Вот байки от блестящего писателя и литературоведа Владимира Яковлевича Лакшина, родители которого всю жизнь проработали во МХАТе.
Старейший московский актер Мозалевский, в силу своей ужасной шепелявости весь театральный век простоявший в массовке без единого слова, тем не менее под конец жизни превратился в памятник самому себе: шутка ли – столько лет безупречной службы! В день празднования пятидесятилетия МХАТ на сцену вышли только два артиста, участвовавшие в самом первом спектакле «Царь Федор Иванович»: премьерша Книппер-Чехова и вечный массовщик Мозалевский! В те времена вышла мемуарная книга генерала Игнатьева «50 лет в строю». Мхатовские шутники говорили, что Мозалевский тоже пишет книгу, которая будет называться «50 лет СТОЮ»…
Ну, книгу – не книгу, а кое-что стал «позволять себе»… Однажды Немирович-Данченко, имевший пунктиком непременное и доскональное знание каждым актером биографии своего персонажа, накинулся на него, переминавшегося с ноги на ногу в толпе гостей в доме Фамусова:
– Почему вы пустой, Мозалевский? Почему не чувствую биографии? Кто ваши родители, где вы родились, с чем пришли сюда?..
– Ах, Владимир Ивановищь! – ответил шепелявый корифей. – Не дуриче мне голову, скажите луще, где я штою!
Это была такая неслыханная дерзость, что оторопевший Немирович отстал немедленно…
Зиновий Гердт рассказывал такую историю:
– Дело происходило в тридцатые годы, в период звездной славы Всеволода Мейерхольда. Великий гениальный режиссер, гениальность которого уже не нуждается ни в каких доказательствах, и я, маленький человек, безвестный пока актер. В фойе театра однажды появилась дама. В роскошной шубе, высокого роста, настоящая русская красавица. А я, честно сказать, и в молодости был довольно низкоросл… А тут, представьте себе, влюбился. Она и еще раз пришла в театр, и еще, и наконец я решился с ней познакомиться. Раз и два подходил я к ней, но она – ноль внимания, фунт презрения… Я понял, что нужно чем-то ее поразить, а потому, встретив Мейерхольда, попросил его об одной штуке – чтобы он на виду у этой красавицы как-нибудь возвысил меня. Режиссер согласился, и мы проделали такую вещь: я нарочно встал в фойе возле этой дамы, а Мейерхольд, проходя мимо нас, вдруг остановился и, бросившись ко мне, с мольбой в голосе воскликнул:
Ю. Богатырев. Зиновий Гердт
– Голубчик мой! Ну что же вы не приходите на мои репетиции? Я без ваших советов решительно не могу работать! Что же вы меня, голубчик, губите?!.
– Ладно, ладно, – сказал я высокомерно. – Как-нибудь загляну…
И знаете, что самое смешное в этой истории? Эта корова совершенно никак не отреагировала на нашу великолепную игру, спокойно надела свою шубу и ушла из театра. Больше я её не встречал.
После войны в Театре им. Моссовета работала уборщица тетя Паша. Она была безграмотной, поэтому, когда получала зарплату, ставила крестик против своей фамилии. Но однажды, получая деньги, поставила нолик.
– А почему нолик? – поинтересовались у нее.
– Вышла замуж и поменяла фамилию…
В 1938 году, на сцене Мариининского театра, давали «Пиковая дама». Арию Германа пел известный лирический тенор Печковский. Особенность его исполнения была в том, что он, прекрасно чувствуя настроение зала, несколько затягивал паузу в реплике: «Что наша жизнь? пауза – «Игра!»
Но вот однажды, напоминаю, это происходило в жестоком 1938 году, ария Германа началась словами: «Что наша жизнь?» и Печковский утрируя все держал и держал паузу. Зал замер, очарованный музыкой, игрой актеров и певцов. Напряжение в зале нарастало. И вдруг с галерки, хорошо поставленным баритоном и вы той же тональности, прозвучало: «Говно!» Зал разразился аплодисментами! Зрители неиствовали! Из правительственной ложи удалились несколько человек. Когда спектакль закончился, и зрители потекли из зала, стали выходить из театра, обнаружилось, что весь театр окружен бойцами НКВД.
Пропускались только женщины и дети. Мужчин отводили в сторонку и какие-то люди в черных плащах заставляли нараспев произносить их слово «ГОВНО!».
В первоначальном варианте пьесы «Человек с ружьем» была сцена, в которой Сталин, роль которого исполнял Рубен Николаевич Симонов, приходит в кабинет к Ленину. Однажды актеров пригласили исполнить эту сцену на правительственном концерте в честь юбилея Советской власти. Гримировались и одевались актеры дома. И вот в таком виде Борис Щукин и Рубен Симонов отправились в Большой театр на концерт. В то время еще не было тонированных стекол и на окнах старенького «Форда» висели занавески. Подъезжая к театру, водитель Симонова нарушил правила дорожного движения и появившийся милиционер остановил автомобиль, и стал кричать на шофера:
– Что ты прёшь!? Сейчас Сталин приедет! Вылезай!!! – и стал буквально вытаскивать бедолагу из машины.
Наблюдавшие эту картину актеры решили, что пора выручать водителя, и тогда Рубен Николаевич отодвинул занавеску, представ перед ретивым служителем закона в гриме Сталины и при полном «параде», и тихо, но уверенно сказал:
– Товарищ милиционер, подойдите пожалуйста сюда.
