ое культурное измерение. Но народ не хочет знать своих придуманных героев. А те, кого он хочет знать, не жили в г. Минске. В этом все дело. Минск – замечательный провинциальный город, который делает вид, что он маститая столица и культурная Мекка. Но миф этот обманывает только тех, кто его творит. Минск не дал миру великих людей. Это правда, которая не унижает город; его унижает то, что ему навязывают пигмейский масштаб: заставляют называть великими опарышей, которые взобрались на плечи себе подобным, подмяли их под себя и все равно не видели дальше своего носа. Людей со статусом и престижем, побывавших у Большой Кормушки, тщатся сделать народными героями.
Мне нравится, когда город весенней порой и летними вечерами плюет на все имиджи и выглядит таким, каким он есть. А он молодой и глупый, вдобавок искренний. Минск, будь самим собой, и ты родишь великого человека. Булгаков или Матисс с Пикассо не нуждаются в мемориальных досках. И в Минске знают Чехова и Родена. Не торопите событий, не рисуйте историю. Не пачкайте мусором мемориалок дома мещан. История пока в том, что вы пыжитесь. Какими отвратительными скульптурами заполонили вы честный симпатичный город! Это же изваяния «эстетических вшей» и опарышей, памятники скудости духа тех, кто их учреждал. Увековечьте хоть стрекозу, но сделайте это руками Творца. Судя по всему, лавры Эйфелевой башни не дают покоя градоначальникам, и здесь решили изумить мир безвкусием – соорудить Большой оперный театр. Монструозное, монастыреобразное сооружение делает вид, что украшает собой лучшее место в городе – площадь Парижской коммуны. Аллах акбар, оперный театр – не место, где работают оперуполномоченные. Там арии должны петь. Там красота должна спасать мир. Как этот каземат может пробудить чувство прекрасного?
Дух города поразительно не соответствует его эстетике. Псевдобарокко (сталинское барокко, отдающее вылинявшей Европой), псевдоскульптура, псевдовеличие… Вот сейчас вам повесят на вашу улицу мемориальную доску: здесь жил великий и могучий Упс… Академик etc. Будьте бдительны. Не верьте. Вот сейчас у нас новый премьер: Бублик Урал Захарович. Великий подвижник и отважный хозяйственник. Жуткий либерал. Герой труда. Годится в великие? Почему бы и нет. Наш хлопец. Не исключено, что в недалеком (годиков ему многовато) будущем у нас появится площадь им. Урала Бублика. Интервенция опарышей продолжается.
Сильные мира, правящие этим городом, боятся великих. Они насаждают культ хама и опарыша. Но городу наплевать. Он молод и энергичен, он не хочет становиться столицей опарышей, хотя перепачкан их знаками. С другой стороны, какой город – такие и люди. Согбенные и нравственно неопрятные. Это великий провинциальный город, вечно второго ряда и разряда. Те, кто рвется в великие, уезжают отсюда. Великих рождает правда, честность и презрение к опарышам. Великие личности начинаются с умения говорить правду, а цивилизованное общество – с умения ее слушать. Появится великий, о котором заговорит весь мир, и мемориальные плиты осыплются, словно фиговые листочки. Но город рождает и поощряет серость.
И я не думаю, что Минск исключение. Я не уверен, например, что какой-нибудь Зальцбург (собственно, Солигорск: давайте называть вещи своими именами) достоин Моцарта. Откровенно говоря, я даже убежден в том, что и Моцарт, близко принимавший к сердцу дела опарышей, был недостоин сам себя. Сальери был, конечно, в известном смысле прав. Другое дело, что можно быть правым, а можно – Моцартом.
Вот такие мысли приходят мне, когда я гуляю по городу. Я не уважаю свой город, но люблю его. Примерно так, как друга своего Федьку Муху. А других друзей у меня нет. Скажи мне, кто твой друг – и я скажу…
Да я и не отрицаю. Я, конечно, капля народонаселения в реке жизни, я, несомненно, в известном смысле опарыш и холоп, порождение нашей неплодородной культурной атмосферы. Я не боец, я брюзга. Медицинский эффект от моих прогулок был не слишком велик. Гедонистический город не излечивал ангедонизма.
От печали – к немощи, от немощи – к смерти.
Такая перспектива не воодушевляла меня. Надо было продолжать движение в сторону сопротивления. Пробовал я и через желудок проложить путь к собственному сердцу. Мне квалифицированно ассистировал в этом Вовка Бах.
Бог мой, вы ведь ничего не знаете о Бахе. Проморгал. Эгоизм плюс писательская неопытность тому виной. Простите великодушно. По-моему, я сказал только, что у него голубые глаза. Но это еще не все. Бахус – шеф-повар по должности и кулинар-композитор по призванию. Не удивляйтесь, читатель, все именно так. Лучшие рестораны города Минска, любящего вкусно поесть, сражаются за честь иметь у себя Володьку в шефах.
