Коляска тряслась, извозчик недобрым словом поминал градоначальника и местных кузнецов, которые загадили площадь так, что ни пройти ни проехать. Они миновали мужской монастырь – приземистые белые стены, игрушечные башенки и высокая золотая глава собора, встающая над деревьями. Над золотыми маковками кружились черные, будто сгустившиеся из дыма, галки.
На кладбище было довольно много людей – все-таки такое убийство! Девушка среди бела дня! Дочь самого Мещерского! Но близких Оли среди них не было. Толпились зеваки, которые не поленились в эту апрельскую распутицу потащиться на кладбище, бодро строчил в блокнот молодой человек в клетчатом кепи – очевидно, репортер местной газеты, топтались молодые люди в костюмах с венками в руках – посланные, очевидно, от банка Мещерского, богомольцы и богомолки в черном, местные нищие и прочие захожие.
Родители Оли Мещерской, как Вера уже успела разузнать, потолкавшись среди старух в кладбищенской церкви, отсутствовали, потому что в это время года ее мать, Анна Федоровна, всегда лечилась на кислых водах на Кавказе, поскольку давно страдала чахоткой. С ней же был и младший сын Мещерских, Анатолий. Разумеется, телеграмму на воды отбили, но на третий день родители никак не успевали.
Говорили, что с матерью случился нервический припадок. Говорили, что Мещерский пьет третий день. Много чего говорили, как всегда.
Так что хоронили Олю домочадцы, работники банка и какое-то количество праздной публики. Вот цветов было много, корзинами полкладбища уставили, не поскупился банкир. Каких только не было – и оранжерейных роз, и крымских тюльпанов, и ирисов, и камелий, и маргариток, и лилий, и азалий, и ноевских гиацинтов – прямиком из Сухума, и рододендронов в горшках. Гигантские венки из белых астр-иммортелей подпирали березы, арфа с человеческий рост, собранная из нежнейших эйлерсовских ландышей, клонилась к могиле, будто забытая мать.
«Бедная девочка, – подумала Вера. – Весь последний год она провела будто в аду и теперь уходит почти в одиночестве, заваленная цветами».
– Знаете, дикие племена по-разному прощаются с мертвецами, но одно у них общее, – сказала Вера доктору, который приютился с ней за березой. – Уход члена общины – знаковое событие для остальных, иногда это многодневный праздник, иногда горевание, иногда и то и другое, но никогда так поспешно и небрежно туземцы своих мертвых не хоронят.
– Очень странно, – согласился Авдеев. – Еще не так жарко, и к тому же есть средства сохранить тело. Вполне могли бы дождаться приезда родителей.
– Говорят, на скорых похоронах настоял семейный доктор, который, кстати, был в церкви, а потом уехал, – заметила Вера. – Удивительно, конечно, такое рвение к православным обрядам у врача. Я думала, вы все поголовно атеисты.
– Профессия способствует, – заметил доктор. – Но в любом случае без распоряжения родителей ее не стали бы хоронить.
– Что Малютин вам рассказал вчера?
– Ничего существенного, – пожал плечами Авдеев. – Пару случаев из практики, пошлый анекдот. Держался он отстраненно, я бы сказал, даже настороженно. Посоветовал, кстати, подвергнуть вас процедуре лечения электрошоком.
– Это не поможет, я у папеньки в шесть лет стащила аккумуляторную батарею в мастерской и лизнула клеммы… – рассеянно пробормотала Вера, выглядывая из-за березы. – С тех пор все и покатилось. Видите вон ту женщину? В этой дурацкой траурной шляпке десятилетней давности? Это Елизавета, экономка.
Доктор взглянул на низенькую полную женщину лет сорока с пухлым лицом и вздернутым поросячьим носом.
– А рядом кучер Мещерских, Зосима, – продолжала Вера, указывая на мужчину лет сорока пяти в кафтане, какие обычно носят небогатые провинциальные купцы. На голове у Зосимы торчал, как черный гнилой пень, старый господский цилиндр. Видимо, Зосима счел его подходящим для траурного события.
– Полагаю, они могут немало рассказать о жизни Оли Мещерской в последние месяцы. Родители, очевидно, уделяли бедняжке не слишком много внимания. А вон рядом, смотрите, женщина – маленькая, вся в черном. Зонтик у нее черный. Плачет в платочек. Ну такая, мышка в летах.
Доктор видел.
– Это классная дама Оли Мещерской, – с удовольствием заключила Вера. – Маргарита Смолянская. Все тут, голубчики. Кроме Малютина, он простился с Олей в церкви. Лицемер. А рядом, с таким длинным унылым лицом, на маринованный огурец похоже, мужчину видите? Это главный бухгалтер банка Мещерского.
– То есть вы смотрины устроили?
– Все, кто пришел к ее могиле, – подозреваемые.
– Господи, да в чем? – изумился доктор. – Вы же сами все видели! Нет сомнений в том, кто убил Олю! Убийца – Семенов, он пойман и ничего не отрицает.
– Видела, как и весь вокзал, – подтвердила Вера. – Вопрос только в том, что именно. Убийство? Самоубийство, замаскированное под убийство? Или нечто иное?
Вениамин Петрович покачал головой.
– Нет, нет, дорогая, вы меня в свою паутину не заманите, нет уж! – Он решительно сунул руки в карманы пиджака. – Вы меня за этим притащили сюда?
