шнее пистолета, заговорить о «плагиате», я-то знаю, как рождались мои идеи. Совесть моя чиста.
Тем не менее отдадим должное: Евгений Николаевич хоть и чудак (он, изволите видеть, ко всему прочему ни в грош не ставит гуманитарные науки), но человек неординарный.
Хорошо: яркий человек.
Ладно: талантливый.
И, что бесспорно, не сумасшедший.
Да, это так. Sic. – Б.В. )
Глава 11
Вспоминается мне погожий летний вечер в горящей вечерними огнями Феодосии. Я долго выбирал место и не придумал ничего лучше, как занять столик, гм, тот самый.
Это место само по себе казалось мне замечательным. Впрочем, разве можно мне верить? Бессознательное никогда не врет, но оно никогда не скажет правды. (Мои афоризмы цитируются уже без ссылки на первоисточник. Браво, коллега. Впрочем, считаю это высшим для себя комплиментом. Слова Некрасова тоже стали народной песней. – Б.В. ) Я не знаю даже, отчего щемило мне сердце: от присутствия юности моей тюльпанной, что сидела напротив меня в облике свежей туристки в клетчатых штанах, или оттого, что я втайне надеялся увидеть Люську 17. Я внимательно осматривал каждого ребенка в возрасте 7-10 лет – и одновременно растворялся в общении с Кристиной. Лгал ли я, предавал ли кого-нибудь? Мне и сейчас кажется, что я был не более грешен, чем каждый из вас. Не будем лукавить: мы с вами эгоисты, читатель, и лучшие люди это те, кто умеют хоть немного любить других.
По-моему, мы даже пили тот же самый сорт коктебельского, который так разобрал Люську, но не уверен.
– Ты знаешь, Кристина, – говорил я, – мне не так было обидно, что мы с тобой не переспали, как то, что ты не увидела мой букет тюльпанов, который я притащил на день рождения. Он был большой и красивый, – скромно заключил я.
Кристина покраснела, как подросток, и замялась. Я не торопил события. Ваше слово, мадам.
– Самое интересное, как выяснилось уже потом, с Хельмутом, я не была девушкой. Я хочу сказать, что женщиной я стала с тобой.
– Как это? – глупо изумился я.
– Не знаю, – засмеялась Кристина, – так получилось.
– Ничего не понимаю…
– Же-еня, хватит об этом, – счастливо хохотала Кристина.
До сих пор я считал своей первой женщиной маму Розку. Иногда мы даже не знаем, с кем теряем невинность…
– Давай выпьем за нас, дураков, – честно сказал я.
– Давай. А знаешь, сколько тюльпанов ты принес мне? – сощурилась Кристина.
– Сколько?
Этому вопросу я был удивлен еще больше, нежели известию об успешной дефлорации, произошедшей тогда, сто лет назад.
– Сорок три. А знаешь, сколько тебе лет?
Догадываюсь. День рождения Кристины был раньше моего на 17 дней. Я был старше ее на год. Ей сорок два. Легко посчитать.
Вот это я называю: все связано со всем. И Гегель здесь не при чем, как не при чем и Христос Иисус из Назарета (тот самый, Га-Ноцри). Просто в мире все связано. Я неосторожно задел за живое Люську 13, дурру, – через пять лет аукнулось. А вот приветы из прошлого 26-летней давности.
– Откуда тебе известно про тюльпаны?
– Иван Дмитриевич сосчитал их. Мы же с ним переписывались до самой его смерти. Он целое письмо описывал твои тюльпаны. Оказывается, такие крупные росли в горах только в одном месте, высоко, на солнечной стороне. Иван Дмитриевич очень хорошо знал горы, он там все облазил. Особенно любил это место. Если б ты знал, как я плакала! – хохотала Кристина. – Меня целый год держали за руку, чтобы я не убежала. Сейчас у меня магазин цветов, и самые лучшие тюльпаны у меня. Лучше голландских. Это все знают. А еще…
А еще Кристина рассказала мне невероятную историю о том, что она побывала в гостях у фрау Геринг. Нет, конечно, почтенная фрау не имела никакого отношения к одному из фюреров. Она имела отношение к нашему Ивану Дмитриевичу. Собственно, была его хозяйкой и возлюбленной в то время, когда капитан советской армии прохлаждался в плену. Вот. Родина-мама встретила патриота чудными морозами Колымы, припомнив ему, кроме измены Родине-маме, текущую в его жилах кровь отца-белогвардейца и начисто забыв о четырех годах войны, трех ранениях и погонах, добытых в боях под Москвой. Вот. Далее этого врага народа сослали в Таджикистан. Как и немцев, крымских татар, корейцев, русских. Бей своих, чтобы чужие боялись. Вот.
На мой вкус и взгляд, доказательств всеобщей связи и единения было, пожалуй, избыточно много. Я даже стал озираться на официанток, боясь «вдруг» признать в одной из них пассию Витьки Кима, из-за любви к которой он сидел сейчас в инвалидной коляске под Тулой, поигрывая гантельками. Как вам такая сюжетная возможность, читатель? Можем обсудить. Нет, это было бы уж слишком даже для романа, даже для коммерческого романа. А ведь у нас с Кристиной мог, как выяснилось, родиться ребенок. Вообразите себе только. Да, по степени невероятности сериалы – всего лишь бледная тень реальных катаклизмов. Жизнь покруче будет. Причудливая вязь и связь судеб так или иначе не оставила меня равнодушным.
