– А разве их не поймали за стенами тюрьмы?
– Поймали? Поймаешь их, когда сотни людей собрались вокруг них на улице. Теперь их и след, должно быть, простыл, и в Лейдене поминай как звали. Однако мне пора идти, но если вам что-нибудь понадобится, пока вы здесь, скажите мне, и я постараюсь достать вам, ведь вы такой щедрый.
Когда дверная задвижка задвинулась за поваром, Дирк всплеснул руками и чуть не захохотал громко от радости. Мартин и Фой свободны, и если они снова не попадутся, тайна сокровища останется тайной. Оно никогда не достанется Монтальво, в этом Дирк был уверен. А что касается его собственной судьбы, она мало тревожила его, особенно после того, как инквизитор сказал, что такого влиятельного человека, как он, не станут «допрашивать». Это расположение было, впрочем, вызвано не милосердием, а осторожностью, так как инквизитору было известно, что Лейден, подобно другим голландским городам, находится накануне восстания, и он опасался, что народ мог выйти из повиновения, если бы одного из самых богатых и уважаемых бюргеров стали мучить за ею веру.
Увидев, как народ разорвал в клочья раненых испанских солдат и их носильщиков и как тяжелая дверь тюрьмы затворилась за Мартином и Фоем, Адриан отправился домой, чтобы сообщить печальную весть. Народ еще долго не расходился, и если бы не то, что подъемный мост над рвом не был поднят и никакой возможности перебраться через него не существовало, весьма вероятно, было бы произведено нападение на тюрьму. Однако теперь, когда к тому же пошел дождь, толпа начала расходиться, рассуждая, захочет ли герцог Альба в эти дни ежедневных побоищ мстить за несколько убитых солдат.
Когда Адриан вошел в верхнюю комнату, чтобы сообщить принесенные им вести, он нашел в комнате одну только мать. Она сидела неподвижно на стуле, сложив руки на коленях и устремив в окошко неподвижный взгляд.
– Я не мог найти отца, – сказал Адриан, – но Фой и Мартин взяты после отчаянного сопротивления, причем Фой ранен. Они в тюрьме…
– Я знаю все, – прервала его Лизбета холодным, глухим голосом. – Муж тоже взят. Кто-то предал их. Да воздаст ему Господь! Оставь меня одну, Адриан.
Адриан повернулся и поплелся к себе в комнату. Упреки совести и стыда так тяжело лежали у него на сердце, что ему казалось, он не выдержит. При всей своей слабости и злобе, он никогда не намеревался сделать то, что произошло. Теперь по его вине брат Фой и человек, бывший его благодетелем и более всего на свете любимый его матерью, обречены на смерть, ужаснее которой нельзя себе представить. Предатель провел эту ночь дома среди окружавшего его благополучия и предметов роскоши хуже, чем его жертвы в тюрьме. Три раза Адриан был готов покончить с собой, один раз даже укрепил рукоятку меча в полу и наставил его острие себе на грудь, но при первом уколе отшатнулся.
Лучше было бы для него, может быть, если бы он преодолел свою трусость. По крайней мере, он избавился бы от многих страданий и унижений, ожидавших его впереди.
Как только Адриан вышел, Лизбета встала, оделась и отправилась к своему родственнику ван де Верфу, теперь почтенному гражданину средних лет, избранному бургомистром Лейдена.
– Вы слышали? – спросила она.
– К несчастью, слышал, – отвечал он. – Это ужасно. Правда, что богатство Хендрика Бранта на дне Харлемского озера?
Она кивнула головой и ответила:
– Думаю, что так.
– Не могли ли бы они, открыв тайну, спасти себе жизнь?
– Может быть, Фой и Мартин и могли бы это сделать, Дирк же ничего не знает, он отказался слушать об этом. Но Фой и Мартин поклялись скорее умереть, чем открыть тайну.
– Почему?
– Потому что они дали такое обещание Хендрику Бранту, желавшему, чтобы его золото, скрытое от испанцев, могло бы сослужить службу его отечеству в будущем. Он и их убедил в необходимости этого.
– В таком случае, дай Бог, чтобы его желание исполнилось, – со вздохом сказал ван де Верф, – иначе было бы слишком тяжело думать, что еще и другие жизни будут загублены из-за груды золота.
– Я знаю это, и я пришла к вам, чтобы спасти их.
– Каким образом?
– Каким образом? – с воодушевлением ответила она. – Поднять город, напасть на тюрьму и освободить их… Выгнать испанцев из Лейдена…
– И навлечь на себя судьбу Монса[37]. Вы бы хотели, чтобы город был отдан на разграбление солдатам Нуаркарма[38], и дона Фадрике?
– Мне все равно, я желаю спасти мужа и сына! – в отчаянии проговорила она.
– Так может говорить женщина, но не патриотка. Лучше пусть умрут три человека, чем будет разорен целый город.
– Странно мне слышать от вас этот довод еврея Каиафы[39].
– Нет, Лизбета, не сердитесь на меня. Что я могу сказать? Правда, испанского войска в Лейдене немного, но новые силы отправлены из Харлема и других мест после вчерашних волнений при аресте Фоя и Мартина. Через двое суток они будут здесь. Город не снабжен запасами на случай осады, горожане не привыкли владеть оружием, и пороху мало. Кроме того, в городском совете нет согласия. Перебить испанских солдат мы еще можем, но напасть на «Гевангенгооз» значило бы открыто поднять восстание и привлечь сюда армию дона Фредерика.
