бы выпить по двести грамм в курортном ресторане, пообжиматься на танцплощадке под знойное танго, выплевываемое в микрофон сквозь желтые лошадиные зубы затраханного вида певицей, - и в койку. Мордой в подушку. Или, для разнообразия, ногами в потолок.
Бабник предпочитал ногами в потолок: его, видите ли, заводила не Людмилина круглая попка, а ее чуть продолговатая грудь, которой сама Людмила немного стеснялась, потому что у нее вокруг сосков росли длинные черные волосики. Бабник от этих волосиков чуть не кончил преждевременно. Но с собой совладал опыт.
Думалось, что после Бабника уже ничего другого не будет, страшно хотелось домой, к мужу - хоть и не было у них романтики, но все же свой, родной человек, залезешь под одеяло, к нему под бочок, уткнешься в него носом - и так спокойно, так сладко спится, никакой романтики не надо, - но тут она познакомилась с молодым инженером с их завода, и между ними завязался робкий, совсем наивный, детский роман, какого ей как раз и не хватало. Были и долгие прогулки при луне, и букеты алых роз, и даже стихи - вот уж чего в ее жизни точно не было, так это стихов в ее честь, если не считать примитивных поздравлений с днем рождения, - но такие вирши по заказу она и сама могла сочинять.
А тут были настоящие стихи, печальные, проникновенные, написанные на небольших листочках плотной, чуть желтоватой бумаги черными чернилами, его аккуратным, очень разборчивым почерком:
Мы встретимся в толпе, в разгаре дня
Меня не различишь ты среди прочих;
Нас ночь сведет, но под покровом ночи,
В кромешной тьме - узнаешь ли меня?..
Это было самое первое, анонимное, потому что еще не были знакомы. Он тайно подкладывал листочки со стихами на ее столик, прятал под салфетку, и однажды она подкараулила его за этим занятием - и так они познакомились. И потом он уже шептал стихи ей на ухо во время тех романтических прогулок при луне, о которых она мечтала как о несбыточном, и лишь затем вручал очередной желтоватый листочек, который она берегла, как драгоценное предсказание судьбы.
Одно только немного встревожило ее, когда они стали подробно рассказывать друг другу о себе. Немного напугало Людмилу то, что юный инженер еще там, в их родном городе, был заочно, не видя никогда Людмилы, влюблен в нее. Вернее - в ее несравненный голос. Он так и сказал: несравненный - отчего она, однако, не пришла в восторг.
- И где же вы слышали мой несравненный голос? - спросила она, заранее догадываясь, каким будет ответ.
- По радио, Людмила Васильевна, - ответил он, глядя на нее с обожанием. Ни одного вашего выступления не пропускаю. Ваш голос - я, знаете, просто упиваюсь им...
Ну вот, думала она. Одному подавай мою круглую попку. Другому - грудь с волосками. А этому - голос. Кончится тем, что он вообще откажется со мной встречаться, будет часами со мной беседовать по телефону, чтобы спокойно, без помех, наслаждаться моим несравненным голосом. А если я, не дай бог, охрипну или вовсе голоса лишусь, он тут же меня бросит. Потому что я целиком, но без голоса, ему не нужна.
11
Людмила - первая моя героиня, которая столкнулась с этой разновидностью любви: любви не к человеку как таковому, а к какой-то части его души или тела. Она первая еще робко, по-студенчески, задумалась, почему иногда человеку тяжело выносить другого человека. Не только физическое присутствие рядом, но и сам факт его существования. Если, конечно, воспринимать другого человека так же, как воспринимаешь себя, - то есть целиком, во всех его внешних и внутренних проявления.
Алексей Михайлович вывел бы из этого целую теорию. Но Людмила была практична - и мысль свою использовала позже на практике. Став хозяйкой собственной газеты, чей желтоватый окрас ничуть ее не шокировал, она отвела специальный уголок для такого рода любителей - "Магазин запчастей". Название присоветовал второй муж -инженер на заводе по производству запасных частей для грузовых автомобилей.
И сколько же писем с откровениями, сколько фотографий самого интимного свойства приносила ей ежедневно почта! Изрядно их оказалось в маленьком уютном городке - поклонников женских ножек, грудей, шей, ушек, пальчиков, писек и попок... Ну, и женские особи не отставали, и предметы их восторга, снятые на цветную пленку и отпечатанные в натуральную величину, причем рядом обязательно для сравнения была приложена линейка, спичечный коробок, бутылка с портвейном, а один раз почему-то масляный насос от ЗиЛ-130, могли бы смутить кого угодно, только не ее, своим давним курортным опытом подготовленную к такому обороту.
Кончилось это печально: в городе завелся маньяк, не удовлетворявший свое больное либидо присылкой фотографий излюбленных местечек - он присылал по почте заспиртованные большие пальцы ног, которые отрезал у живых женщин. Подкарауливал в уединенном месте, усыплял хлороформом или оглушал ударом по голове, профессионально ампутировал большой палец (всегда на правой ноге), погружал его в заранее заготовленный пузырек со спиртом и отправлял по почте в Людмилину газету. Рану на ноге он всегда зашивал, чтобы жертвы не истекли кровью.
