Московский Малый театр собирался на гастроли во Францию и проходил инструктаж в партийных органах. Требования были обычными: по одному не гулять, ходить только группой, с местными в разговоры не вступать, опасаться провокаций журналистов и не посещать злачные места – казино, пляс Пигаль, кабаре «Crazy Horse» и «Moulin Rouge».
– Простите, а в театр «Красная мельница» можно сходить?
Спросил Евгений Весник.
– Ну, раз «красная», то почему бы и нет? Идите.
Так актёры получили официальное разрешение посетить-таки «Moulin Rouge».
Некоторые сцены фильма «Семнадцать мгновений весны» снимались в Германии, и все занятые в них актёры должны были пройти выездную комиссию. Уже популярный актёр Лев Дуров играл агента Клауса и как раз в Берлине его героя должны были убить. Он пошёл на собеседование и первый же вопрос вогнал его в ступор:
– Опишите, пожалуйста, как выглядит советский флаг.
Дуров подумал, что это шутка какая-то и решил поддержать:
– Белый череп с костями на чёрном фоне. Называется Весёлый Роджер.
– Назовите союзные республики.
Тут Дуров понял, что с ним не шутят, и разозлился.
– Малаховка. Чертаново. Магнитогорск.
– И последний вопрос: назовите членов Политбюро.
– А почему я их должен знать? Это же ваше начальство, а я даже не член партии.
Выезд ему, конечно, запретили. На все нападки съёмочной группы, которая рисковала тоже остаться невыездной, он твердил: «Пусть меня убьют под Москвой!» В результате Штирлиц стрелял в Клауса недалеко от МКАДа.
В комедии 1965 года «Тридцать три» у Евгения Леонова была главная роль, но фильм тогда никто не увидел – его сразу же отправили на полку, где он пролежал 24 года. Спустя какое-то время актёр встретился с чиновником из Министерства культуры, и разговор зашёл о фильме – тот похвалил роль и сказал, что очень смеялся во время просмотра. «А почему же тогда на экраны не выпустили?» – удивился Леонов. На что получил ответ, что одно дело смотреть кино как зритель, и совсем другое – как сотрудник Министерства…
Тарификация в любом театре – самая болезненная тема.
В 60-х гг. в конфликтную комиссию по тарификации при Московском управлении культуры поступило заявление актрисы Театра имени Ленинского Комсомола (нынешний Ленком), не получившей повышения ставки. Получала она мизерную зарплату, что-то около 90 рублей, и просила прибавить 10 рублей. Главный режиссер театра Анатолий Эфрос встал насмерть. Актриса подала заявление в суд. Тут-то страдалица отыгралась: она предъявила несколько афиш, традиционно подписанных режиссером каждому исполнителю к премьере. Обычно такие надписи носят комплиментарно-поздравительный характер, но, как показал процесс, таящий в себе подводные рифы. На афишах режиссер писал (передаю общий смысл и настроение): «Благодарю за талантливую работу…», «Мал золотник, да дорог…», «Спасибо за творческое отношение к работе…» и т. д. Судья, человек простой и в театральной дипломатии не искушенный, задал всего один вопрос:
– Вы писали эти надписи?
– Да, но… – начал отвечать Эфрос.
Судья не дал ему договорить. Актрисе повысили зарплату не на десять рублей, как она просила, а на значительно большую сумму.
Театр им. Вахтангова – на гастролях в Греции. Годы были, как потом стали говорить, «застойные», так что при большом коллективе – два кэгэбэшника. Всюду суются, «бдят», дают указания. Перед началом вахтанговского шлягера «Принцесса Турандот» один из них подбегает к Евгению Симонову, главному режиссеру театра, и нервно ему выговаривает: «Евгений Рубенович, артист N пьян, еле на ногах стоит, это позор для советского артиста! У меня посол на спектакле и другие официальные лица!»
Симонов, убегая от надоевшего до чертей кэгэбэшника, прокричал на ходу: «Мне некогда, голубчик, разберитесь сами!»
Тот бежит в гримуборную. Артист N., засунув голову под кран с холодной водой, приводит себя в творческое самочувствие. Стоя над ним, гэбэшник звенящим голосом провозглашает: «Артист N! Официально вам заявляю, что вы сегодня не в форме!»
На что тот, отфыркиваясь от воды и еле ворочая языком, ответил вполне в стиле «Турандот»: «Ну и что? Ты вон тоже в штатском!»
В 1979 году актёр Борис Сичкин с женой эмигрировали в США. Родственников эмигрантов тогда уже не особо преследовали, но оставалась личная неприязнь… И вот когда тёща Сичкина решила поменять московскую квартиру, то не могла получить разрешение от председателя жилищного кооператива. Он ничем не мотивировал, просто отказывал и всё. Это тянулось до тех пор, пока в дело не вступил зять. На имя председателя пришла телеграмма из Америки со словами: «Дело устроено, поручение выполнил. Сообщи, куда перевести наличные». После телеграммы председателем заинтересовалось КГБ, его вызвали на допрос, и там он долго объяснял, что никаких дел с Америкой не имеет. Через некоторое время пришла ещё одна телеграмма с тем же вопросом: что же делать с председательскими деньгами за товар? Он сдался и разрешил тёще обмен.