Он наделен божьим даром. И дело даже не в том, что он является автором более ста (100!) фирменных блюд, многие из которых украшают меню изысканнейших ресторанов Европы. Дар его в том, что он умеет так скомпоновать вкус ингредиентов, что в результате получается нечто неслыханное. Оленина с клюквой, казалось бы. Ну что тут особенного? Однако только это сочетание дает терпкость, которую надо запивать – чем? Это вам все равно чем. Запивать надо исключительно испанскими красными винами, выращенными в провинциях посеверней. Это не законы вкуса, это уже законы космоса. Вы пробовали его фаршированного кальмара? Попробуйте. Пальчики оближете и язык проглотите. Но вы никогда не узнаете, чем же следует фаршировать кальмара. Вам просто в голову не придет совместить… Я – второй человек в мире, знающий этот рецепт. Сами понимаете, буду молчать, как фаршированная рыба. Кстати, к фаршированной рыбе, поросятам, пуляркам и прочей экстравагантной в наших широтах дичи Бах относится как к попсе, как к блюдам низкого вкуса и массового спроса. Это пища тех, считает он, у кого много денег и мало вкуса. У кого много денег и много вкуса – таких Бахус встречал только в Мюнхене, во время международного конкурса, где он играючи оторвал Гран при Серебряную вилку и возможность суперконтрактов. Те же, у кого много вкуса и мало денег (если такие есть в природе), обходят ресторан Бахуса стороной. Между прочим, за весьма выгодное право называться «Бахус» три гиганта гурманной индустрии ведут тяжбу уже несколько лет. Популярность у Вовки просто колоссальна. Сказать, что он легендарная личность – даже не польстишь ему.
Вовка обожает классику, но модернизирует ее безбожно. Там же, в Германии, Бахус сотворил армянский шашлык, но поднес его с таким соусом (или кетчупом?), что фирмы набросились на Вовку, как стаи пираний на полудохлого ишака. Вовка солидно заломил астрономическую цену за свой астральный кетчуп, и сейчас имеет кругленький счет в твердой валюте. Вовка уже почти в Германии, он обязательно уедет, вот только не хочет делать этого без Гретхен. А у Гретхен, он уверен, должна быть только минская прописка.
В принципе Бахус легко и свободно чувствовал себя в любом гастрономическом жанре. Мы могли трескать ледяную водку (предпочтительно «Абсолют», для Бахуса предпочтительно) и закусывать ее банальной икрой. И ничего, не тошнило. Могли просто выпить бутылку-другую белого немецкого вина, плавно перейти на родной «Кристалл» (если есть люди, не знающие, что это такое, поясню: местная водочка отменного качества по смешной цене) и шлифануть все это дело пивком местного разлива «Оливарией». Фоном могли служить просто бутерброды, приготовленные мной. Тоже не тошнило. Правда, такое случалось все реже. Мы становились скупее в желаньях.
Иногда же на Бахуса находил стих. Он приносил бутылку какого-нибудь заморского вина, например, «Бордо», вскрывал его, пробовал на язык и только потом определял, что же он хочет приготовить. Верку мою обожал и никогда не беспокоил, зато меня гонял, как юнгу, на рынок, в магазин, пока не добивался искомой вкусовой гармонии. Мы съедали какую-нибудь импровизацию – скажем, особым образом нарезанное огромными пластами мясо (найти такое – минимум три рынка обскакать), смазанное особым составом, петрушку для которого я добывал на краю света посредством таксомотора. Мясо могло быть свернуто в трубочку, проткнуто, чтобы держать форму, зубочисткой, и весь этот плотный кокон был спеленат еще черными нитками. Далее следовала предварительная обжарка, затем тщательное тушение. Впрочем, все делалось быстро и четко.
После отмашки шефа мы усаживались за стол. Глоток вина. Небольшая пауза. Далее можно позволить себе кусочек вот этого, в нитках. Теперь жди. Пасть занималась огнем, но огнем особого рода. И вдруг до тебя доходит, что именно без этого вина ты ни за что не стал бы есть Вовкины штучки. Еще бордо. Только после того, как Вовка убедится, что ты действительно понял, чего он добивался, можно идти к холодильнику и доставать нормальную водку. Первый тост – за его искусство. Второй – за дружбу. Третий – за любовь. Далее без регламента, но как-то так получалось, что первые три тоста периодически повторялись в нерушимой связке.
На сей раз маэстро привез бочонок итальянского. «Предлагаемая композиция называется» – и дальше что-то труднопроизносимое, под конец Вовка сжалился, и добавил: «или рубленые котлеты». Какой-то «штекс». Всего пятнадцать ингредиентов. Я обреченно пошел надевать куртку. «Отставить», – коротко рявкнул кок. Он не любил прений за делом. «Все с собой. Вскрой пакет. Достань продукты. Принеси рюмки. Можно принять по стопке кальвадоса. Разминаться надо кальвадосом».
– Но у меня нет кальвадоса.
– У меня есть кальвадос. Рюмки на стол.
Я повиновался не без охоты.
– Вовка, а почему именно кальвадосом мы разминаемся?
– Строго говоря, это испанский яблочный самогон. Мы добавляем его в наш фарш, видишь? И потом неожиданно, на противоходе, осаживаем этот тяжелый вкус легеньким итальянским букетом. Букет скромный, тут главное шальная терпкость, антикальвадос. А это в вине присутствует. За что оно и избрано нами. Впечатление будет – сумасшедшее. Если ты не выздоровеешь – то помрешь.
– А можно еще стопку кальвадоса?
– Можно еще по две. Не больше.
– Слушаюсь, сэр.
Как-то так получилось, что бутылка аккуратно уместилась в положенные нам три стопки. Это было несколько загадочно. Не исключено, что я ошибся на пару стопок. В депрессии это бывает. Но Вовка, как истинный профессионал, довел свое блюдо до кондиции. Оно еще сочно шипело, а Бах уже густо запорошил его зеленью. Когда на краю широких тарелок в качестве последнего штриха появились лоснящиеся маслины, я инстинктивно дернулся к холодильнику.