Непосредственной угрозы для жизни маньяк не представлял, но женщины были в панике: близилось лето, раздел мод в Людмилиной газете обещал возвращение открытых босоножек на средневысоком каблучке, а какие могут быть босоножки без большого пальца... Так что "Магазин запчастей" - "Отдел уродов", как называли его между собой сотрудники редакции, - Людмиле пришлось прикрыть.
12
Но это было позже, тогда же пришлось выбирать: или оттолкнуть человека, подвергнувшего ее частичной разборке, выбравшего из всего, что составляло ее драгоценную сущность, только голос, ради мужа, предпочитавшего круглую попку, или уйти от мужа и приголубить робкого влюбленного в надежде, что со временем он полюбит и остальное.
Неизвестно, что бы она предпочла, если бы не явное свидетельство измены мужа. Нет, не платочек с пятнышком алой губной помады, забытый Алексеем Михайловичем в кармане пиджака, - у Людмилы не было привычки обшаривать его карманы. Однако со свойственной мужчинам невнимательностью Алексей Михайлович, оставил на самом видном месте, у зеркала головную щетку Людмилы, которой по очереди воспользовались не слишком брезгливые и деликатные гостьи, - так что Людмила обнаружила в ней не только собственные волосы, но и чужие, к тому же двух разных видов: длинные, черные, вьющиеся и короткие светлые.
Находка разом избавила ее от чувства вины перед мужем. Она даже задним числом испытала подобие оргазма, которого не успела ощутить во время слишком лихого, слишком стремительного соития с Бабником. Ей захотелось повторить курортное приключение - и она тут же позвонила Бабнику и назначила свидание здесь же, в оскверненной мужем квартире, благо что днем муж был на работе, а у нее с Бабником еще оставалось шесть дней до отпуска.
В эти шесть дней она постаралась не потерять даром ни одной свободной минуты и в скачке на супружеской постели побила рекорд Алексея Михайловича, установленный за три недели. И притом изменила мнение о выносливости и изощренности Бабника в лучшую сторону и начала находить, что не так уж и неприятно - ногами в потолок. Ей даже жалко было, что невозможно объяснить этим мужчинам, в первую очередь - мужу, что испытываешь, когда лежишь вот так, голая и потная, с растрепанными волосами, задрав ноги в потолок, и тебя е...т чужой волосатый мужчина. Больше всего ей нравилось, что е...т именно чужой мужчина, не муж и не тот, нежно влюбленный, и нравилось употреблять в качестве определения того, что он с ней проделывает, самое грубое, но и самое точное слово.
13
Людмила сознавала, что изменяет не только мужу, для нее уже почти бывшему, но и поклоннику, претендующему на роль мужа будущего. Но не испытывала угрызений совести. Что-то ей подсказывало, что их с будущим мужем отношения будут слишком ровными, слишком нежными, слишком нормальными, чтобы доставить ей то острое, чуточку извращенное наслаждение, какое доставлял умелый и безжалостный любовник, терзающий и ублажающий ее плоть снова и снова под сочное хлюпанье зеленоватых гардин. Ей еще многому придется будущего мужа обучить и, к сожалению, обучить не для себя, а для какой-нибудь чужой бабы, на которую он рано или поздно кинется, чтобы доказать свою мужскую состоятельность, поскольку по отношению к ней, Людмиле, он всегда будет чувствовать себя учеником. И она была готова выйти за него замуж с совершенно спокойной совестью и твердой уверенностью в том, что когда ей очень-очень-очень понадобится, она всегда сумеет найти для себя настоящего Мужика, способного глубоко, до основания потрясти все ее женское существо.
Она преодолела искушение поведать мужу о своем курортном приключении и его местном продолжении - чтобы сделать ему больно, чтобы отомстить за неверность, которая, как она сознавала, была для него ответом на ее предполагаемую измену. И хотя ее измена состоялась, может быть, раньше, чем он привел сюда этих женщин (по волосам на щетке невозможно было определить дату), но он ведь не мог точно знать, что ее измена была, а значит, не имел права ей мстить - и потому должен был оставаться виноватой стороной.
В результате муж получил усеченную, невинную версию, подкрепленную желтоватыми листочками со стихами и бережно засушенной алой розой. Искушенный собственным опытом Алексей Михайлович не хотел верить в полную невинность отношений счастливых влюбленных, но что-то в голосе его жены, в ее взгляде подсказывало ему, что тут она говорит чистую правду.
Что делать? Инженер холост, они с женой - бездетны, никакой трагедии и даже драмы из развода выкроить нельзя. А мелодрама, думал Алексей Михайлович, это не мой жанр. Мне вовсе нет дела до них и до их дурацкой любви, какого хрена я буду цепляться за то, что мне самому не так уж и нужно? Vaya con Dios! - сказал он влюбленным на прощанье любимую фразу своего начальника, редактора заводской многотиражки, испанца по происхождению, что было не совсем точно: отправиться с Богом предстояло ему самому.