Милиционер вытянулся в струнку, а вошедший в роль Симонов продолжал:
– Вы знаете, что останавливая мой автомобиль, вы облегчаете покушение на меня. Вы знаете сколько у меня врагов. Я выбрал такой простой автомобиль, чтобы дезориентировать противников.
Обезумевший милиционер стал извиняться, на что «самозванец» ответил:
– Я вас прощаю, но я не знаю, что по этому поводу скажет Владимир Ильич?
– А с вами, батенька, я поговорю попозже, – вступил в игру Щукин, придвигаясь к окну.
В конец обалдевший милиционер просто лишился чувств, а актерский автомобиль проследовал дальше.
После сыгранной на концерте сцены к актерам подошел человек и попросил их проследовать за ним. Их привели в ложу к товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович даже не обернувшись сказал:
– Слышал о вашей шутке с милиционером. Можете его навещать в Кремлевской больнице, палата 26.
Московский актер Геннадий Портер когда-то много лет назад поступал в школу-студию МХАТ, выдержал огромнейший конкурс и был принят. Курс набирал известнейший мхатовский актер Павел Массальский. (Даже далекие от театра люди помнят его в роли плохого американца в кинофильме «Цирк».) И вот где-то на третий день обучения Массальский, сжав руки и возвысив голос, провозгласил:
– Друзья мои, сегодня к нам на курс придет сам Михаил Николаевич Кедров. Он обратится к вам, наследникам мхатовских традиций, с приветственным словом. Слушайте, друзья мои, во все уши и глядите во все глаза: с вами будет говорить ученик и друг великого Немировича-Данченко!
– Мы сидим просто мертвые от страха, шутка ли: сам Кедров! Что же он скажет нам о театре, какое «петушиное слово»?!
Вот он вошел, сел напротив курса. Смотрит на нас, голова трясется. Мы замерли, ждем. Он долго так сидел, глядя на нас, тряся головой. Потом, едва повернув голову к Массальскому, гнусавым своим голосом сказал:
– Курс большой, будем отчислять!
Встал и удалился.
В 1949 году шел в филиале спектакль «Рюи Блаз». Постановка была прекрасная, в нем играли гениальные артисты: Борис Васильевич Телегин, Михаил Францевич Ленин, Дарья Васильевна Зеркалова, Михаил Иванович Царев. В 12 часов – начало, гаснет свет, открывается занавес, и в глубине сцены, красиво опершись на камин, стоит Михаил Францевич Ленин. Стоит, молчит и только слегка покашливает. Зал замер, все думают: «Вот это начало!» Пауза длится, длится… Наконец, Михаил Францевич наклоняется к суфлерской будке и громко говорит: «Тина! Я ведь так до вечера буду молчать!». Суфлер встрепенулась, подала текст, спектакль начался… В зале хохот, аплодисменты, и создалась замечательная атмосфера взаимопонимания между артистами и зрителями.
Наши корифеи
Сара Бернар превосходно играла роль великой актрисы.
Очень много историй передавалось из уст в уста об актерах МХАТа. А булгаковский «Театральный роман» подогревал интерес зрителя к закулисной жизни этого театра. Да и вообще, мхатовские корифеи были людьми очень уважаемыми, солидными, что называется, «на виду у общества». Но, надо сказать, при этом очень непосредственными и даже иногда озорными.
И уж не знаю, когда началась, но продолжалось это довольно долго, была у них игра под названием «гопкинс». Если кто-то из них скажет другому: «гопкинс», то тот должен обязательно подпрыгнуть, независимо от того, в какой ситуации находится. На не подчинившихся этой команде налагался денежный штраф. Конечно же, часто «гопкинсом» пользовались во время спектакля, в самых неподходящих местах…
Слух о «гопкинсе» дошел до министерства. Министр культуры Е. Фурцева лично вызвала к себе «стариков». Перед ней сидели, увешанные орденами, «осчастливленные» всеми почетными званиями, пожилые люди – великие артисты. Тем не менее, Фурцева стыдила их, как детей малых, грозно извергая банальные истины об искусстве. Опустив голову, ее слушали Яншин и Грибов, Станицин и Массальский, Ливанов и Белокуров… И вдруг, во время этого распекания Ливанов тихо сказал: «Гопкинс!» – и все подпрыгнули.
Совершенно иной вариант этой истории я слышал от мхатовцев лет тридцать назад – никто, разумеется, никого не распекал, это совершенно бредовая сцена, в которой министр культуры отчитывает самых маститых артистов страны, на самом деле речь была поздравительная. И не сидели они, а стояли, так как произошло сие событие на каком-то чествовании старых актёров, Фурцева произносила речь о том, что они – «наша гордость и слава…». И вся соль происшедшего в том, что вот в такой обстановке был произнесён коварный «Гопкинс!».
До сих пор ходит легенда, как Алексей Грибов и Борис Ливанов во время съемок фильма «Зигзаг удачи» допились до того, что откупорили банку со шпротами… «Выпустили» рыбок в бассейн и следом прыгнули сами. Затем, толкая шпроты носами, соревновались, кто кого обгонит с такой же рыбкой в ноздре. Но когда у Грибова спросили, так ли это было, он ответил: «Ни с Ливановым, ни со шпротами не соревновался. И все