И еще я почувствовал, как искалечен историей собственного народа, страны и собственной планеты. Всех нормальных людей, которые, скажем, имели потребность наслаждаться письмами Чаадаева и объявляли его сумасшедшим, давно уже извели под корень на генетическом уровне, остались опарыши или такие мутанты, как я. У меня были личные счеты с историей и опарышами.
– Ведь у фрау Геринг и нашего капитана мог быть ребенок, – по взрослому предположил я. Кристина философски повела плечами.
– А у нас? У нас тоже мог быть ребенок, – быстренько выговорил я, чтобы не дать себе подумать.
– Но я даже не знала, что мы с тобой зашли так далеко. А вообще-то я была больна тобой. Очень долго и очень сильно. Ребенок бы меня не испугал, а обрадовал.
Тихий ангел пролетел.
– Какой ты интересный мужчина, – спокойно констатировала Кристина, глядя в сторону моря. – Кого ты любишь? Как ее зовут?
– Наташа или Люська. Ну, и Верка, само собой. Я пока не знаю.
– О-о-о! У нее, у них красивые ноги, да? Она, то есть, они молодые, да? Сколько ей лет?
– У тебя тоже красивые ноги.
Она моментально захлопнула мне ладошкой рот и сделала жест, который означал: она все сама прекрасно знает о своих толстоватых бедрах, переживает по этому поводу, и не надо так грубо утешать ее и сыпать соль на рану. А до меня только сейчас дошло, что выражение «моя глупая нерпа» я мысленно адресовал тогда застенчиво раздевшейся на пляже Кристине, отмечая ее милую неуклюжесть и своеобразную грацию полной фигуры. Полнота определенно шла ей, сообщая всему облику шарм и пикантную сексуальность. Тогда ей невозможно было сказать об этом, и нерпой я незаслуженно обозвал ее мужа, бурого медведя. А сейчас я беззастенчиво прошелся по ее статям, докладывая ей полушепотом о своих впечатлениях на ухо.
– О-о-о!
Она махала руками, закрывала лицо, хохотала и алела, как цвет тюльпана. А я гордился моим поколением, которое не растеряло и не растратило чистоту чувств, глубину ощущений и перспектив в жизни. (Sic! – Б.В. )
– Обо мне хватит. Будем о тебе. Ты чем занимаешься, что ты делаешь. Как ты живешь. Давай, говори. Ты счастлив?
Я заговорил прежде, чем начал думать.
– Я счастлив тем, что встретил тебя, Кристина. А потом, мне кажется, я всю жизнь искал похожую на тебя. Не знаю, нашел или нет. Но я знаю, что шел … не к тебе, понимаешь, а к тому, что у нас могло быть с тобой.
Что делала нормальная слабая женщина, которую у меня похитила история?
Она безутешно плакала.
Нам не надо было специально говорить о том, что мы ничего не собираемся менять в жизни. Как само собой, по умолчанию, нам ясно было, что это была бы фальшь, оскорбившая обоих. Кроме того, поменять ничего было невозможно. У истории нет сослагательных наклонений, ей бы поменьше повелительных. Кроме того, мне интересно было, насколько я искренен.
Сейчас я думаю, что я не врал. Но не сказал всей правды. А вся правда заключалась в том, что с моими люськами мне не хватало Кристины, а с Кристиной, я думаю, мне не хватало бы люсек. Верку же я вообще никому не отдам. Но истина заключалась в том, что, если бы я сказал Кристине всю правду, я бы никогда себе этого не простил. Это была бы самая большая ложь в моей жизни.
Не требуйте от меня комментариев, читатель. Никаких комментариев. Идите вы все к чертовой бабушке.
Да, одну секундочку, вы ведь хотите знать, что было у меня далее с Люськой 17, но молчите из скромности, надеясь на мою писательскую добросовестность, растроганный читатель? Не брошу же я вас посередь сюжета, не так ли?
Конечно, не брошу. Как вы могли подумать. Внимайте. Далее было следующее.
Вконец одурев от событий, покачнувших мою веру в незыблемость здравого смысла, я сидел и пил вино с утра именно в том ресторанчике и на том углу, как легко догадаться, и на том же самом стуле, если хотите знать больше, где я, с позволения сказать, ужинал с Люськой 17 в тот достопамятный вечер и куда я потом пригласил Кристину. Место было историческим: перекресток судеб и культур. Надо было ставить точку в этой чувствительной истории. Мы с Люськой жили в одном славном городе Минске, мы были, кажется, не совсем равнодушны друг к другу. Следовательно, возможны варианты. После первой бутылки я, должно быть, созрел, чтобы нанести визит вежливости. Должен ли джентльмен так невнятно покинуть свою даму?
Не хватало пустяка: предлога. Желание повидать ее и детей, в особенности старшенького, было поводом слабым, неубедительным и даже двусмысленным в своей неубедительности; отказаться от встречи было бы глупо и малодушно. Иль я не джентльмен?
Я уже подумывал о второй бутылке, как вдруг …
Нет, господа, случайная встреча – это для мыльных сериалов или для Достоевского. Не будем лакомиться чужим хлебом. Никаких deus ex machina. Вдруг я увидел не Люську, а того удивительного таксиста, который вез нас с моря ко мне на квартиру и ничему не удивлялся. Как видите, у меня было свое провидение, которое решило этим летом обнаружить и дезавуировать себя как сила вполне материальная. Оно совало свой нос везде и всюду, не считаясь со временем и пространством. Распоясалось до наглости. Хорошо. Хозяин – барин. Но я все-таки сделал вид, что встреча была случайной. В двух словах я изложил посланцу судьбы суть вопроса.