Подумал Панкратов, взял протянутую ручку и расписался: «С приветом! Никита Михалков».
А мужик к Хмельницкому и Ромашину:
– И вы распишитесь.
Панкратов не растерялся и спрашивает:
– Мужик, а ты хоть знаешь, кто это такие?
– Конечно, – отвечает тот, глядя на Хмельницкого. – Кто ж Мишу Боярского не знает?..
Тут смеяться очередь Панкратова пришла. Ромашину уже не смешно.
– А меня-то ты знаешь? – спрашивает он.
– Василия Ланового вся страна знает, – с уверенностью отвечает мужик.
И протягивает актерам командировочное удостоверение.
«Желаю счастья в личной жизни. Михаил Боярский», – расписался Хмельницкий.
«Счастливой дороги, – написал Ромашин. И подписался: – Василий Лановой».
Актер Сергей Мартинсон играл Бабу-ягу. Из зала за ним наблюдал его пятилетний сын. В самый важный момент, когда все дети волновались за героя, которого Баба-яга должна была изничтожить, кривляясь, пританцовывая и напевая что-то вроде: «Мы тебя изжарим, мы тебя в прах разнесем!» – на весь театр раздался крик сына артиста: «Папа, ты дурак?!»
Актер играл умирающего Моора в трагедии Шиллера «Разбойники» и говорил очень тихим, угасающим голосом. С галерки закричали: «Громче!». Ничуть не смутившись, артист пояснил в полный голос: «Моор умирает, громче говорить не может».
В конце 60-х годов, когда Ростропович осваивал профессию дирижера, ему дали на пробу провести в Большом театре спектакль «Евгений Онегин». Ростропович дирижировал, но формально художественным руководителем спектакля был Борис Хайкин. На аплодисментах Ростроповичу показалось, что чуть-чуть овации не добирают, он побежал в ложу и вывел за ручки Хайкина, уже пожилого дяденьку. В зале начались такие овации, которых Хайкин никогда не слышал. «Очевидно, меня приняли за Чайковского», – подытожил он.
Зиновий Гердт рассказывал, была у него соседка – милая и добрая женщина, но очень серьезная. Зиновий Ефимович пытался ей анекдот рассказать, который начинался словами: «Умер один мужчина…», а она его вопросами засыпала: как его звали? отчего он умер? долго ли болел? были ли у него дети?
Однажды актер решил ее разыграть. Позвонил ей по телефону ровно в 18:00 и измененным голосом спросил: «Простите, а Сан Саныча можно к телефону?» Соседка говорит: «Нет, вы не туда попали». Перезванивает ей через полчаса и задает тот же вопрос другим голосом. И так каждые 30 минут. Другой бы уже послал подальше или трубку снял, но соседка была женщиной интеллигентной и честно отвечала на все звонки. Развязка должна была наступить в полночь. Гердт звонит ей в очередной раз: «Здравствуйте, это Сан Саныч. Мне никто не звонил?» Ответ сразил актера наповал: «Сан Саныч, вы куда пропали? Вас же полгорода ищет!»
У турникета проходной закрытого предприятия Плятт, Марецкая. Приехали на шефский концерт. Возбужденная лицезрением живых артистов простоватая работница охраны суетливо мечется взглядом меж паспортами и лицами, командует сама себе вслух:
– Так, спокойно. Кто из вас Плятт? Кто Марецкая?
Гердт рассказывает, как он водил свою маленькую внучку в зоопарк. Показывал ей разных зверей, рассказывал о них, что знал… Но перед клеткой со львом внучка просто остолбенела, – такое он произвел на нее впечатление! Она стояла и смотрела на зверя, как завороженная, а счастливый дед разливался соловьем, сообщая девочке все сведения о львах, какие только помнил… А когда лев зевнул во всю огромную пасть, она взяла Гердта за руку и очень серьезно сказала: «Эсле (она так и сказала: «эсле»!) эсле он тебя съест, скажи мне прямо сейчас, на каком автобусе мне надо ехать домой!»
В свое время великий Ростропович был солистом Московской филармонии, а посему, как и все прочие, был включен в бригаду по обслуживанию целинных и залежных земель. Приезжают они на полевой стан – народ сидит на земле, фортепьяно нету. Ростропович разволновался: «Как же я буду без аккомпанемента играть?» А композитор Ян Френкель его успокоил: «Не волнуйся, Славочка, я хороший аккордеонист, я тебе саккомпанирую – никто и не заметит!» Вот Ростропович играет, Френкель на аккордеоне подыгрывает, как может… Вдруг где-то в конце «зала» встает здоровенный целинник в робе и, перешагивая через сидящих, движется к «сцене». Ростропович шепчет Френкелю: «Янек, что-то мне лицо его не нравится, черт его знает, что у него на уме… Давай, играй побыстрее!» Однако закончить не успели. Мужик дошел до концертантов, положил на струны виолончели свою огромную ручищу и внушительным басом сказал Ростроновичу: «Браток, не гунди – дай баян послушать!..»
В театре им. Вахтангова давали «Анну Каренину». Инсценировку написал Михаил Рощин, поставил Роман Виктюк, играла Людмила Максакова – набор, как говорится, высшего класса! Спектакль же получился… мягко говоря, длинноватый. Около пяти часов шел.
