихов и деталей. Кстати, вот еще одно доказательство в пользу бытия божьего, генерального стилиста всего и вся.
Я даже не сразу сообразил, что это будет Люська 13, если отношения наши продлятся более недели: таковы жесткие правила включения в мой донжуанский список. Выбраковываем безжалостно-с.
Церемониться я намерен был до тех пор, пока не выяснится, кто она такая, имеем ли мы общих знакомых, что мы можем предложить друг другу. Хотя…
Хотя верхним чутьем я уже усек (то знак был свыше?), что Люсьен пройдет у меня в номинации «мисс очень крупное разочарование». Спросите меня: зачем же ты не сбавил обороты, отчего бабочкой пер на эту нелепую свечу и даже где-то елку со свечами? Вот это я и называю судьбой: когда ты все предвидишь, но отчего-то идешь до конца, как бычок на заклание. Все расписано как по нотам, и впоследствии дивишься загипнотизированности и параличу воли: что это было, господа?