– Ну, Веня, может же быть мне просто скучно. Или я боюсь покойников.
Последнее предположение доктора окончательно возмутило. Он пробормотал нечто неопределенное, но выражающее сомнение в том, что Вере Федоровне хоть когда-нибудь может быть скучно. «Скорее, – предполагал доктор, – у нее опять зреет какой-то хитроумный план, в котором требуется мое участие». Но Вера в ответ неожиданно улыбнулась так слабо и беспомощно, что доктор, который был готов к ее обычной иронии и язвительности, растерялся.
– Вера Федоровна, а как ваше…
Она прервала его жестом. Опускали гроб. Четверо мужиков, сноровисто перебирая руками, опускали на веревках гроб. Влажная земля осыпалась с глинистых краев могилы. Священник сказал несколько фраз тихо, так, что они не долетели до них, люди начали прощаться. Вот Елизавета подошла, пошатнулась, захватила горсть земли слабой рукой и бросила вниз. Следом Зосима, а затем остальные домочадцы. Последней подошла классная дама, на краю она пошатнулась, словно ее потянуло вниз, уронила горсть земли и отошла.
– И вот это любопытно, – заметила Вера, указывая на двух девушек-гимназисток, которые тоже выглядывали из-за дерева. В легких коричневых пальто, закутанные в платки, они почти сливались с общим фоном. Ближе подойти они не могли, опасаясь встречи с классной дамой. – Барышни прогуливают.
Доктор пожал плечами.
– Подруги, вероятно.
– Все это очень грустно, – заключила Вера. – Из родных только прислуга и врач-растлитель.
Когда прощание закончилось, мужики взялись за лопаты и принялись закапывать. Работали они быстро и слаженно, сбросили чуйки и, оставшись в поддевках, махали лопатами в четыре руки. Потом старший отошел, присел на покосившееся гранитное надгробие, свернул самокрутку и принялся командовать остальными, которые ставили большой дубовый крест.
Народ разошелся, ушли и домашние Оли, и классная дама. Тогда к могиле боком подобрался какой-то кривой, коренастый и широкоплечий нищий в драном тулупе, из рукавов которого торчали поросшие черным волосом ручища. Схватился за крест, будто хотел его выдернуть, но только сильнее вдавил в землю. Вера заинтересовалась, но нищий, будто почуяв, что на него смотрят, дернулся, шагнул в сторону и исчез за рядами надгробий. Вера осталась. Она смотрела в прозрачный воздух, будто чего-то ожидая, и только когда Авдеев тронул ее локоть – сам невольно замирая от этого, как гимназист какой-то, – пришла в себя. Вдохнула глубоко, огляделась серыми призрачными глазами. Кивнула и пошла к выходу по боковой аллее.
– Так вы мне хотели показать могилу Мещерской?
– Нет, что вы… – Вера, казалось, еще не совсем вернулась из своего созерцания, глядела на верхушки берез, проклюнувшиеся редким зеленым пухом.
– Мы же с вами дочку в Первую гимназию хотим определить. Вот сейчас туда и поедем.
Доктор сбился с шага.
– Надо познакомиться с директрисой. Как же я без мужа приду, мы люди почтенные, недавно в Северск переехали. Вы вот торгуете медицинскими товарами, думаете открыть здесь производство бинтов, а я Ксюшу воспитываю, доченьку. Уже присмотрели квартиру в доходном доме Левашова, который с башенками, на Преображенской. Семь комнат, бельэтаж. Жалко, что центрального отопления нет, не добрался до Северска прогресс, но зато голландки в каждой комнате. Очень все продумано. А еще там мусоро-про-вод! Чудо какое.
Вера покачала пальцем со значением.
– И лифт для кухни, опять же. Кстати, Преображенская недалеко от Соборной, где располагается гимназия, так что ходить Ксюше будет легко. Девочка она старательная, но уж больно тихая, в отца. Мы ее дома обучали, но вот сейчас ей уже десять, и мы решили…
– Вера, Вера Федоровна, дорогая, пощадите! – Авдеев замахал руками. – Я это все не запомню, господь с вами. Что за авантюра?
– Да вам и не надо, я для себя повторяю, – сказала Вера. – Вам всего лишь нужно попасться на глаза дворнику и классным дамам. А дальше вы свободны до вечера, если только не хотите составить мне компанию и прогуляться до уголовной части.
Такого желания доктор не испытывал. Однако и оставлять Веру без надзора он не хотел. Разумеется, он мог бы догадаться, что она потащит его не просто на кладбище, а отведет ему особую роль в сегодняшнем дне – у Веры всегда несколько комбинаций сразу в голове складывалось. Единственный, кто мог выиграть у нее в шахматы, это был ее младший брат, Аполлон Остроумов. Но зато в покер, вист и любые другие карточные игры она и его обыгрывала.
– Я буду ждать вас на улице, – решил Авдеев, когда извозчик повернул на Соборную – широкую улицу, обсаженную кривыми тополями. Возле трехэтажного здания, обнесенного высоким решетчатым забором, коляска остановилась.
– Немигайловская, – причмокнул извозчик. Всю дорогу он баюкал раздутую щеку, перевязанную лохматой тряпицей, и сосал и облизывал больной зуб с такими охами и цоканьями, что к концу поездки доктор уже подумывал провести мужичку санацию ротовой полости, не слезая с козел.