Во время войны, работая на оборонном заводе, Моргунов написал лидеру Советского Союза: «Уважаемый Иосиф Виссарионович! Я рабочий завода СВАРЗ, болваночник, мечтаю попасть в искусство, но директор препятствует этому ‹…›. Примите меня в искусство!»»
Подобная выходка могла обойтись Моргунову слишком дорого, однако произошло невероятное: из Москвы пришел приказ откомандировать рабочего в театр.
Хорошо сказал, или Оговорочка
Лучше недоиграть, чем переиграть.
Олег Ефремов, игравший императора Николая Первого, вместо: «Я в ответе за все и за всех!» однажды во время спектакля заявил: «Я в ответе за все… и за свет!»
Последовала ошеломленная пауза. Первым опомнился Евгений Евстигнеев: «Тогда уж и за газ, ваше величество!»
Но в следующий раз сам Евстигнеев не смог выкрутиться от своей собственной оговорки. В постановке по пьесе Шатрова «Большевики», он, выйдя от раненого Ленина в зал, вместо фразы: «У Ленина лоб желтый, восковой…» сообщил: «У Ленина… жоп желтый!..» Спектакль надолго остановился. Артисты расползлись за кулисы – хохотать.
В финальной сцене «Маскарада» молодой актер должен был, сидя за карточным столом, произнести нервно: «Пики козыри», задавая этим тон всей картине. От волнения он произнес: «Коки пизари». Тон картине, конечно, был задан. Но какой-то не тот.
Гастроли провинциального театра, последний спектакль, трезвых нет.
Шекспировская хроника, шестнадцать трупов на сцене. Финал. Один цезарь над телом другого. И там такой текст в переводе Щепкиной-Куперник:
«Я должен был увидеть твой закат иль дать тебе своим полюбоваться».
И артист говорит:
– Я должен был увидеть твой… конец!
И задумчиво спросил:
– Иль дать тебе своим полюбоваться?..
И «мертвые» поползли со сцены.
Александр Ширвиндт исполнял роль повесы, который всю ночь водил сына своей старой любовницы по злачным местам. В пути герои теряют друг друга, и герой Ширвиндта возвращается домой один. Узнав об этом, пожилая дама набрасывается на него со страшными обвинениями. Заканчиваться ее монолог должен был словами: «Где мой сын?» Но актриса оговорилась и произнесла: «Где мой сыр?» В зале – тишина. Невозмутимый Ширвиндт, поглядев на нее с ухмылкой, ответил: «Я его съел!»
Михаил Ульянов играл роль Цезаря.
Он должен был произнести:
– А теперь бал, который дает всему Риму царица Египта.
Но вместо этого произнес:
– А теперь на бал с царицей Египта, которая дает всему Риму…
Однажды довольно известный конферансье подбежал на концерте к замечательной певице Маквале Касрашвили: «Лапулек, быстренько-быстренько: как вас объявить? Я люблю, чтобы оригинальненько!!!» «Ну… не надо ничего придумывать, – ответила Маквала. – Просто скажите: «Солистка Большого Театра Союза ССР, народная артистка Грузинской ССР Маквала Касрашвили!»» «Фу, лапулек, – скривился конферансье, – как банально! Ну ладно, я что-нибудь сам!..» и возвестил: «А сейчас… на эту сцену выходит Большое Искусство! Для вас поет любимица публики… блистательная… Макака! Насрадзе!!!»
Великий оперный режиссер Борис Покровский пришел впервые в Большой театр, когда там царствовал главный дирижер Николай Голованов. «Ну вот что, молодой, – сказал Голованов, – тебя никто все равно слушать не будет, так что ты сиди в зале, если какие замечания будут – мне скажи, а я уж сам!».
Репетировали «Бориса Годунова», полная сцена народу, Покровский на ухо Голованову: «Николай Семенович, скажите хору, чтобы они вот это: «Правосла-а-а-вные, православные!» – не в оркестровую яму пели, а в зал, дальним рядам, и руки пусть туда тянут!» «Правильно!» – стукнул кулаком Голованов и заорал на хористов: «Какого черта вы в оркестр руки тянете? Где вы там православных увидели?!»
Театр имени Моссовета. Спектакль «Красавец мужчина». Актриса Этель Марголина, обращаясь к тетушке, вместо «Ах, тетя, я полюбила его с первого взгляда» выпалила:
– Ах, тетя, я полюбила его с первого раза.
В спектакле Театра на Таганке «Товарищ, верь!» по письмам Пушкина на сцене стоял возок со множеством окошек и дверей, из которых появлялись актеры, игравшие Пушкина в разных ипостасях – Пушкиных в спектакле было аж четыре.
Вот один из них, Рамзес Джабраилов, открывает свое окошечко и вместо фразы: «На крыльях вымысла носимый ум улетал за край земли!» – произносит: