ь, лучше пропустить. Итак, вашему вниманию пассаж, заканчивающийся словами «нехорошо, Париж. Стыдно.» – Б.В. )
С этих пор я презираю Эйфелеву башню, непристойно торчащую средь чрева Парижа, еще больше. Надень штаны, Париж! Эйфелева башня – это Париж глазами опарышей. Надо же, едрическая сила, башню посещают чаще, нежели Лувр. Далась им эта членообразная хреновина. Как же любят опарыши элементарные способы возвышения! Взобраться на башню, купить мерседес, поселиться в элитном районе – и ты уже недосягаем. Ты был в Париже и не умер. Что, Париж, не стыдно заигрывать с опарышами, против которых бессильна бастилия Лувра?Нехорошо, Париж. Стыдно.
Наташа пришла к французу, напутствуемая моей притчей и сагой. На это ее еще хватило. Но когда она увидела там полдюжины лучших друзей гостеприимного любовника (одна – для всех и все на одну), с ней, я думаю, произошло что-то вроде помутнения рассудка. Невыполнение контракта в полном объеме автоматически означало, что в полном объеме восстанавливается сума (и сумма) долга. Или списывается весь долг на условиях хозяина, или, если не выполняется хоть одно условие, не списывается ничего. Вуаля, дитя. Права человека. Куда ты денешься…
После нашей последней беседы Наташа поняла, что никакими унижениями долг не погасить. Деньги – это святое. А святынями не торгуют.
Наташа бросилась к Ивану, забыв, что сын мой у меня. Я в это время завороженно смотрел на огни многоэтажек. Вероники дома тоже не было. Можно только догадываться, что творилось в душе Наташи. Я думаю, там ничего не творилось, просто царило ледяное спокойствие, рожденное усталостью. Очевидно, она медленно спустилась по лестнице с 17-го этажа на 13-й, села зачем-то на ступеньки. Открыла сумочку. Наверное, хотела закурить. Но сигареты «Житан» вместе с зажигалкой нашли возле мусоропровода. И ни одного окурка рядом. Помадой на ступеньках она твердо вывела: «Прости».
У нее была мама, был Иван, была одна подруга, может, был я.
Она попрощалась с каждым.
Я ее прекрасно понимаю. Но вот почему она оказалась на 13 этаже? Она что, считала, что ли? Нет, разумеется. Вышла на балкончик. (Зачем эти дурацкие балкончики на каждом лестничном пролете?)
И – шагнула вниз, выбрав свободу и поддавшись слабости. (Существует нюанс, о котором люди боятся думать: в смерти есть, есть момент свободы. Свобода пахнет смертью. Закроем на эти мелочи глаза.)
То, что потом нашли, не имело уже к ней и свободе никакого отношения. Это были уже наши проблемы.
Что ты натворила, милое дитя? Во что ты превратила мою жизнь?
Нет, нет, не буду. Тебе ли от меня выслушивать упреки.
Я знаю, что искусство должно любую смерть преподнести как торжество жизни, обязано смертию смерть попрать. Искусство противостоит смерти, оно и только оно может победить ее. Знаю, в курсе.
Мое искусство – бессильно. Наверное, потому, что оно плохое искусство.
Пардон, читатель.
Единственное, что я могу сделать для вас – не вдаваться в подробности.
Что я и делаю.
Аминь.
14
Господа, я никуда не лез, не высовывался и не помышлял о социальном лидерстве. Я скромно забился в щель хрущобы. Я вам – никаких претензий, вы мне – свободу быть самим собой. С моей точки зрения, это честный общественный договор, взаимовыгодный социальный контракт. Да, он молчаливый, он не скреплен печатями нотариуса. Но ведь и вы, и я знаем, что контракт существует. Не будем делать вид, что вы не понимаете, о чем идет речь. От вас-то и требовалось всего-навсего оставить меня один на один с миром умных чувств и глубоких мыслей. Ведь этот мир не нужен вам. Жрите свой сельтисон, подавитесь им.
Отчего же зло настигло меня?
Я поверил вам, господа. Я решил, что граница на замке: я не лезу в ваш социум, вы не посягаете на мою крепость.
Но вы не имеете понятия о честном бизнесе. Вы не уважаете чужую свободу, потому что у вас никогда не было своей.
Вы хамы, господа. Суки.
Дорогу в ад я вымостил себе сам, собственными руками, при помощи все тех же благих намерений, чего же еще. Намеревался в рай – очутился в преисподней. Забавно. Шел в комнату, попал в другую. Попал или хотел попасть? Попал я в пасть. Долг, страсть… Не в масть.
И вот я честно признаю свое поражение: быть свободным в несвободном обществе – значит быть лицемером. Я недооценил, не понял вовремя, насколько тесно все со всем связано. Даже я с опарышами. За все надо платить. Вы хоть понимаете, что это значит? Вы думаете, вас минет чаша сия? Если и вы связаны со мной – то не минет. Боюсь, что кроме Воланда, никто не поймет меня. Порой становится мучительно больно оттого, что великодушный мессир был всего-то бессильной выдумкой, наподобие боженьки.
А жаль, пароль доннер. Искренне жаль.
И что мне теперь делать со злом, с миром, возлежащем во зле?
Тоже мне, нашли Гамлета. Я даже не Бонд, не Джеймс Бонд. Какая же ярость, порожденная бессилием, клокотала во мне. Я почувствовал себя рассвирепевшим ягуаром, сгустком энергии, который, если ему не дать разрядиться в кого-то, испепелит сам себя. Но чем хороша ярость сорокалетних, если им сорок не по паспорту, а по душе?
