йных героев, равно как и дураков, – не выношу.
За бортом нашего внимания осталась еще категория – люди с талантом и призванием. Вы жаждете знать мое мнение об этих несчастных людях? Делюсь наболевшим. Со мной в Ужгороде работают еще два агента: врач-реаниматор и преподаватель лицея. Они талантливые люди, и мне их искренне жаль. Они не могут бросить свои богоугодные заведения и никому не нужные культпросветучреждения. Талантливых писателей я тоже на своем веку перевидел. Денег у них будет поменее, чем в общественной казне Упса, а коммерческие романы сии сказители писать не могут. Талант мешает. Негибкая психология, не умеют продаваться. Вот и вымрут, аки ящеры.
Нет, господа, цветет и пахнет только дерьмо. Мой вам совет: не читайте книг людей со статусом. Им нечего вам сказать. Они будут врать, ибо они искренне врут даже самим себе. Они не знают людей, жизни, женщин. Серьезные люди не умеют думать. Разве вы услышите от них, например, такое. Читайте. Делюсь сокровенным.
Существует несколько жанров общения между мужчинами и женщинами. Жанры серьезные – это отношения мужа и жены, долгосрочных любовников, тех, кто так или иначе имеет виды на партнера как на спутника жизни. А есть жанры легкие и волнующие. Жанр приключений с открытым финалом, жанр бесцельного флирта, флирта ради флирта, жанр куража. Почему «приличным» людям навязывают и предписывают серьезные отношения?
Считается, что легкие отношения – для молодежи. Ха-ха! Молодые как раз тянутся к фундаментальным отношениям и там растрачивают и выплескивают себя. Молодые тяготеют к вечной любви, и только зрелые люди знают цену приключениям – но им-то и возбраняются авантюры. Легкие отношения требуют широты души, игривости ума, тонкого знания и понимания людей и, наконец, опыта. Юные просто не в состоянии постичь всю прелесть и глубину легких отношений. Получается, флирт и волокитство в моем предаксакальском возрасте – это именно серьезное отношение к жизни. Собственно, это способ зацепиться за жизнь.
Спутнику жизни надо предложить перспективу и энтузиазм. Так сказать, цель и программу. Перспектива и энтузиазм требуют не очень серьезного, неглубокого отношения к жизни, требуют веры и иллюзий, ибо глубина и понимание лишают перспективы. Вот почему серьезные отношения полов – для дураков.
Вы мне не верите, думаете я вас морочу? А вы пробовали когда-нибудь излагать правду на листе бумаги? Нет? Попробуйте. Вы невольно станете врать. Но вот где врать и почему – решать читателю. Умение отделить правду от желания сказать или утаить правду и называется умением читать.
Вот сейчас я скажу правду, за которую пошел бы на костер (но я бы не удивился, если бы вдруг выяснилось, что я врал себе): я не идейный холостяк и не прирожденный холостяк. Это все выдумки моих люсек. По натуре я человек семейный, умеющий очень терпеливо и долго выстраивать отношения, работать над ними; я вижу и понимаю законность интересов другого. Для таких, как я, и писано золотое правило морали. Оно гласит: поступай с другим так, как он того желает.
Сам я человек приличный и не терплю грязи. Я даже думаю, что со мной можно жить, хотя человек я трудный, потому что умный. К тому же с характером. Но при всем этом я всегда жертвовал собой. И вот, получив свободу и став самим собой, я начал тяготиться своим одиночеством. Что это: ирония судьбы, диалектика или се ля ви?
Так или приблизительно так размышлял я, возвращаясь домой в свою одинокую обитель, где был обречен быть самим собой.
О, дом родной! Сколько написано о доме, где тебя ждут, надеются и верят. Дом, калитка, акация… Старенькая мама… Это мне не грозило. Меня, беспечного странника, ожидала мирная хрущоба и обыкновенный эшафот. Дома мне могли помочь только стены.
О, стены! За вашими монолитными блоками творятся невидимые постороннему глазу трагедии и льются невидимые миру слезы; близкие люди наступают друг другу на горло, и 80 % всех убийств происходит в собственных жилищах, причем убивают близкие, родные друзья (сведения взяты из газеты, которую я перечитывал уже в четвертый раз, отвлекаясь от созерцания в моем купе чужого семейного счастья, укрепленного на юге солнцем и витаминами); и вы умираете на руках у близких, окруженный собственными стенами…
О, близкие! Как говорится, враги человека…
Но может достаточно уже лирических отступлений? Вы, Евгений Николаевич, злоупотребляете чувством меры и терпением читателя самой читающей страны мира.
Вы, читатель, полагаете?
Да, Евгений Николаевич, смею полагать от имени возмущенной читательской аудитории. И если уж я добрался до середины или, уж не знаю, до конца Вашего, извините, романа, я имею право знать, что случилось с Вами в Минске, столице Белоруссии. Собственно, меня интересует развязка трагедии, извините, комедии. В общем, развязка.
Ах, Вас интересует развязка, читатель?
Да, и ничего кроме развязки. Извольте приступить к делу, прекратим пререкаться по пустякам. Время – деньги.
Хорошо, читатель самой читающей страны. Извольте. Вы заплатили деньги за эту книжицу и Вы имеете право за потраченные Вами деньги знать все о душе человеческой. Вуаля.
Разве что один момент. Крохотную секундочку. Вы меня перебили, дорогой читатель, это невежливо. Вы спугнули плавное течение моих мыслей под мерный стук колес. Я только начал про врагов… Но я не в претензии. Я стремился, мой читатель, ради пользы дела, ради нашей крепнущей дружбы подвести Вас вот к какой мысли: что говорила мне моя интуиция? Мое предчувствие – оно что, дремало или пребывало начеку?
Что такое интуиция? Объясню.
Однажды я, подверженный порыву чудного легкомыслия, провожал домой мою ненаглядную Люську 8. Была зима. Тихо кружился и, что характерно, беззвучно падал снег. Был одиннадцатый час вечера (Люське нельзя было позже: муж, бесталанный виолончелист, был дома за стенами особняка, и проверять его интуицию нам было не к чему). И вот я, легкомысленный, взял в руки горсть снега и слепил снежок. Зачем я это сделал? Не знаю. Абсолютно не готов к ответу. Слепил я, значит, снежок и запустил сей незамысловатый снаряд в дерево, что находилось на приличном расстоянии от меня. Попал. Что само по себе украшало джигита и вызвало бурю аплодисментов со стороны наряженной в пуховые рукавички поклонницы.
Я молча поклонился и повторил трюк, а именно: неторопливо скатал снежок, попеременно прижимая ком к ладоням и, не целясь, метнул вновь в дерево, которое держал боковым зрением. Я не просто попал, а попал именно в след от первого снежка. След в след. Как в пулю сажают другую пулю. Люська готова была отдаться мне тут же, на снегу, мягко освещенным светом, падавшим из окон ее спальни. Что-то произошло со мной. Я, не обращая внимания на Люську (мы с ней славно порезвились накануне), проделал ту же манипуляцию с третьим снежком, потом с четвертым, пятым, шестым, седьмым…
Я попадал точно в одно и то же место. Я почувствовал себя совершенным орудием природы, неким идеальным манипулятором с удивительными полномочиями. Я очень тонко чувствовал вес снежка, размахивался и посылал снаряд всем телом, задавая этому спрессованному комочку траекторию, которую точнее не просчитали бы и в космических центрах. Результат воспринимал как должное. Беря снег в руки, я уже знал, что попаду. Это было озарение, прорыв ничем не хуже тех, что испытал Пушкин, жонглируя словами. Сознание напрочь оставило меня, то есть оставило меня с ощущением, что оно, сознание, здесь не при чем. Все движения мои были подчинены божественному наитию. Я поражал цель раз за разом, не меняя ритма и сосредоточенности.
Люська смотрела на меня, как на божественный промысел, как рядовой индеец на шамана. Она интуитивно понимала, что стала свидетелем уникального слияния человека с космосом, ибо я был органичен, словно орангутанг.
Когда число попаданий далеко перевалило за десяток (я, как на уроке, четко фиксировал двузначные цифры), у Люськи появилось выражение туземца, узревшего громовержца. Руки интуитивно сложены на груди, глаза и рот честно распахнуты. Я не реагировал на восторги посторонних и был захвачен диалогом с высшими силами. Тончайшее ощущение расстояния, упора ног, каждой жилки тела. Я был частью снега, воздуха, дерева, земли.
Когда снежок в семнадцатый раз поразил заданную цель, я суеверно опустил руки (что-то почувствовал?), черканул ногой полосу на снегу (моя стартовая позиция) и крупно отмерил расстояние шагами до дерева. Ровно семнадцать шагов. Люська, как громом пораженная, ждала объяснений или команды божества.
– Бывает, – снисходительно обронило божество. Оно было немногословно.
Вот что такое интуиция. Интуиция базируется на информации. Иногда из минимума информации – но определяющей, как догадывается интуиция, информации – вы делаете подсознательно верный вывод, и у вас начинает щемить сердце. Иногда информации много, а интуиция молчит. Слишком много вариантов. Кстати, Люськин муж, едва ли не под окнами опочивальни которого было явлено чудотворное знамение, Петр (что по-гречески означает «камень»), из того факта, что жена поздно вернулась домой (работа все-таки оканчивается где-то в 17.00), сделал своеобразный вывод:
– Ты не замерзла, дорогая?
Так трогательно вопрошал ревнивый муж Петр. Интересно, где была его интуиция в этот момент?
Вопрос хороший, но не ко мне. Моя интуиция была при мне.
Итак, я ехал домой – и интуиция моя молчала. Кстати, молчание интуиции тоже можно при желании истолковать как некоторый знак, то есть как предчувствие. Обмануть и запутать себя – проще простого. Было бы желание.
Между прочим, читатель, отгадайте с трех раз, почему я взялся за роман?
Не утруждайте себя, берегите себя, не извольте беспокоиться, я сам отвечу: это было интуитивное решение. Чтобы восстановить гармоническое равновесие с собой и миром, мне надо было приняться за роман, чего раньше я никогда не делал и чего не намерен делать впредь. Хлопотное это дело. Вам ясны мотивы моего решения?
Мне – нет. Пока еще нет.