На премьере где-то к концу четвертого часа пожилой еврей наклоняется к Григорию Горину, сидевшему рядом: «Слушайте, я еще никогда в жизни так долго не ждал поезда!..»
Знакомая пригласила Алексея Баталова на просмотр фильма Андрея Тарковского «Зеркало». Женщина оказалась очень болтливой и весь фильм донимала спутника разговорами и комментариями. Прощаясь, она сказала:
– У нас будет на следующей неделе просмотр «Андрея Рублева». Если хочешь, можем пойти.
– Замечательно! – ответил Баталов. – Это интересно, я еще никогда не слышал тебя на «Андрее Рублеве».
Актер Сергей Мартинсон играл Бабу-ягу. Из зала за ним наблюдал его пятилетний сын. В самый важный момент, когда все дети волновались за героя, которого Баба-яга должна была изничтожить, кривляясь, пританцовывая и напевая что-то вроде: «Мы тебя изжарим, мы тебя в прах разнесем!» – на весь театр раздался крик сына артиста: «Папа, ты дурак?!»
В самом начале кинокарьеры Анну Самохину пригласили на гастроли в Сыктывкар. Актрисой она была ещё не очень известной, поэтому поселили её в гостинице, где жили в основном вахтовики и командировочные. Утром актрисе надо было лететь на концерт к лесорубам в тайгу и, понимая, что переодеваться там будет негде, она встала пораньше, сразу сделала макияж, укладку, надела красный пиджак, кружевную блузку, шпильки… Лифт, который вёз готовую к выступлению актрису, остановился где-то на этажах, открыл двери и прямо перед Самохиной оказался весьма помятый мужчина с подушками под мышкой. Он с изумлением смотрел на женщину необыкновенной красоты, неизвестно как оказавшейся в восемь утра в этой гостинице, и не нашёл ничего лучше, чем спросить:
– И-извините… а это лифт?
Театр «Современник» прилетел на гастроли в небольшой город. В ожидании заселения актёры бродили по холлу гостиницы, и вдруг кто-то обратил внимание, что на витрине гостиничного киоска среди свежих газет и журналов стоит открытка с фотографией Игоря Кваши – такие портреты раньше были очень популярны. Коллеги почувствовали легкий укол зависти, а гордый и чувствующий себя лучшим актёром театра Кваша пошёл к киоску:
– Здравствуйте! А у вас есть портрет Галины Волчек? – громко спросил он у продавщицы.
– Нет. – Кваша торжествующе посмотрел на стоящую неподалёку Галину Борисовну.
– А Табаков есть?
– Нет, и Табакова нет.
– Может быть Гафт есть?
– Тоже нет.
– А кто же есть? – Кваша с трепетом ожидал, как продавщица произнесёт его фамилию…
– Да вон Кваша какая-то осталась. Всех раскупили, а его не берут.
Через несколько лет после премьеры фильма «Когда деревья были большими» Юрий Никулин ехал на гастроли и во время стоянки поезда зашёл в кафе какого-то захолустного вокзала. Буфетчица увидела его, вплеснула руками и закричала: «Маша! Маша, иди сюда скорее!.. Артист пришёл из картины «Когда деревья стоя гнулись!»
Зрители очень любили троицу Трус – Балбес – Бывалый, но Юрий Никулин больше всех страдал от всенародной любви. Его Балбес был самым компанейским, глуповатым и очень любил выпить, поэтому актёру после выступлений и встреч с поклонниками постоянно предлагали присоединиться к застолью. Тогда Никулин начал носить с собой небольшую, но уникальную бутылку, сделанную для цирковой репризы – умельцы на стекольном заводе завязали её горлышко в узел. И особо настойчивым почитателям Балбеса актёр показывал её со словами: «Вот видишь – я завязал!»
Как-то раз Юрий Никулин сидел на скамейке в парке, а мимо шла женщина с маленьким сыном. Увидев актёра, она остановилась и спросила у мальчика: «Узнаёшь дядю?». Мальчик промолчал. Видимо они были в цирке на представлении, но клоуна он, конечно, не узнал.
– Ну, же… Узнаёшь? Ну? Это же Юрий… Юрий, ну?..
– Гагарин? – с трудом выдавил мальчик.
– Ну, какой Гагарин! Это же Юрий Попов!
Как-то Лев Дуров и Леонид Куравлёв пришли в гости к молодому театральному режиссёру Борису Беленькому. За рюмкой пошёл разговор о студенческих годах, и Дуров рассказал, что лучше всего ему удавалось изображать животных. И в доказательство решил показать тигра – упал на ковёр, начал рычать, махать «лапами», кататься… И в этот момент вошла тёща режиссёра, кинула укоризненный взгляд и ушла. А потом высказала зятю: «Не люблю я твоих артистов… Нормальный человек напьётся – лежит тихо, а эти – с вывертом!»
Был такой певец во времена советской эстрады – Кола Бельды. Помните, все пел: «Увезу тебя я в тундру…» и «Чукча в чуме ждет рассвета!»?
Внешностью и правда обладал совершенно чукотской! Как он сам рассказывал, его русская жена вставала рано, а он просыпал всё на свете. Он ей как-то попенял: встала, мол, сама, а со мной ни слова ни скажешь!