Я уже знал, что слепая ярость – наполовину проигранный поединок. Судьба аристократа и дворянина Пушкина, моего единомышленника, кое-чему научила меня. Надо переплавить ярость в холодный бесстрастный расчетливый план. И тогда…
Боюсь, в этом месте мой драгоценный читатель раскатает губу в предвкушении, наконец-то, крутого сюжета. Должен же я отомстить, быть мужиком, так еще в средние века поступали. Не слюнтяй же автор романа, в конце концов. Автор романа – это звучит гордо. Так вперед же, вперед. Нам интересно. Обостри сюжет. Замочи их. Ты на ринге.
Спасибо за поддержку, читатель. Боюсь, однако, что это рассуждения читателя-мальчика, но не читателя-мужа. Когда мужчина дерется и побеждает, он ведет себя как женщина. Почему? Да потому что он послушен природе, покорно исполняет то, что велят ему инстинкты. Он ведет себя не как царь, а как раб природы или как ее сопливое дитя. Стать мужчиной можно одним способом: суметь победить натуру на космическом ринге и начать думать. Собственно, познать себя. Я давно уже считаю, что зло неистребимо, и Гамлет умер во мне в возрасте 33 лет. Сейчас мне, слава богу, 43, и я, слава богу, начинаю кое-что понимать. Тьма желаний, застилающая ум 30-летних, когда они еще не в силах отделить мечты от реальности, – тьма эта, говорю я вам, рассеилась. Лучший ответ злу, дорогие мои, – сберечь себя и быть счастливым, считаю я. Как вы собираетесь одолеть зло? Око за око, смерть за смерть? Вот так вот ветхозаветно замкнуть круг?
Конечно, в этом что-то есть, этот постулатик неплохо поддерживает жизнь. Но это значит жить как все, стать опарышем.
Тоже вариант. И все же…
Молодость, скажу я вам, не может победить смерть. Молодость может только бесстрашно умереть по глупости своей и благородству. А вы бросаетесь слагать оды безумству храбрых. Вы поощряете самоубийства, сердобольный читатель. Победить смерть – значит прожить осмысленную жизнь. Не пожил – кишка тонка бросать вызов смерти. Вот что я думаю по поводу прозы и крутого сюжета. Что проку читать романы 20-летних? Энтузиазм не заменит ума и опыта. Энтузиасты наподобие Васьки Буслаева – лакомые куски для гражданки с косой.
Да-с, это мое последнее слово.
Пока я так рассуждал, ввалился Федор Муха, вывалил язык и кинокамеру. Я схватил ее и запустил остановившееся мгновенье, которое, по преданью, должно быть прекрасно.
Да, забыл сказать, о чем я. При чем здесь кино, великое изобретение французов?
А вот при чем. Я все же попросил Федора достать и принести мне широко известный в узких кругах материал, снятый скрытой камерой. Съемка происходила в тот приснопамятный вечер, когда серьезные люди заставили Наташу разделить с ними радость общения, угрожая в случае отказа расправой над Иваном. В этот же вечер она имела честь быть представленной месье из Парижа. Я посмотрел материал как следователь по особо важным делам, от начала до конца, не дрогнув мускулом. Наташа была закутана в простыню, словно в саван. Последовательно мелькали и светились сановно-чиновные рожи. Господа были пьяны, из каждого густо пер хам и опарыш. Кроме Наташи было еще две девицы, которые визжали и заходились со смеху. Движения их были нетверды. С них быстро сорвали простыни и синьориты резвились в натуре, до зажигательности кокетливо отбиваясь от лап кавалеров. Последних было четверо. Упс, по раскладу, не числил себя активным штыком. Он мертвой хваткой впился в Наташу и сдирал с нее саван рывками шакала, подрагивая от какой-то несексуальной злобы. Наташа вцепилась в саван и тянула его к себе. Немая сцена закончилась тем, что рахитичный вице-премьер повалил ее на пол и стал избивать ногами. Бил долго. Спасибо оператору, завороженному этим скандальчиком, заснял все в деталях. Вот г. Упс схватил ее за волосы. Вот выдрал из-под нее простыню. Вот грубо подволок к ней толстозадого урода, оторвав его от сисек визжащей шлюхи. Высокий, сутулый, голова набок. Казик? Командующий вице-премьер заставил урода лечь на Наташу. Все обступили участников полового акта. Наверное, на полу что-то было не так, потому что все покатывались со смеху. Вновь крупным планом объявился недовольный организатор экзекуции. Пинками он заставил шлюх свалиться в ту же кучу, и они послушно распяли свою подругу, Наташу, одновременно стимулируя толстозадого. Урод начал, наконец, ритмично сокращаться, как гусеница, и все одобрительно зааплодировали. Только после этого Упс позволил себе расслабиться в улыбке штурмбанфюрера и стал весьма незаинтересованно наблюдать последующую сцену. Его обрюзгшие подручные проворно накинулись на свободных шлюх, и элементарный свальный грех имел место. Грубо, натуралистично, безо всякого артистизма. Минимум эротики, так себе, собачья свадьба. Все встали, отдуваясь и стреляя глазами, как нашкодившие коты, пошли обмываться. Да, вот расцарапанная рожа Казика крупным планом. Рот стал еще длиннее. Наташа осталась лежать на полу. В заключение одна их красоток подошла к патрону Упсу и стала развратно корячиться. Патрон не реагировал. Потом сунула руку в его черные плавки (он единственный прикрывал срам). Наконец, легла на лавку, похабно разведя бедра. Она пребывала в позе, как выражается народ, готовой к употреблению. Упс подошел к ней и запустил горсть в мохнатую промежность. Ничто не шевельнулось в плавках его.