– Что же? Все равно рано или поздно дойдет до этого.
– Пусть же это случится позднее, когда мы будем готовы отразить нападение. Не упрекайте меня, мне тяжелы были бы ваши упреки, так как я день и ночь работаю, готовя все к роковому часу. Я люблю вашего мужа и сына, сердце мое обливается кровью при виде вашего горя и постигшей их ужасной судьбы, но пока я не могу сделать ничего… ничего. Вы должны нести свой крест так же, как они свой, а я свой. Мы все должны идти во мраке, пока Господь не прикажет заняться заре, – заре свободы и возмездия.
Лизбета не ответила. Она встала и вышла из дома, не чувствуя под ногами земли, а ван де Верф, опустившись на стул, горько плакал и молился о ниспослании помощи и света.
Глава XXII. Встреча и разлука
Лизбета не сомкнула глаз в эту ночь. Если бы даже горе позволило ей уснуть, то не позволило бы этого ее состояние. Она вся горела, в висках у нее стучало. Сначала она мало обращала на это внимание, но при первом свете холодного осеннего утра подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. На шее у нее оказалась опухоль величиной с орех. Лизбета догадалась, что заразилась чумой от фроу Янсен, и засмеялась коротким, сухим смехом. Ей казалось, что раз все любимые ею обречены на смерть, то лучше всего умереть и самой. Эльза еще не вставала, обессиленная горем, и Лизбета, запершись у себя в комнате, не впускала к себе никого, кроме одной женщины, выздоровевшей некоторое время назад от чумы, но и ей она не сказала ничего о своей болезни.
Около одиннадцати часов утра женщина вбежала к ней в комнату, крича:
– Они убежали!.. Убежали!..
– Кто? – в напряженном ожидании спросила Лизбета, вскочив со стула.
– Ваш сын Фой и Красный Мартин.
Она рассказала, как голый великан с обнаженным мечом в руке и Фоем на спине выбежал с ревом из тюрьмы и под защитой толпы, пробежав через город, направился к Харлемскому озеру.
Глаза Лизбеты засветились гордостью при этом известии.
– Верный, преданный слуга, ты спас моего сына, но мужа тебе не спасти, – проговорила она.
Прошел еще час, и служанка вошла снова, неся письмо.
– Кто принес его? – спросила Лизбета.
– Солдат-испанец.
Лизбета разрезала шелковый шнурок и прочла письмо. Оно было без подписи, и в нем значилось:
Человек, пользующийся влиянием, шлет свой привет фроу ван Гоорль. Если фроу ван Гоорль желает спасти жизнь самого дорогого ей человека, ее просят, надев вуаль, последовать за подателем сего письма. Ей нечего бояться за свою безопасность, это письмо служит ей гарантией.
Лизбета подумала с минуту. Может быть, это западня, даже очень вероятно, что это ловушка, чтобы захватить и ее. Но не все ли ей равно? Она предпочитала умереть с мужем, чем жить без него, и, кроме того, зачем ей избегать смерти, когда чума уже у нее в крови? Но было еще что-то, что пугало ее больше смерти. Она догадывалась, кто написал это письмо. После многих лет она узнала почерк, несмотря на видимое стремление изменить его. Хватит ли у нее сил встретиться с ним? Надо найти эти силы… ради Дирка!
Если она откажется и Дирк умрет, не будет ли она упрекать себя, если останется сама в живых, что не сделала всего, что было в ее власти?
– Дай мне плащ и вуаль, – приказала она служанке, – и скажи солдату, что я иду.
У дверей ее встретил солдат, почтительно отдавший ей честь, говоря:
– Мейнфроу, следуйте за мной, но на некотором расстоянии.
Солдат провел Лизбету переулками к заднему входу тюрьмы, двери которой таинственно отворились перед ними и снова затворились, причем Лизбета невольно спросила себя, придется ли ей когда-нибудь снова переступить порог этой калитки. Во дворе ее встретил другой человек – она не обратила внимания на него – и, сказав ей: «Пожалуйста, сударыня», – провел по мрачным коридорам в маленькую комнату, где стояли стол и два стула. Дверь отворилась, и Лизбета почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось и заныло, будто она выпила яд. Перед ней стоял совершенно такой же, как прежде, хотя отмеченный временем и жизненными невзгодами человек, бывший некогда ее мужем, – Хуан де Монтальво. Однако Лизбета сдержала свое чувство, и лицо ее осталось бледным и неподвижно-суровым. Даже не взглянув на него, она уже знала, что он боится ее больше, чем она его.
В глазах этой женщины отражался такой ужас, что сердце Монтальво содрогнулось. Он вспомнил сцену его сватовства, и снова зазвучали в его ушах ужасные слова, сказанные ею. Какое странное совпадение обстоятельств: и теперь опять, как тогда, целью переговоров была жизнь Дирка ван Гоорля. В прежние дни она купила эту жизнь, отдав себя, свое состояние и, что хуже всего для женщины, навлекши на себя презрение своего бывшего жениха. Какую цену ей придется уплатить теперь? К счастью, многого от нее уже нельзя требовать! Он же в душе боялся этого торга с Лизбетой ван Гоорль из-за жизни Дирка ван Гоорля. В первый раз этот торг довел его до четырнадцати лет каторжных работ на галерах. Чем кончится второй?